Слуга Государев. Тетралогия (СИ) - Старый Денис

Однако посчитал, что если понятие о бюджете уже в какой‑то мере будет внедрено в России, пускай даже и с большими прорехами и несогласованностью, то это будет шаг вперёд для всей страны. Получалось, что я прямо сейчас совершал попытку ускорить прогресс.

Ведь использование бюджета – это про порядок буквально во всём. В первый раз то или иное ведомство выйдет за рамки бюджета – разворуют, посидят без работы. Второй раз они так же поступят. Ну, а в третий раз придётся принимать меры, считать, анализировать, снимать с должностей нерадивых чиновников.

Дальше посыпались вопросы по географии, по военной тактике.

Что? Испанская терция? Отлично. Но тогда было бы неплохо обратить внимание на греческую и македонскую фаланги. Современный линейный бой? Так и тут ответ найдется.

И я отвечал и отвечал. Даже потерял счёт времени. И всё это должно было закончиться, видимо, не тем, что бояре, царица и патриарх признают, что я могу быть наставником у Петра Алексеевича, а, скорее, когда кто‑нибудь из нас – я или экзаменаторы – устанет настолько, что упадёт да уснет прямо на месте.

– Будет вам, – в какой‑то момент сказал владыка. – Коли что буде не так, то Егора, Иванова сына, завсегда от Петра Алексеевича убрать можно.

Сказав так, патриарх бросил на меня мимолётный взгляд. Намекал, что выполняет наши с ним договорённости. Ага, как бы не так.

Если бы я сейчас провалил экзамен, то никакой защиты или поддержки со стороны патриарха не получил бы. Мол, он и готов был бы мне помочь, но, видишь ли, я слишком переоценил свои возможности и знания.

А тут вышла даже некоторая недооценка.

– Скоро бунтовщики пойдут на приступ. И отражать его не должно полковнику из худородных, – произнёс Кирилл Полиектович.

Мимо меня не прошло, что и патриарх, и Матвеев теперь с плохо скрываемой радостью отнеслись к словам старика. Я же старался быть невозмутимым.

– И кого надо мной и над моими стрельцами ставить будете? – спокойно спросил я, делая некоторый акцент на слове «моими».

Вроде бы и не стал артачиться я, но и показал, что недоволен. Говорить напрямую, что, если меня будут пробовать оттирать от командования, я просто уйду, – неправильно. Хотя намёк об этом должен прозвучать.

– А вот сына моего, Льва али Мартемьяна, и можно поставить, – сказал Кирилл Полиектович.

– Не бывать тому! – вдруг взревел Матвеев.

Ага, вот и хорошо. Я уже было дело подумал, что они обо всём договорились и выдвинули какую‑то кандидатуру. Но нет, это не так. Вон, смотрят теперь друг на друга, словно два барана.

– Я и рад был бы отдать командование. Токмо стрельцы меня слушают. А придёт кто иной, так и не ведаю, может так статься, что и не подчинятся. Дозвольте, бояре, кабы я отразил приступ. Ну, а после… кого скажете – того и назову над собой головою, – сказал я.

Было очевидно, что Матвеев особо не горит желанием встать во главе стрельцов. Хотел бы – уже бы сделал. Языков тоже не рвётся делать себе военную карьеру. Он всё же больше дипломат или какой другой чиновник. Оставался лишь Ромодановский, ну это если не брать в расчёт и вовсе глупые предложения про Нарышкиных.

Однако, насколько я знаю, Григорий Григорьевич Ромодановский в данный момент решает свои семейные вопросы. Ромодановских вызвали, делят они что‑то там со своим родственником Юрием Ивановичем. Так что если и захотел бы Григорий Григорьевич стать во главе обороны Кремля, то для того, чтобы вообще вникнуть в расстановку, ему бы понадобилось время.

Да и любому из них понадобилось бы время, чтобы вникнуть в систему обороны, которую я выстраиваю. А время это сейчас терять нельзя. Ну и, конечно же, вопросы подчинения. И у тех стрельцов, которые пошли за мной, также сложилось своеобразное отношение к боярам. Царь – хороший, бояре – плохие.

И ничего менять в этом отношении я не собираюсь. Потому как идеологически считаю это верным для текущего момента. Ведь и те стрельцы, которые нам противостоят, имеют очень похожую позицию. Разница только в абсолютно несущественном. И это уже даёт плоды, так как только за один день защитников в Кремле прибавилось почти на четыре сотни. А это мы не открываем ворота всем тем, в чьей лояльности не уверены. Было бы, наверняка, ещё больше.

– Завтра будет приступ? – неожиданно впервые заговорила царица.

– Почти в том уверен. Ничего не остаётся. Они уже проиграли. И коли в ближайшие дни Кремль не возьмут, так не возьмут уже его никогда. И самим бежать придётся. Через седмицу праздновать можем, – поклонившись царице, докладывал ей я.

Вот пускай сколько хотят бояре пыжатся и надувают щёки, но мать для десятилетнего ребёнка – это всё ещё существенный авторитет. Да и не хотелось мне грубить этой симпатичной женщине. В голове промелькнула шальная мысль, которая, несмотря на то, что промчалась со сверхзвуковой скоростью, заставила меня улыбнуться. Я тут же убрал улыбку со своего лица.

Но мысль вернулась: а что если бы я стал для Петра Алексеевича не только что наставником, а отчимом?

Глупость, конечно. Но вот был бы я телом постарше лет так на пятнадцать, то мог бы даже рассмотреть эту шальную мыслью чуть более детально. Прикинуть, так сказать, возможности. Но не сейчас. И странное дело. Наталья Кирилловна – очень молодая женщина для меня, человека из прошлой жизни. Но прямо сейчас я её начинаю воспринимать как пожилую.

Выйдя из зала, ставшего экзаменационным классом, и махнув рукой Горе следовать за мной, я поплёлся в гостевой терем.

На вечер назначено совещание, куда я пригласил Матвеева и Ромодановского, чтобы они убедились в готовности защищать Кремль всеми силами. И это тоже будет мой своеобразный экзамен.

– Спать будешь здесь! – сказал я Горе, когда мы уже были в гостевом тереме.

– Полковник, я подчинился тебе во всём. Не лишай меня стрельцов, что под руку мою пошли! – попросил Гора.

Я ответил не сразу. Уж больно понравилось мне, как оно всё выходит, когда этот большой человек стоит у меня за спиной. И самому мне с таким бодигардом спокойнее.

– Добро. Будешь со своими стрельцами. Но недалече от меня, – принял я половинчатое решение.

Подходя к своей комнате, я не сразу услышал громкий шёпот. Тот самый, когда человек не хочет, чтобы его слышали, но при этом эмоции переполняют, и шёпот становится порой громче, чем можно было бы кричать.

– Стервь, дрянь, – уже отчётливо была слышна брань.

И голос я узнал. И тут же догадался, что там может происходить. У дверей стоял уже не только я, но и другие стрельцы. И я было решил их прогнать, но… появилась кое‑какая мысль.

Решительно войдя в свою спальню, я увидел очень нелицеприятную картину. Настасья – та полная девчонка, которая, вроде как, проявляла инициативу и хотела со мной задружиться, – оказалась в моей комнате вместе с Анной. На пухлую руку Настасьи были намотаны чёрные волосы Анны.

А возле щеки моей служанки был нож.

Увидев меня, Настя тотчас отпустила Анну и швырнула нож под кровать, пытаясь принять вид невинной овечки. Как будто я не успел рассмотреть всё в деталях.

– Что ж ты, добрый молодец, служанку мою пользуешь? Нехорошо сие, – пышка принялась меня «воспитывать».

– Аннушка, сходи… – я осмотрел свою комнату, выискивая, чем же озадачить Анну. – Ещё воды принеси.

Она посмотрела на меня, зло зыркнула на Настасью. Причём смотрела на свою обидчицу так, что у меня закрадывалась мысль, почему же она не дала отпор. Но об этом поговорим потом.

– А ну, при мне останься! – потребовала Анастасия.

– Иди, иди, Анна, – махнул я в сторону двери. – Нам же потребно поговорить с тобой, Настасья?

Только что метавшая глазами молнии, Анастасия теперь покраснела, зарумянилась…

Эх, есть захотелось… Сейчас бы румяного поросёнка, да прямо из печи.

Некоторое время мы помолчали. Могло показаться, что я не знаю, с чего начинать интимный разговор. Ну или прямо‑таки свататься. Но это было не так. Паузу я выдерживал, чтобы выиграть немного времени. А потом жёстко, решительно сказал: