Последний Герой. Том 3 (СИ) - Дамиров Рафаэль

— Ну, я думал, на разлив только нищеброды и алкаши пьют, — вполголоса проговорил Шульгин, косясь по сторонам — не дай бог кто услышит такие инсинуации. — Я всегда бутылочное брал, импортное, рублей по пятьсот штука, не меньше. Не думал, что из крана такой… хм-м-м, забористый вкус будет.

— На вот, рыбёхой закуси, сразу поймёшь, в чём соль, — я протянул ему упитанного сушёного судака, с зубочистками-распорками в пузе.

Увидев рыбу, Шульгин снова брезгливо поморщился и скривился:

— Не, ну пиво ещё ладно, убедил. Но вот эту сухую хрень с колючками я точно жрать не буду. Еще и пальцы вонять потом будут. Фу!

Через две минуты он уже увлечённо отрывал зубами куски со спинки вяленого судака и бубнил с набитым ртом:

— П*здец, Макс, ваще как вкусно!

— Ты же говорил, пальцы вонять будут? — улыбнулся я.

Легонько так поддел, по-дружески.

— Да плевать, — он как загипнотизированный пихал в рот следующий кусок, едва дожевав этот. — Слуш… Это рыбка особая или вся такая вкусная?

— Обычный судак, — сказал я. — Хочешь пожирнее — бери леща, он сочнее. Щуку если будешь брать — крупную не бери, жёсткая, зараза.

Шульгин внимательно слушал, не отрываясь от пива и рыбы.

— Окушки тоже хорошо заходят, только чистить их запаришься, — продолжил я. — Пелядку не бери, она вся выращенная в рыбном хозяйстве, жирная до приторности, да ещё дорогущая, хотя… для тебя-то бабки не показатель. Плотва неплохо идёт, главное — смотри, чтобы рыба не пересушенная была и брюшко не пожелтело, а оставалось серебристое, такое, будто солью натёртое. Тогда точно вкусно будет.

Он даже глаза прикрыл на секунду, смакуя вкус солоноватой рыбы, перемешавшийся с терпкой горчинкой разливного пива. Пенка осталась на верхней губе, и он невольно смахнул её рукавом, тут же забыв о своей брезгливости.

Как будто и в нём проснулась память прошлой жизни.

— Ё-моё, а классно ведь! — удивлённо протянул он, с жадностью прикладываясь к кружке снова. — Ничего себе, живой вкус!

Он ещё раз крепко потянул пиво, громко выдохнул и уже более уверенно, не церемонясь, отодрал от судака ещё кусок, торопясь снова запить.

Глаза Шульгина блестели. Похоже, он окончательно вошёл во вкус.

К нашему столику нерешительно подошёл представитель местного колорита — мужичок неопределенного возраста, на вид — где-то между сорока пяти и пенсией. Несмотря на жару, он был в старомодном, поношенном пиджаке, брюках, давно и бессовестно утративших стрелки, и в извечном комплекте кухонных аристократов — «шлёпанцы плюс носки».

На плече уныло висела сумка неопределённой формы — то ли усохший портфель, то ли распухшая барсетка. Потёртая кожа когда-то была дорогой, а теперь грустно свесила куски лакировки, отсвечивая пятнами былой роскоши.

Лицо у этого «колорита» было интеллигентное, с лёгкой еврейской печалью и глазами, словно у спаниеля, которого давно не выпускали гулять. Волнистые, давно нестриженые волосы с проседью усиливали сходство с песиком сей породы. Но не с рыжим аглицким кокером, а с русской разновидностью, в окрасе которой имеется благородная седина.

Черты лица мелкие, измученные многочисленными жизненными бурями. Фигура живая, но хиленькая, я бы сказал даже, местами утонченная.

— Господа! — торжественно начал он, описав в воздухе элегантный жест артиста. — Я дико извиняюсь!.. Не соблаговолите ли вы угостить страждущего сей божественной амброзией?

— Господа в Париже сидят, — хмыкнул я. — Тебе чего? Пива налить?

Вместо прямого ответа «спаниель» неожиданно продекламировал стих:

Весной цвели вокруг девчата,

Духи пьянили, ароматы…

Мужчины млели виновато,

Но пиву были больше рады.

— О, да ты у нас чтец-декламатор, — усмехнулся я, протягивая ему полную кружку из нашего с Колькой стратегического запаса.

Мы к тому моменту успели ещё раз отстоять очередь и запастись очередной порцией.

— Покорнейше мерси, товарищ-благодетель, — проговорил он с благодарным, коротким и отточенным, как у конферансье, поклоном одной головой и тут же жадно припал к кружке.

Буквально за несколько секунд выдул половину, шумно выдохнул, крякнул с удовольствием и, поставив кружку, жалобно уставился на нашу рыбу.

— Да бери уже, — кивнул я.

Он проворно цапнул вяленого судака и с неожиданным профессионализмом принялся аккуратно его шелушить тонкими, ловкими пальцами.

Я вдруг обратил внимание на его пальцы — аккуратные, ногти чистые и коротко подстриженные, ладони без единой мозоли. Натуральный интеллигент, только давно и крепко потрёпанный алкоголем и жизнью.

— Позвольте представиться! — картинно взмахнул он рукой, едва не снеся со стола кружку. — Савелий Натанович Мехельсон, поэт-идеолог и основоположник неоклассического алкогольного символизма в отечественной поэзии.

— Макс, — пожал я ему руку.

А сам задумался — это когда он такое основал? В 90-х? Или всё-таки ему не так много лет, как кажется, и это какой-нибудь неудавшийся перезрелый КВНщик или как их сейчас называют? Стендапер?

— Коля, — нехотя буркнул мой товарищ, подозрительно принюхиваясь к новому знакомому. Но, почувствовав лишь добротный пивной перегар, а не смрад немытого бича, пересилил себя и сдержанно протянул ладонь в ответ.

— Ха! Поэт… — удивлённо воскликнул Шульгин. — Первый раз с поэтом бухаю.

— Я, молодой человек, между прочим, член СССР! Но не того, который был! А того, который есть….

— Это какого? — в голос спросили мы.

— Союза Свободных Стихотворцев России! — с достоинством отозвался Савелий Натанович, слегка пошатываясь и придерживая кружку обеими руками. Чуть прокашлялся и выдал свой очередной перл:

Современная жизнь — суета и забота,

Я бегу по судьбе, торопясь и сопя,

Мне всегда не хватает до счастья чего-то —

То ли пива и баб, то ли просто рубля!

В этот момент в пивбар ввалилась четвёрка каких-то мутных типов. Впереди шёл здоровый детина с угловатой рожей, знакомой мне, хоть сразу и не вспомнилось, откуда. Да и пофиг.

Но мой взгляд срисовал их по привычке. Тот, что угловатый среди них за главного, сомнений не вызывало: шагал широко, нагло, вразвалочку. Остальные трое ловили каждое его движение, явно прислуживали. На обычных работяг не похожи, интеллигентами и подавно не пахли — эдакие полупокеры в полукедах.

Бесцеремонно расталкивая очередь под недовольный гул народа, наглецы встали прямо к стойке.

— Эля, а ну плесни нам неразбавленного! — рявкнул главарь на дородную продавщицу, увесисто хлопнув ладонью по прилавку.

— Кабан! — театрально всплеснула руками бывалая продавщица в фартуке, завидев мордатого посетителя. — Опять приперся, балбесина? Опять нажретесь, буянить будете, а мне после вас расхлебывать? Я сейчас тревожную кнопку нажму, пусть тебя наряд заберет!

— Ой, да ладно тебе, Эль, не пугай колбасой кота! — Кабан самодовольно ухмыльнулся, тяжело опёрся локтем на прилавок и заговорщически подмигнул. — Не работает у тебя кнопка уже лет десять. Если сильно хочешь, нажми на мою!

— Гы-гы-гы! — дружно заржали его подручные, одобрительно похлопав друг друга по плечу.

— Ой, умора! — с ехидной улыбкой парировала Эля шумно звякнув кружками. — У тебя-то как раз только одна кнопка и есть, да и та давно не рабочая!

Очередь радостно загоготала, мужики закивали, довольные острым словцом. Кабан мгновенно насупился, угрожающе покосился по сторонам, но продавщица уже вошла в роль и наступала дальше:

— Совсем меры не знаешь! Дам по две кружки на каждого, и точка! Больше не проси!

— Совсем обурела, мать? — раздражённо рявкнул Кабан, так хлопнув ладонью по прилавку, что аж пивные кружки подпрыгнули. — Меру я свою чётко знаю! Пока на ногах держусь — пью, упал — значит, хватит!

— Гы-гы-гы! — снова заржали его прихлебатели, явно оценив хозяйский юмор, и начали бодро расталкивать очередь плечами, протискиваясь поближе к кранику.