Он проснулся под вечер. Причесался, намазал мазью свежие синяки, которые не исчезли даже после превращения в волка, надрал скобы и сапоги до блеска. Одел свежее белье, праздничную вышитую рубашку и новенький черный жупан с золотой нитью, которые заказали у портного ради этого вечера. Северин застегнул черес, повесил на него саблю и нож. В новой одежде он чувствовал себя настоящим рыцарем.
– Не знаете, где Захар? – поинтересовался он у Владимира.
- Пошел час назад, - ответил корчмарь. — Просил пересказать, что будет ждать у дуба Мамая, юный характерник. Желаю хорошо отметить посвящение!
– Спасибо.
Все вокруг замечали праздничную одежду. Незнакомые сероманцы приветствовали бодрящими возгласами и поднимали за него бокалы, прохожие улыбались и Северин чувствовал себя чуть ли не героем. Не меньше вдохновляли девушки, провожавшие его заинтересованными взглядами, под которыми Северин бессознательно клал руку на саблю, грудь сами собой выпячивались и он чеканил шаг, как степенный шляхтич по дороге в Красный Совет.
– Привет! Сурово выглядишь, - на выходе из Буды его догнал Савка, красовавшийся в молочно-белом жупане и красных сафьянцах. - Как прошли твои экзамены?
– Неплохо.
– Как и у меня! Подглядел, как ты с Забилой про какого-то лешего разговаривал.
Северин вспомнил пробежавшего волка.
— Так ты выслеживал для Ивана, кто из есаула выпнул водки?
– Ага, – рассмеялся Савка. – Дело чрезвычайной важности! Он тебе то же поручил?
– Кажется, он всем это поручал.
Иван Чернововк пристально изучил Северина в хищном облике, после чего приказал атаковать себя. Джура несколько раз прыгнул на есаулу и каждый раз только щелкал клыками в воздух: Иван ловко уклонился от всех его атак. После этого руководитель назначенцев приказал выследить, кто из Совета недавно приложился к водке. В волчьем облике это было дело тривиальное — водкой преимущественно пахло от Колодия и немного от Ярового. Затем Иван расспросил его о голосе Зверя, самочувствии после обращения, сон на новолуние и полнолуние, после чего отпустил, приказав оставить мех, который есаула намеревался сжечь собственноручно — вот и все испытания.
Джуры, одетые в лучшие одежды, собрались неподалеку от дуба Мамая. На лугу за ними характерники собирали огромный костер и устанавливали литавры.
Под ветвями святыни Ордена собрались учителя и Совет Семерых: есаулы выстроились в первом ряду, а за ними скопились учителя. Теперь есаулы действительно выглядели, как рисовал себе в воображении Северин: все в рыцарских униформах, могучие, степенные, таинственные. Колодий держал большой желто-синий флаг Украинского Гетманата.
Джуры позвали и разговоры стихли; юноши приблизились к дубу и выстроились в четыре ряда.
Тот самый характерник, что вызвал их днем, хлопнул в ладоши.
– Начинаем! Выходите за именами!
По химородному обычаю, есаула, присмотревший джуру для своего шалаша, даровал ему золотую скобу и характерное прозвище — второе имя, единственное и неповторимое, с которым тот всю жизнь будет ходить среди сероманцев.
– Надеюсь, меня выбрал Данилишин, – пробормотал Савка, вставший рядом Северина.
Меня он точно не выбрал, подумал Северин. Он все еще надеялся, что его призовет Иван Чернововк, хотя не сомневался в невозможности такого выбора: новичков никогда не брали к назначенцам. Туда забирали рыцарей из других шалашей после многих лет службы — и только лучших. Но почему-то в Северине теплилась какая-то безумная надежда, что он станет первым избранным в назначении джурой.
Объявили имя – Филипп Олефир. Клямру ему выдал Орест Панько.
— Вот не повезло парню, — прошептал Савка. Северин согласился. Лишь бы Орест не выбрал его!
Кроме золотой скобы, джура получал второй подарок, характерный кунтуш, завершавший полный рыцарский костюм, и после того есаула подводил новоиспеченного сероманца к стволу Мамаева дуба, где совершалось таинство второго имени.
Джуры — а точнее характерники — возвращались в строй с кунтушем на плечах и улыбкой на лице, после чего принялись пристраивать скобу на место последней железной застежки.
— Северин Чернововк, — объявил казначей.
Сердце утихло. Юноша спешно приблизился к Совету Семерых, всматриваясь в их лица. Кто? Может, Чернововк? Точно не Данилишин. Не Яровой. Да кто угодно, но пусть не Панько, только не Панько...
Вышла Вера Забила.
С огромным изумлением он принял из ее рук заветную пряжку с очертанием Мамая. Из-за спины есаулы приблизился улыбающийся Захар, накинул на плечи черный кунтуш с таким же очертанием Мамая, вышитым на сердце золотой нитью.
Кунтуш был сшит из драгоценного черного бархата, который струился вплоть до голенища сапог, с длинными рукавами, разрезанными от плеч к запястьям, которые по воинскому обычаю завязывали за спиной. На обратной стороне блистал год приема в Орден — 1845 год.
Вера коснулась его плеча и указала на дерево перед ними.
— Становись перед дубом и порежь пальца, — Забила протянула серебряный нож. - Чтобы кровь и дерево запомнили твое новое имя.
Отец не приехал. В последний раз они виделись на день рождения, который обернулся провальной охотой, и в глубине души Северин знал, что отец не приедет, как не приехал на ночь серебряной скобы и первое обращение. Но он все равно надеялся. Безумная надежда (как та, которую выберут в шалаш назначенцев) теплилась до последнего... И погасла.
Северин приблизился к гигантскому стволу и почувствовал, как от этого разливается незримая сила, прошивает его, струится под кожей, шевелит волосы на голове — что-то похожее он чувствовал рядом с Гаадом.
Он разрезал пальцы, а Вера встала перед ним, осторожно заглянула в глаза, коснулась лба сухим пальцем. Беззвучно шевелила губами несколько секунд и наконец провозгласила:
– Щезник.
Юноша стоял спиной к Совету Семерых, поэтому не видел, как есаулы кивают, утверждая новое имя. Почему Забила выбрала это странное прозвище? Кажется, в Соломиином талмуде так звали какую-то вредную потустороннюю почву...
- Проведи кровью по стволу и назовись, чтобы дуб услышал тебя.
Северин коснулся изрезанного пальца теплой коры. По телу прокатилась волна странной силы, заструилась по жилам от макушки до пяток. Северин повторил:
– Щезник.
Волна прокатилась снова, в ладоши защекотало, он почувствовал, как впитывается прозвище в кровь и кору, как впитывается глубоко в тело, как невидимая сила запечатывает новым именем и отчеканивает буквы на невидимых скрижалях.
– Ты можешь идти, брат Щезник, – прошелестела Вера.
Захар подмигнул ему и вернулся к учителям, а есаула стала обратно в Совет Семей.
Как во сне, Северин вернулся к юноше и получил несколько радостных ударов по плечам от соседей.
– Тебя выбрала Забила! — прошептал восхищенно Савка. — Единственный, кому двухвоста выдала скобу! Даже буковинцев обошла, представляешь?
— Удивительно, — сумел пролепетать Северин.
Он уже успел забыть, что сжимал в руке заветное золото.
— Что стал, как сватанный? Добавляй на черес кляму!
Курень потусторонних — не так уж плохо, думал Северин. Просто он ничего о них не знал... Впрочем, мало кто знал что-то об этом немногочисленном таинственном шалаше.
Почему Вера избрала его? Неужели из-за приключений с ним и лешим? Бозно. Она чудачка, это всем известно...
Последний джура, Святослав Кожушко, получил скобу от Ярового и вернулся в строй, довольно поправляя на себе новенького кунтуша.
Рада шагнула вперед — пришло время напутственной речи есаул.
- Вы выбрали непростую дорогу. Пройдите по ней достойно, — начал Данилишин. Даже в темноте он не снимал своего капюшона. — Вы совершаете ошибки... Все совершают ошибки. Главное – не продавайтесь! Проклятое золото ни при чем.
– А я в этом убедись. Буду наблюдать за вами всеми, — добавил Басюга. В его тоне не было и намека на шутку.
— Вы — щит страны, — пророкотал Яровой и сбросил вверх кулак с ныряльщиком, грянув так, что эхо покатилось: — Да самое страшное оружие!
