"Фантастика 2025-104". Компиляция. Книги 1-36 (СИ) - Мусаниф Сергей Сергеевич

Он откинул голову, нащупал мою руку и сжал ее, и я почувствовал, что силы в его пальцах осталось совсем немного.

— Чапай, забудь о том, что я тебе наговорил, — сказал он. — Ни один бой не проигран, пока жив последний солдат. На самом деле это ни хрена не так, я знаю, но я все равно буду в это верить. И ты, дядь Петь, тоже забудь… Вы мужчины взрослые, сами решите, что делать. Работайте, братья.

Он захрипел и жизнь покинула его некогда могучее тело.

Я посмотрел на Петруху и встретился с его остекленевшим взглядом, и я увидел ярость, которая плещется в его глазах за завесой скорби.

— Они убили Виталика, — сказал он. — Чапай, надо идти в Москву.

Глава 54

Мы похоронили Виталика здесь же, в лесу, выкопав могилу найденными при нем же ножами и выгребая землю руками. Поскольку мы не хотели, чтобы покой могучего бородача был потревожен бродячими собаками или еще какими-нибудь тварями, то старались сделать яму поглубже, так что на все про все у нас ушло несколько часов, и все это время меня не покидало ощущение, что я поступаю правильно.

Ну и желание убивать, конечно, тоже никуда не делось, и когда мы закончили забрасывать могилу ветками, Петруха повторил, что надо идти в Москву.

— Чтобы что? — спросил я.

— Чапай, я только что похоронил сына лучшего друга, — сказал он. — Так что не задавай идиотских вопросов, ладно?

— Мне не меньше твоего хочется все здесь разнести, — сказал я. — Но даже если у нас и получится, это ничего не даст. Потому что это борьба с последствиями, а не с причиной.

— Как по мне, это тоже неплохо, — сказал Петруха. — К тому же, если мы задавим их здесь, это помешает им развернуться в будущем, и одной командой хронопидоров в нашем времени точно станет меньше.

— Появится другая команда, — сказал я. — И даже если эти ребята не будут топить за ядерную войну… Фиг же знает, за что они будут топить. Может быть, за что-то еще похлеще.

— А что может быть хлеще-то?

— Пока даже думать об этом не хочу, — сказал я. — Но вот тебе практический вопрос. Как ты собираешься их здесь задавливать? Ты их ресурсы видел? А где их в Москве искать, ты знаешь? Москва — город большой… Ладно, думаю, что такая активность в любом случае будет заметна, но, если они не идиоты, они нас еще на подходе срисуют, и элемент внезапности будет утерян.

А ведь они явно не идиоты, по крайней мере, некоторые из них. Ведь в конечном итоге у них все получилось. Не знаю, как у построенного ими общества обстояли дела с идеальностью, но стройку-то они завершить сумели.

Правда, это было до того, как я узнал об их существовании и начал желать им плохого…

— И потом, — продолжал я, пытаясь воззвать к его голосу разума. — Даже мы с тобой вдвоем много не навоюем, а собирать на руинах отряд у нас тупо времени нет. Мы же не знаем, в какой момент нас отсюда выдернет. А что, если это как раз во время решающего штурма случится, и получится, что мы призвали всех этих людей — а ты еще попробуй найти здесь этих людей — на войну, с которой сами же и свалили?

— А что ты предлагаешь? — спросил он. — Сидеть здесь ровно и ждать, пока нас не дернет обратно в девяностые? А если вообще не дернет, если эта вселенская дергалка на этот раз не сработает? А если и дернет, что нам делать в этих девяностых? Патроны с тушёнкой скупать и бомбоубежища строить? Ни на что другое времени все равно уже не останется. Или у тебя есть хитрый план, как уехать в Америку, сексуальную контрреволюцию там устроить и ку-клукс-клан в очередной раз возродить, в надежде, что белые гетеросексуальные мужики нам таки третью мировую не устроят? Или ты уже не помнишь, кто первые две устроил? Или ты придумал, как Тайвань Китаю без крови вернуть? А со всеми остальными точками напряжения ты что делать собираешься? Сербов с косоварами мирить, евреев с арабами, нас с… да с кем угодно. Как? Мне даже не интересно, как ты будешь мирить, мне интересно, когда ты все это успеешь.

В чем-то он был прав.

В смысле, он во многом был прав. Виталик выдал довольно правдоподобную версию событий, и если дела обстояли именно так, то война случилась не из-за какого-то одного эксцентричного политика, и даже не из-за группы людей, устранение которых могло бы на что-то повлиять. Война уходила своими корнями куда-то глубоко, и если не в человеческую природу, то в геополитику, и из конца двадцатого века эта задачка никак не решалась, слишком мало времени оставалось до часа Х.

Для кого-то это, конечно, целая жизнь, ну, или половина жизни, но по меркам исторического процесса цивилизации оставалось существовать жалкие мгновения.

Копать надо было глубже, о чем я Петрухе и сообщил.

— Ну, допустим, у тебя есть лопата, — сказал Петруха. — Сам нашел или добрые люди подогнали, не суть важно. Куда ты будешь копать, чтобы еще больше дров не наломать-то? В сороковые отправишься, в начало века, еще раньше? Гитлера в колыбели придушишь? А рука не дрогнет?

— Дрогнет, — согласился я.

— И главное, что это все равно ничего не решит. Не будет Гитлера, будет Биглер, или Штирнер, или еще какая-нибудь арийская сволочь, — сказал Петруха. — Личность в истории ничтожна, личность — это только искра, из которой может разгореться пламя, и если материал сырой, то хоть ты там обыскрись, никакого пожара не случится. А если сухой и взрывоопасный, то этой искрой может стать любой человек. Ну, или почти любой.

— Толстым прямо повеяло, — сказал я.

— Толстой был хоть и граф, и элемент нам социально чуждый и неблизкий, но в таких вещах он понимал, — сказал Петруха. — Наполеон, Гитлер, Чингиз-хан — это ребята вполне заменяемые. Да, какие-то конкретные решения принимали именно они, и другие люди на их месте распорядились бы чуть по-другому, но только чуть. Какие-то битвы были бы проиграны чуть раньше или чуть позже, какие-то походы, быть может, и вовсе бы не состоялись в тех рамках, в которых они состоялись, но общая канва истории осталась бы прежней. И даже если ты уберешь всех известных нам плохих парней, то на их место придут другие плохие парни, доселе нам неведомые, и не факт, что конечный результат всего этого тебе понравится.

— Если только решения на самом деле принимали они, а не кто-то другой, — заметил я.

— А сейчас повеяло заговором мировой закулисы, ротшильдами, рокфеллерами и прочими масонами и рептилоидами, — сказал Петруха. — Только не говори, что ты на самом деле во все это веришь.

— Я уже и не знаю, чему верить, — вздохнул я.

— В этом и проблема, — сказал Петруха. — Мы ничего не знаем. Мы оказались здесь, в этом, не буду отрицать, довольно отталкивающем здесь и сейчас, проделав долгий нелегкий путь и набив множество шишек по дороге, но не факт, что другая дорога была бы лучше, и шишек на ней мы набили бы меньше.

— И что ты предлагаешь? — спросил я. — Самоустраниться? Отойти в сторону, и пусть оно идет, как идет, а мы будем просто возделывать свой сад? В окружении вооруженных до зубов москвичей с боевыми вертолетами и крысопауков делать это весьма затруднительно, знаешь ли.

— Знаю, — согласился он. — Поэтому я и предлагаю давить козлов, но делать это здесь и сейчас, с теми силами, до которых мы можем дотянуться.

— Ответь мне только на один вопрос, — попросил я. — Как ты считаешь, в тебе сейчас говорит здравый смысл или желание отомстить?

— Думаю, поровну и того, и другого, — сказал он. — Чапай, после того, что случилось, я просто не могу сидеть на месте и ничего не делать. Мне нужно… сделать хоть что-то, понимаешь? И если мы вернемся обратно, то я снова погрязну в рутине и этого шанса у меня уже не будет.

— Ты вообще помнишь, что ты контрразведчик, а не спецназовец? — поинтересовался я. — И, уж тем более, не диверсант?

— Зато ты у нас спецназовец и диверсант, насколько мне известно, — сказал он. — А я, поверь мне, очень быстро учусь.

Многие так думали, и теперь их костями усыпана земля в самых разных точках нашей планеты. Люди склонны себя переоценивать и считать, что в экстренной ситуации, к которой они не готовы даже теоретически, они не сплохуют, но когда доходит до дела… В общем, в работе, которую я бросил и к которой надеялся никогда не вернуться, существует множество нюансов, о которых люди непосвященные до поры до времени не задумываются. А когда начинают задумываться, становится уже слишком поздно.