Разумеется, всего этого я Петрухе говорить не стал. Да он бы меня и не послушал.
— Ладно, — сказал я. — Будем исходить из того, что мы застряли здесь навсегда. В таком случае, нам действительно стоит отправиться в Москву…
— Я знал, что ты меня поймешь! — просиял Петруха.
— … в первую очередь для того, чтобы оценить обстановку и понять, насколько велика угроза, — сказал я. — А потом, уже исходя из полученной информации, нам нужно будет составить план и озаботиться поиском союзников, потому что чую я, что вдвоем мы это дело не потянем.
— Ну, хоть так, — сказал Петруха.
* * *
Это была авантюра чистой воды, бессмысленная, беспощадная и очень опасная, но Петруха рвался в бой, а у меня не было моральных сил, чтобы его останавливать. Возможно, потому что сам я подспудно хотел того же. Рвать и метать, добраться до рассекающих на серебристых вертолетиках гадов и сделать им больно. И если они носят свою татуировку на лице, чтобы она напоминала им о страшной угрозе, то для них пришло время сменить знак радиационной опасности и забить на весь лоб мое лицо. Или мой автограф.
Я знал, что это нерационально, что никаких проблем, кроме совсем уж сиюминутных, оно не решит, но Петруха был прав в своем нежелании просто сидеть на месте и ждать отскока в девяностые. Тем более, что механизм, о котором я знал только с чужих слов, мог сломаться, и это значит, что мы застрянем тут навсегда.
Идти к тем людям, что остались от группы Виталика, или искать других выживших было глупо и попахивало эгоизмом. Если это не была случайность, если мы не просто нарвались на регулярный облет территории будущими кураторами, а они целенаправленно пришли за нами с Петрухой… ладно, оставим в покое и Петруху, если они пришли за мной, то они могут это повторить, и все люди, с которыми я буду контактировать, могут оказаться под ударом.
Поэтому лучше уж так.
Да и возделывать свой сад на радиоактивных руинах мне совершенно не хотелось.
Возможно, я сгущал краски, возможно, будущее не казалось бы мне столь безнадежным и беспросветным, если бы совсем недавно я своими собственными руками не помогал бы закапывать в землю одного из своих немногочисленных знакомых, сына хорошего человека, который мог бы стать моим другом, если бы успел. Если бы мы оба успели.
Конечно, если мы не останемся здесь навсегда, и случится отскок, мы снова увидим Виталика, и все можно будет переиграть, и ему удастся избежать безымянной могилы в подмосковном лесу, но в моей памяти этот момент все равно запечатлен навсегда.
Мне приходилось хоронить людей и раньше, тоже гораздо чаще, чем хотелось бы, и я до сих пор помню каждого из них, и все обстоятельства их гибели.
Как бы там ни было, эта версия Виталика (я решил называть его так, чтобы не выносить окончательный вердикт даже мысленно) оставила нам в наследство нехилый арсенал. То есть, в абсолютных числах и в сравнении с теми средствами, которыми обладал наш противник, он был весьма хилым, но, если вспомнить, что все это таскал на себе один человек, начинаешь невольно испытывать к нему еще большее уважение.
Кроме автомата и крысобоя (запасных патронов к нему было не так уж много, всего около десятка), мы разжились тремя пистолетами (я забрал себе два и большую часть запасных магазинов), двумя ножами (мы тщательно очистили их от земли и поделили по-братски), пятью гранатами (которые мы тоже поделили по-братски, но я выступил в роли старшего брата и забрал себе три) и кастетом, который Виталик вообще в непонятно каких целях с собой носил. Не иначе, как с крысопауками в рукопашную драться.
В общем, пару боестолкновений мы могли бы пережить и с этим запасом, а уже потом пришлось бы переходить на трофейное оружие.
Дождавшись вечерних сумерек, мы выбрались из леса обратно к городу.
Пожары уже догорели. Кое-где что-то еще тлело, но открытого пламени видно не было, да и дым по большей части рассеялся. Город выглядел пустым, как при первом нашем появлении, никаких следов ни людей Виталика, ни залетных москвичей нам обнаружить не удалось, и я счел, что это и к лучшему, а вот Петруха выглядел немного разочарованным.
Петрухе хотелось пострелять.
Мне, в общем-то, тоже, но я в своей жизни пострелял куда больше Петрухи, и знал, что удовлетворение, которое приносит вид очередного мертвого врага, быстро проходит, и в голову лезет куча других вопросов, ответы на которые лучше не искать.
Стрельба — это последний аргумент. Если до нее дошло, значит, ты оказался в ситуации, когда у тебя нет другого выбора, и в большинстве случаев ты сам загоняешь себя в такую ситуацию. И даже если у тебя есть приказ на чью-то ликвидацию во имя всего хорошего и против всего плохого, ты должен помнить, что сам вручил каким-то людям право отдавать тебе такие приказы.
В своей прошлой жизни, еще до всей этой чехарды с путешествиями во времени, хроноштормами и вариантами будущего, которые один другого страшнее, я таки сумел остановиться, вырваться из этого замкнутого круга и уйти в отставку.
И что в итоге? Мне снова приходится убивать, едва ли не больше прежнего.
Видимо, судьба просто смеется надо мной и моими попытками зажить мирной жизнью. А ведь мог бы воспользоваться послезнанием и карьеру себе построить или миллионы заработать, чтобы встретить апокалипсис, ни в чем себе не отказывая… Вот как тот тип на даче, к которому меня Сашка возил.
Мы добрались до дороги, ведущей в сторону столицы, и двинули по обочине, готовые в любой момент с нее скатится и побежать куда-то в сторону леса при первых же признаках опасности. О том, что в лесу могли жить какие-нибудь аналоги крысопауков, допустим, зайцеволки с капающей с клыков слюной, выходящие охотится как раз таки по ночам, я предпочитал не задумываться. Проблемы надо решать по мере поступления, и их нам сейчас и без зайцеволков хватало выше крыши.
Минут через сорок мы набрели на дорожный указатель, который сообщал, что до Москвы осталось топать каких-то жалких сорок восемь километров.
— К утру будем там, — сказал Петруха.
— Угу, — невыспавшиеся и вымотанные ночным переходом. Но днем тут могут быть мобильные патрули, группы охотников или поисковиков и еще какая-нибудь хрень, и идти лучше сейчас.
Ночь — время диверсантов.
— Ты слишком грузишься, Чапай, — сказал Петруха. — Нельзя думать обо всем сразу, голова взорвется. Беспокойся о том, на что можешь повлиять.
Но я все равно грузился.
Разумеется, я понятия не имел, с чем мы столкнемся в Москве. Кураторы, с которыми я сталкивался в прошлом, были повелителями, как минимум, этой части суши, у них было выстроено общество, стабильность которого они тщательно оберегали, и они могли путешествовать во времени. Если сейчас мы имеем дело с их предтечами, то они в самом начале пути, еще даже за пределы МКАДа не выбрались, если отдельных налетов не считать, и, возможно, мы сумеем нанести им такой урон, что они за эти пределы и не выберутся.
Наверное, это как-то благотворно повлияет на здешнее настоящее и здешнее будущее, но вряд ли как-то скажется на том прошлом, из которого мы пришли. Я подозревал, что даже без отдела Х, в котором служил отец Виталика майор Савельев, история все равно развивалась бы именно в этом направлении. Возможно, потому что отдел Х, выступавший за неизменность и стремящийся удержать свой мир в главном историческом потоке, не слишком-то на эту историю и влиял. Он выправлял какие-то огрехи, но большей частью противодействовал попыткам людей из других версий потенциального будущего изменить поток в свою пользу, чтобы избежать хроношторма.
Как-то все это немножко сложно для бывшего скромного преподавателя физкультуры в одной из подмосковных школ…
Варианты будущего без ядерной войны существовали, они не могли не существовать, и какие-то ребята приходили к нам именно из них, но, черт побери, я понятия не имел, как можно туда свернуть.
Пока выходило так, что единственной альтернативой гибели всего человечества в хроношторме была гибель большей части человечества в ядерной войне, и, откровенно говоря, это была довольно посредственная альтернатива.
