– В приказе Разбойном сидит. Ты не думай, государь, я ей хорошую темницу подобрал, сухую. Почти. И крыс там нет… наверное.
Переглядывались бояре очень злорадно.
Борис подумал – и тоже усмехнулся.
– Поговорю я с боярином Мышкиным. Когда загладит он свою вину перед вами, бояре, разрешу я ему дочку в монастырь отдать. А ежели не загладит – казнить прикажу.
Может, и не хотелось ему такого решения, не хотелось девку молодую приговаривать, а только это не в трактире каком морды бить. Это – палаты государевы. И тут людей травить?
Сейчас спустишь, потом и вовсе обнаглеют.
Бояре такой выход одобрили, царю поклонились, как положено, и распрощались, к дочкам отправились.
Борис подумал – и тоже пошел.
В потайной ход. К Устинье.
* * *
Спящий ангел.
Так Борису и подумалось при виде Усти.
Лежит она на животе, щеку на подушку положила, коса на пол свесилась, губки пухлые, носиком посапывает… одеяло сбилось, фигурка вся видна, особенно некоторые ее части… выразительные такие. Выдающиеся.
Только вот не один мужской интерес нахлынул.
Борис сам себе удивился, когда понял, что Устинью одеялом укрывает. И косу поправляет осторожно, мало ли – во сне повернется, придавит. Больно потом будет.
Будить ее? Надобно бы разбудить, надобно поговорить, посоветоваться, а то, может, и еще по дворцу пройти тайно… А рука не поднимается за плечо тряхнуть, сон оборвать. Пусть отдыхает его боярышня, пусть сил набирается, тяжело ей пришлось сегодня.
Тут бы и взрослый мужик растерялся, и кто посильнее не справился, а она сегодня две жизни спасла, такое не каждый день бывает. Пусть отдохнет.
– Устёна…
Шепот был тихий-тихий, никто и не услышал.
А Борис еще долго на девушку смотрел. О своем думал.
Что с Мариной хорошо было, но не так. Когда он жену спящей заставал, он ее поцелуями и будил, ни разу не думал, что ей выспаться охота.
Страсть меж ними была, желание было бешеное, а нежности не было. Спокойствия не было, любви, желания позаботиться. А с Устей было это все, и больше даже было.
Какая-то пронзительная нежность.
Не сможет он ее отпустить.
И Федьку понимает.
И… не отдаст он ее брату! Вот просто – не отдаст! Все Боря осознает, все понимает.
Он – царь, он жениться должен с выгодой для государства.
Он старше Устиньи раза в два.
Федя ей по возрасту ближе, и легче ей будет. И… сотню доводов еще привести можно, сотню тысяч доводов, которые бесполезны уже, потому что принял он свое решение.
Никто между ними не встанет, даже Федька.
Это его! Личное!!! РОДНОЕ!!!
И все могут катиться в ад! Никому он Устёну не отдаст. Никогда.
Глава 9
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Соколовой
Было ли – не было?
Вспоминаю тот отбор в жизни своей черной. Как все было-то?
Привезли нас, государь с нами поговорил, тогда и пропала я. Все остальное ровно сквозь кисею виделось. Может, я и за Фёдора-то вышла, чтобы хоть так к Бореньке поближе быть. Я же понимала, когда откажусь, отправят меня в монастырь навечно, никогда я любимого впредь не увижу.
Да не о том сейчас речь, об отборе.
Боярышни тогда все те же были. Было это.
И мордочка Танькина крысиная. Интересно, что с ней такое? И не видно, и не слышно, а я от нее пакостей ждала. Делась куда-то… да и пес с ней!
Боярышни меня травить пытались, не ядом, словами своими кололи, ровно иголками. Я уж и не помню, что они там говорили, все неважно было.
А отравление?
А ведь… было и это. Было, травили кого-то.
Боярышня Утятьева от порчи мучилась или от чего-то такого же, это я помню отчетливо. А боярышня Мышкина невесть от чего померла. Я толком и не знала, что да почему, одним днем все решилось. Была боярышня – и нет ее, только тело родителям отдали… Отравили? Неуж тогда отравил кто-то Вивею Мышкину?
Почему ее?
Почему не меня?
Мне тогда и яд подсыпать легко было, и что хочешь сделать, но не травили же.
Почему?!
Кажется, если я найду ответ на этот вопрос, я узнаю что-то еще, что-то важное.
А могла она и тогда пытаться устранить соперницу? Могла попытаться меня отравить ядом своим?
Почему нет? Человек же не менялся. Как была Вивея пакостью в той, черной жизни моей, так и сейчас пакость она редкостная.
Могла она тогда попытаться подлить яд, да не мне одной, а всем соперницам?
Легко могла.
А к кому б она за этим обратилась? Да к Таньке же, та ко мне вхожа была, я бы из ее рук что хочешь съела, что угодно выпила. Вивея могла к ней обратиться?
Тоже могла.
Дурочка молодая, что там того ума? Злобы да ярости отмерено, ума не видно. Решила б, что подкупит Таньку… да та и продавалась по дешевке.
Или – нет?
Мысли складывались одна к одной.
Когда Таньку во дворце терпели… у нее был хозяин?
Хозяйка?
Любава или Марина? Кто?
Кто-то другой тут не помог бы. Но ежели кто-то из цариц за ней стоял… за хорошие деньги Танька могла что-то сделать. Уж доносила-то она обязательно, и что сделала, и для кого сделала? Могло так быть?
Могло.
А если вспомнить самое главное, почему я Федьке глянулась, а потом и Марине, и Любаве?
Волховья кровь.
Моя кровь и мой ребенок. Я нужна была Марине, так? Ламия хотела своего ребенка, хотела за счет жизни моего ребенка, потому не потерпела бы попыток со мной расправиться. Другая боярышня ей не подошла бы.
Утятьева?
Могла она подойти – или нет?
По крови, может, и могла, а как по характеру? Была ли среди боярышень еще одна такая овца безропотная, да еще и с нужной кровью?
Не было.
Потому и Анфиса от порчи маялась, с отбора ее удалили. Она умнее оказалась, она так хотела сделать, чтобы ее не заподозрили, но порча по ней ударила, отражением. Потому и Вивея умерла, она и в той жизни убить хотела, да не успела, опередили ее. Раньше ударили.
Охраняли меня.
К Фёдору вели, ровно на заклание, а я и не соображала ничего. А и подумала б – не возразила.
Не могла я просто. Жизнь прожить понадобилось, все потерять, умереть, чтобы гнев во мне проснулся, черный, безжалостный. Чтобы я научилась за своих до самой смерти стоять.
Чтобы два и два сложила.
Марина?
Да, скорее всего, она меня и сберегла в тот раз. Для своих целей, но сберегла. А потом кто-то Бориса убил. И ничего она не успела со мной сделать.
Осталось выяснить – кто убивал? Кто успел и кто моего ребенка нерожденного в могилу свел, кто потом Фёдору другую девку подсунул, кто нас всех, ровно марионеток, за ниточки дергал? КТО?!
И ни на шаг я от Бори не отойду, и ни ногой из палат царских, покамест во всем не разберусь не найду злодея, не вырву ему горло.
Никому я своих любимых не отдам! Не дам в обиду!!!
Больше та история не повторится! Уже не повторяется!
* * *
– Государь, дозволишь?
– Дозволяю. Что случилось, Макарий?
– Царица сегодня уезжает. То есть… бывшая царица Марина.
Борис поморщился:
– От меня ты что услышать хочешь?
– Ничего, государь. Она просит с тобой последний раз увидеться и проститься.
Борис подумал минуту.
– Где она сейчас?
– В покоях своих.
– Когда уезжать она должна?
– Да хоть и прямо сейчас, государь. Все готово, возок ждет.
– Хорошо, Макарий. Сходи к ней да скажи, чтобы сюда проводили. Не ко мне, пусть подождет… в Синей палате, а я туда подойду.
– Хорошо, государь.
Макарий еще подумал, что от греха подальше прикажет царице руки-ноги связать. Кто ее знает, что она сделать пожелает?
А Борис о другом подумал.
Устя.
Пробудилась ли она? Позвать ее надобно.
И Марине отказать не по-людски получается, это ж как последняя просьба.
И говорить с ведьмой… да хуже того, с нелюдью, без волхвы рядом? Другого дурака себе поищите! А этот наговорился уж! По горло нахлебался разговорами!
