Не понять…
А я выправлялась.
Плела кружево, читала книги, потом интерес к жизни проснулся. Разговаривать начала, людей видеть, языки учить, с Семушкой говорить… бедный мальчик. Ему мой интерес жизни стоил.
Будет стоить.
Нет, не будет!
Не дам, не позволю!
Не выйду я за Фёдора замуж! И за Михайлу не пойду! Найду как негодяя остановить! Сумею, справлюсь, еще бы Аксинью в разум привести!
Как объяснить ей, что ни она не плоха, ни я? Михайла подлец, который всем голову морочит, тем и все сказано. Фёдор ему хоть и отдал все владения бояр Ижорских, а человеком Михайла все одно был поганым.
А ведь…
Ижорских убили. Боярина Ижорского смертью лютой. А потом и боярышня Ижорская умерла от хвори заразной, боярыня в монастырь ушла.
А кто боярина убил?
Мог Михайла?
В той, черной жизни я бы наверняка сказала – не мог. Незачем ему просто было. Фёдор ему б любое поместье отдал как другу, как свойственнику. А в этой?
И Фёдор на мне не женат, и Михайла на Аксинье вряд ли женится, и Борис ему не даст ничего.
К чему убивать?
А кто ж Михайлу знает?
Но все на него валить тоже глупо. Пусть не люб он мне…
Как вспомню глаза бешеные, шепот надо мной… ох, лучше не вспоминать, тошнить начинает! Не думаю, что Михайла во всем виноват. Но с Аксиньей мне поговорить надобно.
Ох, хоть бы глупостей не наделала, дурочка маленькая…
* * *
Боярин Раенский к себе возвращался нерадостный.
Чему радоваться-то?
На Устинью Заболоцкую порчу навести не удалось – хорошо ли? Может, и хорошо. Потому как Фёдор ее любит до безумия.
В буквальном смысле.
Анфиса Утятьева покамест в палатах останется. Божится она и клянется, что только водой царевича напоила, рыдает и уверяет. И верят ей.
Потому как наговорная вода… она как вода и выглядит. Чтобы отравиться ею, надобно в ту воду яда намешать. А без того пей, покудова не лопнешь.
Это ж вода обычная.
Ее должен выпить человек, на которого ту воду заговаривали, тогда действовать будет. И то – незаметно. А все остальные пусть хоть пьют, хоть льют…
Все ж обычно.
Девушка царевичу в любви призналась, царевичу плохо стало – что такого? С Фёдором припадки случались. С детства.
А вот что дальше делать?
Не подходит им боярышня Устинья, никак не подходит. На нее порча не действует, кровь, наверное, сработала. И наговоры не действуют. И зелья она не пьет, и подлить ей… убить-то боярышню можно, да что потом с Федькой делать?
А не убивать…
Была б она тихая да скромная, сидела б ровненько – подошла бы в жены царевичу.
А такая – нет.
Слишком уж она умна, слишком сильна. И Фёдора запытает, и что ей не надобно знать выспросит, и что еще потом с этим знанием утворит? Слишком уж оно… неприятное.
Такое и подушке-то не доверишь! Да что там!
Перед смертью, на исповеди промолчишь! Не то за оградой кладбища похоронят и отпевать не станут. Такие грехи не прощают.
Не на Платоне они, конечно… не все. А только с того не намного легче.
С грустными мыслями боярин в покои свои зашел, а там Варвара ждет. Молчать жестом попросила, за руку взяла, в спальню провела.
Лежит боярышня, рыжая коса до пола спадает. Платон аж глазами своим не поверил, уж потом пригляделся. Не Устинья это.
Аксинья.
Боярин от удивления рот открыл, да сказать не успел ничего, жена его обратно вытащила. В крестовую завела, дверь закрыла крепко.
– Платоша, поговорить нам надобно.
Ой, напрасно боярыню Варвару недооценивали.
Честолюбива она была не менее Любавы, и характер у нее был иным богатырям на зависть. Где может – проломится, где не сможет, там извернется, выползет, ужалит, еще чего придумает…
Платон свою жену не просто так уважал. Боярыня тихая-тихая, а такое ей в голову приходило, что к Платону и заглянуть не могло. Откуда бы?
А Варвара и придумывала разное, и в людях хорошо разбиралась, и подсказать могла.
Тихая она – тихая, да ведь и гадюки тоже тихие. А как цапнут, так гроб и готовь. А тихие, неприметные, спокойные…
Люди ее частенько всерьез не принимали, считали тенью Платона, говорили при боярыне разное. А она все запоминала, да не просто так – она потом все вспомнить могла, в дело пустить…
Но Аксинья Заболоцкая?
Не ожидал он такого от жены!
– Варенька?
– Платоша, скажи мне, царевича от Устиньи оторвать никак не получится?
– Покамест не получалось.
– А ежели вместо нее Аксинья будет? Понимаю, не она Фёдору люба, но ведь пропадает девка! А она глупенькая, податливая, ее обработать – дело минутное! Подумай – сама пришла, спать тут легла, часа два мне в юбку плакалась…
– Случилось у нее что?
– Пф-ф-ф-ф! Горе горькое. Она в Ижорского влюблена, аж пищит.
– Романа?!
– Да что ты! Этот, хлыст зеленоглазый, коий за Феденькой хвостиком таскается да на подачки царские ладится.
– А-а…
Романа Феоктистовича Ижорского, ныне покойного, Платон знал. А кого там племянник подбирает – есть ли разница? Сегодня один, завтра второй…
– Вот. Она это зеленоглазое любит, а Михайла Ижорский в ее сестру влюблен. Так же, как и Феденька, и чем взяла только, зараза рыжая?
Были и у боярыни человеческие качества, были. И одно из них – зависть и ревность к чужому успеху у мужчин, ее-то Платон не за красоту оценил, за приданое брал, уж потом сжились – слюбились. А так она мужчинам и неинтересна была, сама не знала почему. Вроде и все при ней, а нету мужского интереса. Вот и завидно ей сейчас было, и обидно слегка.
– А Устинья?
– Сегодня Михайла ей бежать предлагал, получил от ворот поворот. Решительный.
– Очень жаль. Сбежала б дрянь, сколько проблем бы решилось.
Варвара несбыточное обсуждать не стала, к насущному вернулась:
– Платоша, а вторая сестра Феденьке в жены не подойдет? Она и пойдет добровольно, и все сделает, что надобно. Покамест ей отомстить хочется да сестре насолить?
– Подумать надобно.
Варвара ему платок протянула.
– Тут слезы ее и кровь. От волнения кровь носом у нее пошла, вот, сберегла я. Ты посоветуйся, вдруг да подойдет она Феденьке? Разом столько проблем исчезнет!
Платон лоскуток полотняный в карман сунул, жену к себе привлек, в щеку поцеловал.
– Умна ты у меня, Варенька! За то и ценю! И люблю тебя!
Варвара раскраснелась, в ответную мужа поцеловала.
– Сходи, любый мой, не до нежностей теперь. Вот бы с Феденькой устроилось все, я б порадовалась за племянничка. Да и за тебя тоже.
Платон и пошел.
А что тянуть-то? И так времени уж нет ничего остается.
* * *
– Брат, позволь войти?
Не ожидал Борис, что Фёдор к нему явится, но и спорить не стал.
– Проходи, Федя, садись, рассказывай, с чем пожаловал.
– Поговорить нам надобно, Боря.
– Говори.
Не любил Борис младшего брата, да и что удивительного? Любят ведь не по общей крови, любят по делам. А какие у них с Федей дела были?
Да никаких!
Помогать в делах государственных Фёдор не рвался, гулянки ему куда как интереснее были. А ведь наследник! Не таким Борис был в его возрасте, понимал свой долг, принимал его. А Фёдору все трын-трава, кроме желаний его да развлечений негодных.
Разговоров с ним Борис тоже не вел никогда. Тут же Любава налетала, с мамками-няньками, старшего брата в сторону оттирала…
Вот и получалось так-то…
Отцу Борис обещал о брате позаботиться, но любви все одно не было. Вежливость.
Просто вежливость.
– Боря, я жениться наконец хочу.
– И что с того? Вот отбор для тебя устроили, смотрины честь по чести. Смотри да и женись, кто ж тебе мешает?
– Ты знаешь, мне весь курятник этот не надобен! Мне Устя нужна!
– И что с того?
– Я б хоть завтра женился! Да ты все дело затягиваешь!
Борис удивился даже. Не ожидал он от братца услышать такое.
– Я?
– Думаешь, дурак я? Не вижу ничего?
