Так и пела, ровно птица-канарейка.
Фёдор слушал и слушал, ровно завороженный, плечи расправил, рот закрыл.
А то!
Приятно ж!
Боярышня, умница, красавица… а что он – не человек? Человек, и приятно ему такое! И Анфиса такая… ух! Жаль, он Устю любит, а то бы и снизошел, чего ж любви-то пропадать девичьей?
Про свои осечки Фёдор старался не думать.
Анфиса тем временем, пока пела, и воды Фёдору плеснула, и кубок поближе подвинула, и даже сделала вид, что сама отпила… Фёдор невольно сглотнул, да и водицы отведал. Пару глотков…
Анфиса знала, этого хватить должно. Остальное-то она в него потом вольет.
А покамест…
– Феденька, любый мой…
Только получилось не как мечталось. Никто ее на руки не подхватил, на кровать не поволок…
Глаза у Фёдора остекленели, лицо покраснело, потом побелело – и с утробным воем царевич на пол повалился. И забился в корчах, да так, что стол своротил.
Грохотнуло!
Михайла в горницу влетел, Фёдора к полу прижал.
– Лекаря, дура!!!
Анфиса и побежала за лекарем. Тот у боярышень дневал и ночевал, не у Орловой, так у Васильевой найдется. Покамест перевозить их нельзя было, они у себя в покоях лежали. А Фёдор все бился и бился на полу, и Михайла прижимал его сверху, а у царевича глаза закатывались, и пена изо рта пошла хлопьями, зеленоватая, вонючая, и рычание неслось. Совсем звериное.
Почти вой.
Кажись, кто-то вбежал, замер рядом, а потом над головами повеление раздалось:
– Посторонись! Не замай!
Этому голосу Михайла б и во сне подчинился. Отодвинулся.
И Устя упала на колени рядом с Фёдором.
Узкие ладошки на виски парню легли, а тот вдруг замер. И – обмяк.
– Федя, Федя… все хорошо, все уже хорошо…
Фёдор на бок повернулся – и его рвать начало.
Устя с колен поднялась. Выдохнула. Михайле кивнула:
– Водой его отпои и спать уложи.
– Что с ним случилось-то?
Устя только косой тряхнула:
– У боярышни Утятьевой спроси, чем его напоила дурища!
И вышла.
А Михайла себе положил как можно скорее с Устей поговорить. Вот только что-то с этим недоумком сделает…
* * *
Устя и не подумала бы Федьке помогать.
Просто… любопытно стало.
Когда шум, гам, грохот… поневоле она к Анфисе кинулась. А там Фёдор в конвульсиях на полу бьется, аки рыба, на берег вытащенная. И глаза у него закатываются.
И…
Снова огонь черный полыхнул.
Устя и сама не поняла, что ее на колени бросило, как и в первый раз.
Как с раной, как с водой потом, как с Борисом… не она силой управляла, сейчас сила ею правила. Откуда-то знала она, что гадкий зеленый клубок внутри Фёдора – вот что его мучает, что убивает, что с ума сводит… надобно просто выжечь его. Или отрыгнуть… второе даже проще ей будет. Вот так… еще немного…
Фёдора вывернуло – и мигом ему легче стало.
А Устя кое-как растерянность свою скрыть постаралась. Это что ж такое делается?
Что с ней происходит-то?
Надобно ей в рощу бегом бежать. Это ведь не она, не разум ее, валяйся Фёдор в луже под забором, мимо бы прошла. По доброй воле она ему и стакан воды не протянет, руки не подаст. Но… кидается на помощь?
Что происходит?!
Что не так с ее силой?
За этими мыслями Устя не то что служанку – она бы и зверя элефанта не заметила, появись он в палатах царских.
В рощу ей надобно! И срочно!
А тут и стук за стеной раздался.
Устя засов задвинула, к стене кинулась, постучала ответно, Борис себя ждать не заставил.
– Все в порядке?
– Да! Боря, мне в рощу надобно! Очень!!!
– В рощу съездить? Сегодня не успеем уж, а завтра только рад буду помочь.
Борис и не собирался возражать.
Надобно Устинье?
Пусть едет. И он съездит, вреда не будет, только подготовиться надо. А еще расспросить боярышню о случившемся, мало ли что с его братом такое? Нет у него других наследников покамест.
– Устя, что с Фёдором было?
– Не знаю… на приступ какой похоже.
– Приступ? Неуж опять началось?
– Опять?
Устя насторожилась. Борис таить не стал, рассказал честно. Оказалось, не первый раз такое с Фёдором. В детстве, почитай, приступы у него эти каждый месяц были. Потом, как подрос, реже стали, но совсем не прекратились.
Вызвать их могло что угодно.
Крик, болезнь, утомление – всяко бывало. Фёдор срывался, и следовал приступ, после которого царевич отлеживался по пять-шесть дней.
– Может, и сейчас так будет?
Борис головой качнул:
– Нет. С ним уж давненько такого не было. Почитай, как с тобой познакомился, так и обходилось.
Устя кивнула.
Ей было о чем поговорить с Добряной, ей очень нужен был совет.
А пока… пока приходилось таиться. И хорошо, что Борис ушел до возвращения Аксиньи. Не надо сестре о нем знать. Ой не надобно…
* * *
Боярин Раенский, когда его позвали к царице, не удивился. Плечами не пожал даже под тяжелой шубой боярской.
Просто пошел.
Любава на кровати лежала, смотрела сердито. Девки вокруг суетятся – царица рукой махнула:
– Все вон отсюда!
Второй раз упрашивать не пришлось.
Платон спальню оглядел, сразу заметил неладное.
На стене пятно мокрое, явно туда что-то кинула, на полу рассыпаны орешки разные, книга лежит – половина страниц смята.
– Что случилось, сестрица?
– Ничего хорошего. Феденька у себя лежит, плохо ему.
– Что с племянником?
– Дурища эта, Утятьева, напоила его зельем приворотным.
– Почему ж дурища? Мы так и думали сделать, разве нет?
– Не сработало зелье, Платоша! Не вышло у нее ничего. Мальчика моего корчить стало, потом вырвало… все напрасно. Не закрепился приворот, хуже того, едва припадок с ним не случился…
– Не случился?! Сам справился?
– Нет. Боярышня Заболоцкая рядом оказалась. Помогла, чем смогла, опамятовался Федя.
– Так… а боярышня?
– Так ведь вода в кувшинчике, Платоша, Анфиса и сама ее выпила спокойно. А приступы и раньше были у него, не этот первый, не этот последний. И к Устинье тянет его. И ежели она помогает те приступы снимать – может, и пусть ее?
– Помогает. Да тебе не подходит.
Царица брови сдвинула, но в брата кидать ничем не стала. Сама она обо всем знала, смиряться пыталась, просто искала в плохом – хорошее.
– Смирюсь я. Ради сына потерплю покамест.
Платон поклонился почтительно. Любава на него рукой махнула.
– Спину-то не гни. Сядь, подумаем давай. Утятьева пусть остается в палатах, ничего страшного не случилось. А вот как бы Заболоцкую обломать?
– Может, семье ее пригрозить? – Платон невольно задумался. – Сидела б она тихо-ровно, какая хорошая жена была бы!
– Не про нее тихо-ровно твое, не о ней то сказано.
Платон только вздохнул.
– Нам бы девку с той же силой, да покладистую. Узнаю я, что можно, о семье ее, расспрошу, чем прижать ее можно как следует.
– Узнай, Платоша. Очень нам боярышня б надобна.
– А ежели поговорить с ней впрямую?
– Не поможет, Платоша, не согласится она. Я ей в глаза смотрела, я силу ее чуяла… да и как тут правду скажешь?
– И то… искать будем, Любавушка. Каждого человека переломать можно, надобно только знать, чем взять.
– Ищи, Платоша. Времени у нас и нет, почитай. Красная горка близится.
Боярин Раенский кивнул, удалился, внутренне шипя, ровно гадюка. И были у него причины злиться и ругаться. Порча – не удалась.
Приворот – снова нет.
А ежели ведовство не помогает, так мы по старинке, железом каленым да словом ласковым. Это-то на всех и завсегда действует. Он точно знает.
* * *
Михайла решил не тянуть.
Покамест боярышне все хорошо помнится… уложил Фёдора в постель да и пошел Устинью искать. Постучал в горницу, вошел.
Сидит Устя на лавочке, у окна, кружево плетет, коклюшки перебирает. Из окна свет сероватый, и в нем Устя словно плывет и кажется чуточку нереальной, ровно утренним туманом окутанной. Не женщина – видение дивное.
