Да всенепременно найдутся, надобно только поспрошать получше, к примеру, когда волхву пятками в костер сунуть, она ж не выдержит, все расскажет? А гореть она как человек будет – или как дерево?
Божедар на это посмотрел, послушал, людей своих расставил, а как подошли иноземцы на нужное расстояние – и команду отдал:
– Огонь!
Короткая команда, а только с лихвой ее хватило.
Ударили тридцать арбалетов по толпе, в единый миг треть народа выкосило. А ведь не просто так их поближе к роще подпускали – выбрали место так, чтобы арбалеты успеть перезарядить и второй раз выстрелить, ежели убегать кто начнет.
Вот Гордон убежать и попробовал.
Не успел: болт арбалетный быстрее оказался, налетел, клюнул в поясницу – разом ноги отнялись, так Гордон мордой в снег и упал, завыл, понимая, что это уже конец, не вылечишь такое… Да куда там лечить! Уйти не удастся!
А стрелки второй залп дали – и за оставшимися татями кинулись. На всех еще и не хватило.
Потом добили тех, кто на дороге остался.
Пока тела к роще стаскивали, а Добряна распоряжалась, кого да под какое дерево положить, пока обыскивали (что с бою взято, то свято), Божедар главным занялся. Специально приказал не добивать Гордона, того хорошо видно было. И одет он не в пример наемникам, и оружие у него дорогое, и на пальцах перстни самоцветные…
Взял нож да и примерился.
– Сейчас глаза тебе выскребать начну. Тщательно, до кости черепа. Потом зубы по одному начну выламывать, потом уши порежу… постепенно, на лапшу. А убивать я не стану тебя, нет, я тебя вот так, за ноги, по дороге оттащу да и брошу, все одно ты никому ничего не расскажешь, нечем тебе будет…
Гордону того с избытком хватило, и начинать не понадобилось.
– Я… не…
– Могу и убить. Но в обмен ты мне расскажешь все.
– Что ты знать хочешь?
– Кто тебя послал сюда?
– Государыня Любава.
– Откуда вы друг друга знаете?
Допрашивал Гордона Божедар долго, может, часа три, уж и трупы все убрать успели. Ответы себе для памяти записал, не все запомнить можно было.
Те же имена, адреса…
Божедар себе пообещал посетить кое-кого. А может, и не только посетить. Лес вот удобрили, в Ладоге-реке рыбы тоже голодные, подкормить надо!
Пора наводить порядок в доме своем! Пора… пока другие тот дом не отняли.
* * *
Рудольфус Истерман письмо и перстень магистерский получил, ахнул от ужаса.
Это что же деется-то?!
Ему самому на Россу возвращаться? Нет, не договаривался он так-то. Или?..
А и что он теряет такого, когда подумать? Ежели не один, не сам по себе пойдет он, его на корабле повезут, под защитой надежной? Чай, на орденские корабли и пираты нападать побоятся.
И… когда власть поменяется, лучше рядом быть, о заслугах своих сказать погромче, чтобы и услышали, и заметили, и оценили по достоинству, чин какой дали, землю, титул…
И побольше, побольше!
Но как же с приказом Бориса быть? Руди-то знает, не будет Бориса – в пыль все его приказы обернутся, он и постарается, но не знают о том его спутники, боярин Прозоров не знает, а ему приказ Бориса выполнить надобно.
А как быть?
Долго не размышлял Руди, спустился вниз да и к боярину Прозорову подошел:
– Яков Саввич, я плохие известия из дома получил.
– Что в Россе не так?
Руди руками замахал, заулыбался:
– Нет, Яков Саввич, в Россе хорошо все! – Что и жалко-то, не взяла их лихоманка. – Но я ж отсюда родом, вот мне и написали. Брат у меня приболел, хотел бы со мной проститься.
Боярин Прозоров кивнул:
– Серьезно это?
– Очень серьезно. Молиться буду, авось Господь смилуется, но лекари говорят, надежды мало. О, мой несчастный брат!
– Господь милостив. – Яков Саввич Прозоров перекрестился, на Истермана посмотрел. – Так чем помочь-то тебе, Руди?
– Отпусти меня, боярин, примерно на месяц? Съезжу, разберусь я с делами наследственными, да и к вам вернусь.
Яков Саввич тут же и успокоился. Истермана он давно знал, родственных чувств у него, как на яблоке – шерсти, а вот когда речь о деньгах идет – дело другое. Ради денег Истерман на елку залезет – не уколется! Ну когда так…
– Езжай, Руди, да возвращайся побыстрее. Сопровождение дать тебе?
– Ни к чему, люди и тут понадобятся. Я покамест съезжу, ты, боярин, тоже прокатись, не побрезгуй. Я тут договорился с чудаком одним. Старый барон Давлер всю жизнь к себе в поместье редкости да ценности стаскивал, правда, и дряни всякой натащил – гору. А недавно и померши он. Вот я с его наследником и списался, и договорился, чтобы нам показали все. Толмач есть у нас на всякий случай, а уж сторговаться ты, боярин, сможешь! Да повыгоднее!
– Давлер…
– Его еще Безумным Барахольщиком кличут, не доводилось слышать?
В глазах боярина интерес вспыхнул.
– А, про такого слышал. Чокнутый собиратель.
– Вот-вот. Он самый.
– Мы в очереди первые будем, наперед все тебе покажут, боярин, потом уж всем остальным.
– Ишь ты… молодец, Истерман. Так государю и скажу: старался слуга твой, много чего нашел ценного.
Боярин-то от души хвалил, а Истерман свечам сальным радовался, в неровном свете и не видно было, как его аж перекосило на миг.
СЛУГА!
Скажи еще – холоп!
Погоди у меня, гад, ты еще дождешься плетей, допросишься! Лично пороть тебя буду, боярин, а не то еще что похлеще придумаю!
Но боярин Прозоров его чувств и вовсе не заметил, удачному сговору радовался.
Руди тоже улыбался.
Что с наследником Безумного Барахольщика лично магистр Эваринол говорил, что должен барон столько, что, считай, там все имущество – Ордена… Пусть его!
Поторговаться и наследник сумеет, авось и себе чего выжмет. А Эваринол Родаль готов был пожертвовать малым ради великого. Пусть его, то барахло… ежели удастся ему Россу подмять, это будет как кошелек из одного кармана в другой переложить.
Назавтра же Руди выехал из трактира. А через два дня, в дороге, чуточку внешность поменял. Купил краску черную, волосы себе покрасил, а брови и ресницы у него и так темные были, их он так, подчернил самую малость. Кожу другим снадобьем вымазал, потемнела она слегка… Из очаровательного блондина брюнет получился, только постарше, но все одно – очаровательный [109].
Так и отправился в Орден. Понятно, кто хорошо его знает, тот сходство заметить может. Но вряд ли кто приглядываться будет.
А Руди все ж спокойнее будет до поры.
Даже на корабле – вдруг его заметит кто? Заметит, Борису напишет… Почтовые голуби летают быстро, даже зимой. А сорвать по глупой случайности все дело…
Нет!
Только не это!
Как может покарать озверевший от ярости магистр, Руди понимал. И жить ему хотелось.
* * *
Невесело было в спальне государыни Любавы. Сидела у окошка Варвара Раенская, иголкой в ткань тыкала, да узор не получался.
Так и не нашли Платона, но сердце ведало – мертв ее супруг, не то б давно объявился. А кто его убил? Как получилось?
Не ясно.
Хоть и говорит государыня о волхвах, а только тоже все это вилами на воде писано. Самое страшное, что в мире есть, – неизвестность. Самое жуткое…
Любава дверью о косяк грохнула:
– Не затяжелела эта дурища! Не прошел ритуал!
Варвара руки к щекам прижала. Все еще хуже получалось, чем спервоначалу думалось. Ежели и ритуал не состоялся, значит… прознал кто-то заранее, ДО ритуала?
Людей перебил, сделал все, чтобы не удалось им… а КАК?! Кто предатель, где он?!
– А Илья Заболоцкий? Ничего о нем не известно?
И известно не могло быть, Илья из рощи и не выходил, считай, и нечего ему было покамест в городе делать, к Устинье раз пришел, да и хватит ему того. А слугам-то, которых Любавины подсылы расспрашивали, не сказали ничего, вот и отвечали они честно – мол, не знают, не ведают. Не бывал боярич на подворье… а вот с того самого дня и не бывал! Пропал, как есть пропал батюшка наш, Илья Алексеевич, ох горе, горюшко!!!
