– Ничего, – Любава нос сморщила. – Не знаю уж, что там такое случилось, кто повинен, но ритуал точно не прошел. Ежели повезло нам, то хоть одним Заболоцким меньше стало! Вот семя поганое!
С этим Варвара согласна была.
– И… Гордон? Не объявился он?
– И он пропал, как не бывало! Можно бы еще кого послать, да не рискну я более. Не хватит у меня верных людей, а и до Бориса дойдет – тяжко мне придется.
– Ждать будем?
– Дождемся… за мягкое место нас прихватят да на воротах повесят!
Варвара вздохнула… Оно понятно, не сами по себе их беды, кто-то супротив них встал, да вот не ясно, кто это. И делать что-то надобно, и что делать – непонятно.
– А что делать теперь? Любушка?
– Что-что… наследника Федору дать. Ежели дура эта не затяжелела, надобно бабу найти, а лучше двух или трех, чтобы хоть у одной мальчишка появился, заплатить им да ребеночка себе и забрать.
– Любушка!
– Чего ты воешь, Варька?! Сама знаешь, не видать мне детей от Феденьки, Устинья мне, может, и выносила б внука, а эта… слаба она, глупа. И жертвы нет. Разве что отца ее использовать, ну так его сюда ранее лета и не притащить. И на таком расстоянии я ритуал проводить не рискну, и сил не хватит у меня.
– Тогда…
– Найти ребенка, лучше нескольких, выдать за Федькиного сына или дочь, ежели выбора не будет и все девки появятся. А по весне и начинать все, как Ладога вскроется. Только с Аксиньей поговорим, объявим, что непраздна она, пусть всем о том говорит, дурища.
Варвара размышляла, шитье пальцами перебирала, нитки комкала. Клубок неопрятный, лохматый получался, да ее это сейчас мало волновало.
– Баб я найду тебе. Только вот… Книга? Ее же только по наследству передать можно, только прямому потомку?
– Этим я потом займусь, как планы наши осуществятся! Сама ритуал провести не смогу я, да и не надобно, Книга мне поможет, не захочет она, чтобы род наш прервался, а чтобы ее унаследовать, баба надобна. И с сильным даром, и моей крови. Евка, дрянь, говорила я ей – роди ребенка, а она все отнекивалась!
Варвара ту причину, по которой Ева ребенка родить отказывалась, хорошо знала.
– Любушка, так ведь Ева тоже не из самых сильных ведьм, ты знаешь, чего боялась она.
Покривилась Любава:
– Сара тоже… могла б на себя все взять, а Ева родила бы спокойно! У одной сил не хватало, у второй умения, вот и результат, без наследницы род наш! А как теперь Книгу передавать?!
И о том Варвара думала тоже. Знала она, ЧТО от Любавы понадобится, знала, как Книгу передать можно. Понимала, что добровольно на такое не пойдет Любава…
– А что делать-то будешь?
– Есть у меня план, смогу я Книгу передать и сама не пострадать.
– Это как?
– Не двое человек в семье моей осталось, трое. Я, Федор и Аксинья. Покамест она с ним кровью общей связана, силой, как пуповиной, того довольно будет.
– Не думала я о таком.
– Я подумала: И внук или внучка мне надобны, а когда не получится, найду, кому Книгу передать.
– Не понимаю я тебя, Любушка. Слишком уж ты закрутила… Прости меня, дуру старую!
Любава на Варвару посмотрела с легким превосходством. Ну да, где уж тебе в таких вещах разбираться, твое дело детей мужу рожать…
– Две сестры у меня есть, с древней кровью. Сильной кровью. Устинья и Аксинья. Вот ежели одну из них в жертву принести правильно, то со второй Федька мне внучку или внука зачать сможет. А уж как она ребеночка выносит, так и посмотрим. Ежели девка ро́дится, Книгу ей передать можно будет. Ежели не выносит ее Аксинья, все ж не так сил много у нее, можно под нож дуру, Книгу в другой род передать, а ведьму к себе привязать, спервоначалу слаба она будет, помощь ей понадобится. Еще и в выигрыше мы останемся.
Варвару этот план жуткий и не тронул даже. Она пару минут подумала, кивнула:
– Права ты, Любушка. Это делать надобно после того, как Федька на трон сядет, а Борька помрет. Жена его в монастырь поедет, да не доедет, перехватим ее по дороге. А там… Лучше, конечно, Аксинью прибить, она куда как слабее, глупее, да и вообще умом может тронуться.
– Ребенка она и без ума выносит, понадобится – к кровати привяжем. А вот Устинья не по нраву мне, слишком уж умна и хитра.
– На тебя похожа, Любушка.
Любава в Варвару подушкой швырнула:
– Помолчи, дура!
Варвара и помолчала, только с тоской подумала, что Платон бы… Ох, Платоша, как же ты таким неосторожным оказался? Как ты себя убить дал?
Ох, горе горькое…
* * *
– Когда б увидел кто эту картину – глаза бы протирал долго да отплевывался.
Никто Божедара не слышал, оно и к лучшему было. Как поверишь в такое-то? Сидит волхва на пенечке, ревет от души, а вторая ее по голове гладит, успокаивает. Лучше и не видеть, и не верить – спокойнее жить будешь. Волхвы – это ж сила! Опора! И сейчас вот так она расклеилась, сопли ручьем, слезы, что дождик весенний, не останавливаются, льют и льют…
– Ничего, Добрянушка, прошло все, не вернется уж…
– Да… а когда еще кого наймут?
И то сказать, перепугалась Добряна. Не воин она, волхва мирная, лечить да новую жизнь выращивать – вот дело ее, а как быть, когда убивать тебя идут? И ведь когда б не Божедар, когда б не Агафья с предупреждением ее, не Велигнев… достигли б они цели своей.
И пришли бы, и подожгли, и убили бы, и к этому времени от рощи Живы-матушки уж и пеньков бы горелых не осталось.
Добряна-то умом понимала, что опасность быть может, оттого и не ворчала, и не возмущалась, а все ж не по норову ей происходящее было.
А когда она поняла, что вот что могло быть, когда смерть рядом промелькнула, крылом мазнула по сердцу… Да не боялась она смерти, другое страшно было: что рощу сожгут, что волхвы новой не будет, что Живу-матушку подведет она! Вот это и страшно!
Не своя смерть, ты-то умер – и все уже, и ты в Ирии Светлом, а вот когда погибают те, кто тебе доверился, когда дело жизни твоей прахом идет, когда…
– Наймут, конечно, цела еще голова у гадины, мы хоть хвост и отсекли, да зубы целы.
Добряну еще больше затрясло, невольно руки в кулаки сжались:
– Убила бы!!!
– Убила б ты, как же…
И снова – когда все понимают все, а вслух говорить – чего уж? Не просто так Любава в палатах царских сидела, много она себе сторонников нашла, много у нее планов хитрых и подлых. Покамест все выявится – время надобно, а в это время и себя бы еще как сберечь?
– Что делать-то, Агафья?
– Чего ты глупость спрашиваешь? Сама не знаешь, что ли? Вон у меня какая смена растет хорошая, а у тебя кто? Ты учишь кого или просто сидишь в роще своей, ни о чем, кроме березок, не думая?
Поняла Добряна, улыбнулась. Раньше за такие слова она бы ругаться стала, крик подняла, а сейчас… И верно ведь! Давно пора ей ученицу взять, а то и не одну!
– Хорошо же, возьму себе ученицу, буду смену готовить.
– Трех учениц возьми, так оно вернее будет.
– Почему трех-то?
– А ты посмотри, какие парни вокруг. Наверняка хоть одна да замуж выйдет, а то и две…
Добряна рассмеялась невольно.
– И то верно. Даже ежели одна замуж выйдет, а вторая в роще сидеть не захочет, хоть одна-то да справится. А нет, так и еще учениц найдем! Надобно уж смену себе готовить, нечего тянуть!
Хоть и есть еще у Добряны лет тридцать-сорок, а то и поболее, ну так что же?
– То-то и оно. Напиши Беркутовым, еще кому из родни своей напиши, ежели есть у них девчонки на погляд, пусть приезжают, привозят их сюда. Будем смену растить, будем учить да воспитывать, мало нас, сама видишь, беда пришла стоглавая, а рук у нас куда как меньше оказалось.
Добряна кивнула решительно, слезы вытерла, с пенька поднялась.
– Сделаю, Агафья. И… прости меня, когда глупости говорила. Не со зла я, не понимала многого, не видела, не задумывалась. А тебе-то куда как труднее пришлось.
Улыбнулась в ответ Агафья Пантелеевна. И то верно, среди людей завсегда сложнее, нежели среди берез. Березы-то спокойные, где посадишь, там и расти будут, а с людьми… ох, не получится так с людьми! Куда им до березок-то!
