– Чистая правда, внучек. В таких делах не ошибешься, чай, не одну тысячу маленьких перевидала.
Устя кивнула, мол, так и есть. Агафья на детей строго поглядела.
– Вы сейчас о другом подумайте. Устяшу-то я сберегу. А вот что с Аксиньей творится?
– Не знаю я, бабушка. – Устинья голову опустила, стыдно ей было, тошно. – Я с ней поговорить хотела, она меня прочь гонит, и не со страха, никого рядом не было. Решила она для себя так-то…
– Что она решить могла, когда на ней заговоренной дряни – корабль грузи?
– Бабушка?
– Кто ей все украшения эти надавал?
– Государыня Любава, свекровка ее…
– На ней каждое третье кольцо с заговорами, каждое зарукавье не просто так…
– Бабушка?
– То ли по доброй она воле так поступает, то ли оморочена – не понять. И кого носит она – тоже. И носит ли, и от кого…
– Бабушка?
– Я сказала, а ты слышала. Чего переспрашивать по сто раз?
Устинья лоб потерла.
– Да нет же… не может так нагло быть… и ребеночка им тогда откуда взять? И Федор же не может… не его это ребенок? Могла Аська от другого затяжелеть?
– Сама, по доброй воле, с чужим мужиком в постель лечь?
– Не по доброй воле, бабушка, а когда опоили ее или оморочили как? Для зачатия много и не надобно.
Тут уж Агафья задумалась.
– Может и такое быть. Потому и защищают Аську всеми способами, чтобы не понял никто. Но это ж опасно, ребенок может с утратами родиться, хотя ей уж и все равно, поди.
Устя понимала, о чем речь идет.
И ребеночек там ритуальный, и не одно уж поколение чернокнижное… но тогда?..
– Бабушка, когда ритуал провести не получилось, как они младенца к Книге своей проклятой привяжут?
– Эх, Устя, это на хорошее дело людей подвигнуть сложно, а на гадости до того некоторые повадливы! Аська, как мать, может ребенка своего пообещать. И душу его, и кровь, и отдать, родней он Федору и тогда не станет, а вот к Книге привяжут легко малыша.
– И что для этого надобно?
Не видел бы Борис паука, не посмотрел бы, как Марину корчило. Не снимали б с него ошейник, еще бы и подумал, прежде чем такие разговоры слушать. А то и к патриарху пошел… ересь же!
Сейчас и мысли у него такой не возникло! Слушал, предусмотреть все старался, когда вышло так, что зло в палаты царские проникло, с ним бороться надо, не отмахиваться, не бояться ручки замарать. Не может он проиграть сейчас, враги его и Устю с малышом не помилуют, а жену он… любит?
Не даст он своих в обиду! Вот и все тут!
– Аська да Книга. Ну и крови чуток. Но покамест вроде тихо у особняка Захарьиных, мы за ним приглядываем.
– И то хорошо.
– Не переживай, государь, не упустим мы татей. А ты… вот, возьми-ка!
– Что это?
Борис сверток принял, на руке взвесил. Тяжело.
– Разверни да и примерь.
Государь и спорить не стал – чего тут спорить-то? Развернул, и ему в руки кольчуга скользнула.
Тонкая, прочная, а сплетена интересно. Обычно кольчуги с рукавами делают до середины бедра, а тут не так все. Тут кольчуга до пояса доходит, только что поясницу закрыть. И шея открыта, скорее как безрукавка кольчуга выглядит. Плетение ровное, гладкое, такое под одежду наденешь, она и не звякнет, и себя не выдаст. А все одно поддоспешник надобен.
– Надобен, государь, хоть и легонький, а надобен. Ты б надевал кольчугу, как к людям выходишь? Нам бы куда как спокойнее было.
Борис и спорить не стал. Он не волхв, опасности не чуял заранее, а понимал, что просто так никто власть не отдаст. Любава так особенно, не один год она к своей мечте шла. Все разнесет остервеневшая баба в бешенстве своем.
– Буду надевать.
– Вот и ладно, государь. И оберег не снимай. И Усте спокойнее будет, и мне…
Борис и тут спорить не стал.
– Хорошо, бабушка. А Аксинью все ж погляди, как возможность будет.
– Обещаю, внучек. Погляжу. Чую я – последний бросок готовится сделать гадина.
Все чуяли. А корабли уже почти пришли, уже и голубок Любаве прилетел – через пару дней ждать гостей дорогих. И царица готовиться кинулась к их приезду – вроде и сделано почти все, а кое-что еще не помешало бы.
* * *
«Свет мой, Илюшенька, солнышко мое ясное, радость моя любимая!
Уж сколько времени не видела тебя, истосковалась до безумия, истомилась.
У нас тут все ровно да гладко, матушка твоя надо мной, ровно птица, хлопочет, Варенька братика или сестренку ждет более, чем я. Дарёна расцвела с малышкой, очень ей деток не хватало. Для второго ребеночка все уж подготовили, когда б ты слышал их с матушкой, сбежал бы в ужасе.
Батюшка твой так и делает.
За голову хватается, бормочет про нянек-мамок и младенцев – и удирает верхом ездить. А нам тут тихо, покойно… тебя не хватает очень.
Волнуюсь я за тебя, и за Устеньку волнуюсь, молюсь за вас ежедневно, ты береги себя, родной мой, я ждать буду.
Жена твоя, Марья».
Илья письмо прочел, еще раз перечел, улыбнулся.
Понятно, что отец себе новую зазнобу нашел, но когда мать в делах, она о нем и не вспомнит лишний-то раз. Пусть батюшка жизни порадуется, а то правда… внуки!
Пугает некоторых мужчин это слово, вот боярина Заболоцкого тоже немного напугало. Какой же он дед, когда он еще – ух?! Ну, пусть ухает, пока возможность есть, боярыня в обиде не будет. Ей сейчас малышня к сердцу пришлась, и Марьюшку она приняла как родную.
Хорошо, что уехали они из стольного града, спокойнее так Илье будет. Опять же, и Марьюшка на чистом воздухе, и дети, и начнись в столице беспорядки какие, ему за них спокойнее будет. Любой мужчина лучше воюет, зная, что семья его в безопасности.
– О жене думаешь?
Божедар подошел тихо-тихо, Илья и не услышал. Сейчас уж и не обиделся даже, раньше неприятно было, а сейчас понимал он, что никогда ему с богатырем не сравниться. Что ж, у него свои таланты, свой дар от Бога, который развивать надобно.
Да и какая тут зависть?
Пожалеть Божедара надобно, тяжко ему приходится, нелегко ему дается сила богатырская, ее постоянно сдерживать надобно.
– О ней.
Илья улыбнулся невольно, и у Божедара на лице такая же улыбка появилась.
– Ждет?
– Ждет…
– Вот и моя ждет…
И так в этот момент похожи были двое мужчин, так одинаково улыбались, светились почти от мысли о том, что кто-то любит, молится, ночей не спит…
Воину это надобно.
И не только воину, любому человеку на земле. Этим двоим повезло, сильно повезло, и Божедар лишний раз пообещал себе сохранить Илью в целости. Пусть вернется Заболоцкий к жене своей, пусть порадуются они своему счастью.
И он потом порадуется.
И за них, и за себя, его тоже ждут дома.
Так вот и мечтаешь, чтобы враги скорее напали! Прибить бы их, гадов иноземных, да и домой, к супруге под теплый сдобный бочок, к детям, к тайге родной…
Ничего, как враги придут, они Божедару и за это время еще ответят, которое у них с женой отбирают! Вдвое их бить будут!
Не ходи, ворог, на землю росскую!
В ней же и останешься!
* * *
Не ждал Макарий, не гадал на ночь глядя, что стукнет в двери покоев его Варвара Раенская.
– Владыка, благослови…
Макарий брови поднял, Варвару благословил.
– Как дела твои, чадо? Не нашелся боярин?
– Нет, владыка.
– Я помолюсь за него. Я надеюсь, что он жив.
Впрочем, это была лишь фигура речи. Оба собеседника понимали, что, будь боярин Раенский жив, никогда б он из дворца не ушел. От жены Платон уйти еще мог, но от власти?
Никогда и ни за что!
– Владыка, когда б ты с государыней поговорил, очень ей надобно…
– Почему она сама не сказала, в палатах сегодня я был?
– Ей тайно надобно, о сыне своем.
– Хм-м-м… – Не то чтобы Макарий тайны одобрял, но коли так – пусть ее. – Когда надобно-то?
– Да хоть и сейчас. Я б тебя, владыка, в палаты и провела?
