– Матушке, Феденька. И скоро не вернетесь вы, может, часа через три или четыре.
– Хорошо, тетушка.
Федор еще раз подумал, но Аксинье ничего говорить не стал, просто дверь снаружи запер. Пусть жена сидит и ждет… Нет-нет, с Устиньей никогда б он так не поступил! Устеньку любит он! А Аксинья… сама напросилась, вот и поделом ей, дурище! Встал да и пошел за теткой, а Михайла за ним. Коли надобно… Просто так царица Любава звать не станет.
А Михайлу на секунду еще и разочарование кольнуло.
Вот бы Устенька звала, не Любава, бегом бы побежал! Но – чего нет, того нет.
* * *
Знал бы Михайла, куда зовут, побежал бы в другую сторону. Не ожидал он патриарха, мертвого… отравленного, и царицу над ним. Тут и гадать нечего – яд подсыпала?
Наверняка.
Вот гадина!
Вслух Михайла не сказал ничего, поклонился молча, на Любаву уставился. Мол, жду приказаний.
Царица оценила по достоинству, вслух не сказала ничего, а улыбнулась Михайле ласково.
– Мальчики, тело вынести надобно да в реку скинуть. Знаете, как сделать, чтобы не всплыло?
Михайла кивнул: Знал он, только вот…
– Нож бы мне, государыня. Мой небольшой, не получится им такое сделать.
Живот вспороть.
Кишки и мочевой пузырь проколоть.
Тогда не всплывет уж. Можно бы просто камушек потяжелее, да ненадежно это. Река ж… тут коряга, здесь омут, там рыбина… всплывет тело и где и когда не надобно, шума понаделает.
– Варя…
Варвара Раенская за дверью исчезла, пришла с тесаком вида жуткого.
– Подойдет?
– Благодарствую, боярыня.
– Можешь мне его не возвращать, не надобен более.
Михайла язык прикусил. Да, после патриарха колбасу таким резать, наверное, неудобно будет? Вместо этого на Федора поглядел:
– Царевич, ты сможешь его за ноги взять?
– Смогу.
– Сам бы отволок, да дохлятина завсегда тяжелее, чем при жизни.
Федор рожу скорчил, патриарха за ноги взял, да и потащил в потайной ход. Михайла ждал, пока дверь за ними закроется, потом по ступенькам спустился, только потом рот открыл:
– Меня убивать будешь, царевич? Попросить можно? Яда не хочу, лучше честная сталь и от твоей руки, когда дозволишь.
Федор аж патриарха из рук выпустил, ну и Михайла тоже, так и загремел труп в грязь.
– Рехнулся ты, что ли?
– Отчего ж? Разве после такого меня в живых оставят?
– Мне верные люди надобны, а ты свою верность сейчас еще раз доказал.
– Царевич, а спросить дозволишь?
– Спрашивай.
Парни тело подобрали, далее потащили.
– Борис от яда умрет или от кинжала?
Федор второй раз труп выпустил.
– Догадался?
– Чего тут не догадываться? Только меня не посылай, рука не дрогнет у меня, а вот умений всяко не хватит, не умею я убивать.
Соврал, конечно, ну да и пусть его. Ни к чему Федору о некоторых вещах не то что догадываться – даже задумываться.
– И без тебя найдется кому убить. Да и без меня тоже.
– Хм-м-м… Царь Федор Иоаннович. А что – красиво звучит!
Федор так же думал.
– Устинью потом в монастырь?
– А то не твоя забота!
– Как скажешь, государь. Прости, царевич, не оговориться б мне, дураку, раньше времени.
– Вот и не оговаривайся. Тут уж пара дней осталась, потерпи чуток, потом ближником моим будешь, боярином тебя за верность сделаю, золотом осыплю. Хочешь земли Ижорских?
– Только без боярышни.
– В монастырь ее отдадим, и пусть сидит там, тарань сушеная. На такое взглянуть-то страшно, не то что в постель. О кости, поди, сотрешься.
Парни заржали, разгоняя страх и отвращение.
Федор повернул налево, еще раз налево, Михайла запоминал дорогу – Ладога!
Один из ее отнорков, текущих под землей. Ладога – она такая, и рукава есть у нее, и ручьи в нее вливаются, вот один из них тут и течет – глубокий, мощный…
Федор на труп посмотрел, поморщился. Не хотелось ему мясницкой работой заниматься, одно дело, за палачами смотреть, другое – самому в кишках да нечистотах копаться, брезгливо ему это, неприятно. Не царское это дело.
Михайла только вздохнул:
– Ты б, царевич, отвернулся, пошел, посидел где? А я б тут пока дело и управил?
– Хорошо. – Федор на несколько шагов отошел, отвернулся. А только все равно и треск ткани слышал он, и хряск, с которым Михайла тело мертвое кромсал, и вонь до него долетела… мертвец же! И потроха… поневоле вонять будет.
Поморщился Федор, ну так что же. Не железный ведь он!
Потом плеск послышался, Михайла выдохнул.
– Поворачиваться можно, царевич.
И верно, тела уж нет, Михайла рясу кромсает на клочья.
– Так-то лучше. И пусть тряпки тут лежат, авось сгниют быстро.
Карманы патриарха уже Любава обшарить успела, там что-то найти нереально было.
– Пусть лежат.
– Ты меня обратно-то выведешь, царевич? Не то… возьми?
Михайла Федору тесак протянул, на колени встал. Федор тесак с размаху в воду зашвырнул, другу руку протянул, подняться помог.
– Вконец ополоумел, что ли? Пошли выпьем, сыро тут, не разболеться бы некстати!
Михайла и не отказался.
Сидели парни, вино зеленое по кубкам разливали, только вот Федор пил, а Михайла так, пару глотков пригубил, знал он, что может наружу полезть, коли у него язык развяжется. Вот и выливал половину себе за пазуху. Неприятно, ну да перетерпит.
Федор раскраснелся, друга по плечу хлопал, когда попадал, вино так подействовало, вроде и речь ровная, почти гладкая, а ноги и не держат. Да и язык мелет, чего не надо бы…
– Настоящий ты друг, Мишка! Доказал! Оправдал!!!
– Ты знаешь, я за тебя и в огонь, и в воду…
– Туда не надо… пока. Ты мне и так пригодишься!
– Что надо – то и сделаю. Хочешь, еще кого убью, царевич?
– Пока нет. Пусть мать скажет.
– Мне ты скажи. Мать твою я уважаю, а служу – тебе. И тебя люблю…
– Любишь, – перемкнуло Федора. – Ты – любишь. А она – нет…
– Царица?
– Устинья… Что ей не так?! Что ей надобно было?! Почему она сразу за меня замуж не пошла, время тянула?
Михайла и не думал, что Федор такое понимает. Но… ежели сообразил, надобно ему хоть что сказать, не правду, конечно, а ложь, удобную да гладенькую.
– Боялась, наверное.
– Меня?
– Любого мужика, не обязательно тебя, царевич.
– Я ж не любой! Почему она так?
– Так девки всегда того самого боятся, это если уж выбора не остается, тогда покоряются, и то пищат да царапаются.
Федор задумался, потом кивнул:
– Да, наверное. Видел я такое… Эх, дурак! Надо было ее увозом брать! Поплакала б, да и смирилась!
В светлых глазах хищные огоньки зажглись, пальцы скрючились, ровно когти.
– Полюбила бы, – эхом отозвался Михайла, который сейчас подумал, что он-то… а он ведь тоже так сделать собирается. Верно?
– Полюбила бы, как дитя б понесла! Никуда б она не делась, все они, бабы, такие, как собаки, плетку любят… – Федор принялся рассуждать со знанием дела, а Михайла молчал, думал…
Потом еще другу подлил, да и себе чуточку тоже. Хватило ночи и выпить, и напиться, и даже потом Федора пьяненького под бок к жене его сгрузить. А сам Михайла ушел во двор, ледяной воды на голову вылил, чтобы протрезветь.
Ему сейчас побегать надобно будет, чтобы готово было все в любой момент.
Говоришь, Устинья – не моя забота? Ну и говори себе, а я делать буду.
* * *
– Федор пришел. И Михайла с ним, пьют сидят.
Любава кивнула, Варваре улыбнулась.
– Вот и ладно. Завтра суматоха начнется, как государь патриарха позовет.
– Когда позволишь слово молвить, Любавушка: давно пора было убить дурака старого! Совсем страх потерял, на тебя тявкать начал! Забыл, из чьей руки ест! Нет бы благодарить, слушаться да кланяться земно, он рот свой поганый открывать вздумал! Поделом ему! По-де-лом!
Любава кивнула:
– Да, пожалуй…
– Далеко ли корабли?
– Через сутки уж пристать должны.
