Макарий подумал, а потом плащ теплый накинул, сапоги поменял, у себя-то он в мягких, войлочных сапожках ходил, сильно у него под старость ноги мерзли, кости потом ломило. А на улицу выйти другие сапоги надобны. Капюшон на лицо опустил.
– Веди, Варвара.
Та поклонилась еще раз, тоже капюшон накинула да и пошла вперед.
И из монастыря они вышли спокойно, и по городу прошли – да и что там идти было, сто шагов, и в потайной ход зашли, никто и внимания на них не обратил. Гуляют люди – и пусть их. Вошли в один из домов, ну так что же? Никто не кричит, не гонит их, надобно им туда – обыденно все.
Так потайные ходы и выходили наружу. Где в домики, где в подвалы, где к Ладоге-реке – это те, которые Варвара знала. А что-то и ей неведомо было.
– Что царице-то надобно?
– О Феденьке она поговорить хотела.
– Это ты сказала уж. Что именно Федор натворил?
– Отчего ж сразу натворил, владыка? Федор – мальчик прилежный, а как женился, так и за ум взялся.
Макарий на такое вранье только рукой махнул:
Прилежный!
Гуляка, кутила, в храм его палкой не загонишь, да и о женитьбе… спорно весьма. Видел Макарий Аксинью, несчастная так выглядела, что пастырю неприятно стало. Так счастливые бабы не выглядят, только те, кого муж плетью да кулаками учит. Вот царица Устинья – та светится, сразу видно. А Аксинья – нет. Но чего спорить сейчас? Подождать еще минут пять, да и пришел, считай.
Любава у себя сидела, навстречу Макарию поднялась:
– Владыка. Благослови. Варя, оставь нас.
Варвара дверь за собой закрыла плотно, Любава благословение получила, а потом по комнате прошлась, раздумывая. Как о таком и заговорить-то?
Патриарх за ее метаниями наблюдал молча.
Подождем, послушаем, что царица скажет. Наконец, прорвало Любаву:
– Владыка… я хочу, чтобы мой сын правил Россой.
Макарий и отвечать не собирался. Хочет она… ну так что ж? А он вот о дождях из фиников мечтает, вкусные, заразы! Можно помолиться и о том, и об этом заодно.
Любава брови сдвинула:
– Владыка, когда умрет Борис, ты Федора поддержишь?
– Нет, Любава, я ребеночка государева поддержу, – спокойно ответил Макарий. – Не знаю уж, сын у него или дочка будет, да всяко я на их стороне буду.
Любава ножкой топнула. Когда-то от этого жеста млел государь Иоанн Иоаннович, да уж три десятка лет пробежало, и Макарию родственница не нравилась никогда. Не в его вкусе такие бабы, даже в молодости – не в его!
– За этим звала?
– Нет, владыка. Ежели Борис умрет, а Устинья ребеночка скинет – поддержишь Федора?
– А с чего бы такое вдруг случилось? – Патриарх дураком не был, понимал, просто так разговоры эти не заводят. – Ты чего натворить хочешь, Любава?
– Ничего не хочу, – царица брови свела, – мой сын на престоле сидеть должен, его это право, его место. А с твоей поддержкой, владыка, никто и слова против не скажет, не посмеет.
– С моей поддержкой, значит. А что надобно для такого дела, а, родственница? Чтобы Бориса убили да и жену его, так, что ли? Не вижу я другой причины.
– Какая разница, владыка?
– Такая, Любава. Ты мне хоть и родня дальняя, а только правду скажу – не надобна тебе власть. И Федору не надобна, ему бы не в царской семье родиться, у кабатчика какого! Не поддержу я вас даже в таком случае, потому как загубите вы оба Россу. Уничтожите.
– Макарий!
– Ты правды хотела? Ну так получи – против я! Был и буду! Бодливой корове Бог рог не дал, а тебе – власти. Вот и не лезь, не гневи Господа! Что ты задумала?
– Тебе какая разница?
– Прямая! Говори, не то к Борису пойду, все ему расскажу! Думаешь, помилует он вас обоих? И тебя, и Варьку? Не потому ли Платон исчез – пакость готовит?
Любава развернулась, на колени перед Макарием кинулась, за руки схватила:
– Нет! Владыка, бес попутал!
– То-то же.
Укол резкий был, секундный, а Любава тут же и отстранилась, с коленей встала.
– Прости, Макарий. Значит, без тебя.
Патриарх попытался шаг сделать, слово сказать – не вышло. Разливался по телу холод, захватывало члены онемение, крикнуть бы, хоть шаг шагнуть, в дверь вывалиться, авось стражники или слуги увидят… Только и того он сделать уже не мог.
Становилось все темнее и холоднее, мужчина опустился на колени, потом и вовсе лег на пол… Последним, что врезалось в гаснущий разум, было: «Господи, помоги Россе!»
Потом погасло и сознание.
Патриарх Россы, Макарий, лежал бездыханным у ног своей убийцы.
Впрочем, Любава на него внимания не обращала. Она аккуратно заправляла в перстень иголку, которой так удачно оцарапала слишком совестливого дурака.
– Любавушка? – Варвара заглянула в дверь, оценила картину и тут же дверь прикрыла за собой, засов опустила. – Неужто упрямиться вздумал, дурак этакий?
– Упрямился, Варенька. Эх, жаль, яда капли самые остались и нового не достать. Это мне из Рома самого привезли, царапины хватает и действует практически сразу.
– Так, может, Бориса и… оцарапать?
Любава губы поджала.
– Без тебя я никак не догадалась бы.
Варвара головой покачала:
– А все ж таки?
– На Макария посмотри.
Варвара на патриарха взгляд бросила, поежилась… Жуть, как она есть, весь синий, язык высунут, на губах пена засохла…
– Такое людям не покажешь.
– То-то и оно… дураку понятно – отравили. Мигом шум поднимется… да и мало у меня яда. Считаные капли остались в перстне. Может, на одного человека хватит, а может, и того не хватит, к сожалению.
– А еще приказать привезти?
– Не получится. Это из Рома, там у них было целое семейство отравителей. В результате их просто перебили, а кольцо… оно долгий путь прошло. Секрет яда утрачен.
Кольцо подарил Любаве Рудольфус Истерман в знак истинной любви. Или… в надежде, что не выдержит государыня да и оцарапает или мужа, или пасынка.
Выдержала, потому как отлично понимала: первое подозрение – и не жить ей. За такое… Кому выгодно? Царице?
Отравительница? Ведьма?!
А ведь в ее случае… покамест не подозревают, она жива и в палатах. А как только заподозрят да искать начнут, ведь найдут все, что не хотелось бы показывать.
Ой как хорошо найдут!
Так что Любава рисковать не стала, лежало кольцо да и своего часа ждало. Дождалось.
А яда там и правда чуточка. Хотя Макария отравить риск был, конечно. Но ежели что, у Любавы и клинок был, только рисковать не хотелось. Не привыкла она сама убивать, чаще чужими руками справлялась.
– Что с ним делать-то теперь, Любушка?
– А что мы сделать можем? Федьку позови, да пусть этого… Михайлу возьмет с собой. Вытащат они тело, да и в Ладогу сбросят.
– А Михайлу потом… тоже?
Любава головой качнула:
– Нет. Пусть остается, пригодится еще. Вроде как Федору он верен, сыну свои люди понадобятся вскорости.
Варвара кивнула задумчиво:
– Хорошо, позову сейчас.
Вышла боярыня, Любава на Макария посмотрела, рядом с ним на колени опустилась. Обыскать покамест тело, вдруг на нем что интересное обнаружат? Опять же, перстень снять пастырский, крест золотой, тяжелый, чего их в реку выбрасывать? Глупо сие… И надо Федьке сказать будет, чтобы раздели Макария, одежду на лоскуты порезали да и в реку кинули. Мало ли голых стариков в реке выловить можно? Не опознают его никогда, да там и рыба постарается, и раки…
Страшно Любаве не было, брезгливо – тоже. Она боролась за свою будущую власть над Россой.
* * *
Навек Михайла запомнит эту ночь.
Мамочки, страшно-то как!
Сидишь ты у царевича, в карты с ним играешь, в игру новомодную, из Франконии привезенную, винцо попиваешь, жизни радуешься, а тут Варвара Раенская входит.
– Феденька, Мишенька, вы государыне царице надобны.
– Матушке? – Федор на дверь покосился недовольно. Михайла даже знал почему: Аксинья ждала его. Послушно ждала, сидела, Федор обещал ее плетью выпороть, когда уснет или не дождется… Нет, не сочувствовал ей Михайла. Она чего хотела, то и получила, а что Федька к тому приложен, думать надо было. Зависть – она к добру не приводит, особенно зависть подлая и пакостная.
