Семен махнул рукой.
— Берите, конечно, — сказал он. — Что-то я разошёлся немного, видимо, накипело. По совокупности. Не принимайте все сказанное на свой счет, это не лично к вам претензии, это вообще.
— Да мы понимаем, — сказал Петруха. — Мы вообще не обижаемся. Мы привыкли.
— Как кино-то будет называться? — спросил Семен. — Хотя бы рабочее название уже придумали?
— «Троя. Любовь в осаде», — сказал Петруха.
— Дурацкое название.
* * *
Петруха припарковал свой «БМВ» напротив проходной бывшего оборонного завода, на территории которого располагалась лаборатория профессора Колокольцева с действующей машиной времени внутри. Мы вылезли из машины, и я потянул с заднего сиденья длинный сверток с мечом.
— Нас с этим туда вообще пустят?
— Почему бы нет? — спросил Петруха. — Даже если на мгновение предположить, что всем не все равно, так это давно уже не оружие, а так, забавный сувенир.
Я представил, как буду таким вот сувениром рубить какого-нибудь троянца, и меня это совершенно не позабавило. Мир, конечно же, надо было спасать, и кроме меня, конечно же, делать это было некому, но идея лезть в чужую войну и принимать участие в активных боевых действиях никогда не казалась мне особенно привлекательной.
Но Троя сама себя не возьмет, и похоже, что без меня древние греки никак не справятся.
Погруженный в эти невеселые думы, я дошел до самой проходной и только занося ногу над первой из одиннадцати ступенек крыльца заметил Ирину. Да и то в самый последний момент, пришлось даже экстренно притормозить, чтобы с ней не столкнуться.
— Ну, привет, Василий, — сказала она.
— Привет, — сказал я.
— Здравствуй, Петр.
— Привет, — буркнул Петруха. — Я вас, пожалуй, оставлю. Приятно было повидаться.
И он трусливо сбежал на условно закрытую от простых смертных территорию, предъявив свой временный пропуск охране.
А ведь он меня, скорее всего, и сдал. Не случайно же она тут оказалась…
— Давно вернулся?
— Пару дней, — сказал я.
— И даже не позвонил?
— Я… э… не хотел мешать.
— Мешать чему?
— Шесть лет прошло, — сказал я.
— Спасибо, я в курсе.
— Я думал, у тебя тут другая жизнь, все такое. Не хотел вмешиваться и все запутывать.
— Очень благородно с твоей стороны, — сказала она. — Ну как, удалось спасти мир?
— Не совсем, — сказал я. — Но мы в процессе. Мы, так сказать, над этим работаем.
— А что в свертке?
— Вот, — я убрал тонкий слой упаковочной бумаги и показал Ирине содержимое.
— И зачем тебе понадобился акинак?
— Это не акинак, — сказал я. — Это махайра. Версия ксифоса для всадников.
— И где же твоя лошадь, Василий?
— За углом припарковал, там трава сочнее.
Она вздохнула.
— Судя по тому, что сказал мне Петр, вы снова собираетесь влезть в очередную авантюру. Точнее, ты.
— А что именно он тебе сказал?
— Что ты здесь, но ненадолго, и готовишься к новому путешествию, и неизвестно, сколько времени оно займет, поэтому мне лучше выкинуть тебя из головы, никогда не видеть и постараться забыть.
— На самом деле, это хороший совет, — сказал я, хотя все мое естество восставало против этих слов. На этот раз путешествие во времени должно было быть контролируемым, и профессор обещал, что сможет вернуть меня в тот же день, и никаких шестилетних пауз больше не планировалось, но… Аппаратура была новой, методика — почти неизученной, и вообще не факт, что в античные времена мне какой-нибудь отравленный дротик в спину не прилетит.
— Наверное, — сказала Ирина. — Проблема в том, что я уже пыталась ему следовать, и у меня не получилось. Первое время я ждала твоего возвращения, чуть ли не в окно все время смотрела, хотя и понимала, что это выглядит нелепо. Потом, когда прошли годы, я попыталась тебя забыть, выкинуть из головы и, как ты любишь говорить, вот это вот все. Но ты все еще там, Василий.
— У меня схожая проблема, — признался я. — И я не знаю, что нам со всем этим делать.
— Когда ты отбываешь?
— Через пару недель, — сказал я. — Надо еще древнегреческий немного подтянуть.
— О, — сказала она. — Какой именно? Классический, архаический, микенский, постмикенский, эллинистический?
— Не знал, что их так много, — сказал я. — Смотрю, ты в этом разбираешься.
— Я иняз заканчивала, — сказала она. — И потом еще греческий дополнительно изучала, просто потому что он мне нравится. Он красивый. А тебе это зачем? Вы же какие-то будущие проблемы пытаетесь исправить, а не прошлые.
— Как выяснилось, некоторые проблемы будущего могут уходить корнями в античность, — сказал я.
— Кому ты собираешься настучать по голове на этот раз?
— Никому. Мне только посмотреть и просто спросить.
— А меч тебе тогда зачем?
— Для страховки, — сказал я. — Ну, и чтобы отвечали более охотно.
— Ты ничуть не изменился, — сказала она.
— Так для меня меньше недели прошло, — сказал я.
Она, можно сказать, тоже почти не изменилась. Волосы стали длиннее и чуточку другого оттенка, в уголках глаз залегли небольшие морщинки, и…
Да пошло оно все.
Я сунул махайру под мышку и взял Ирину за руки. Она не сопротивлялась, даже более чем.
— Поехали ко мне, — сказала она спустя несколько восхитительных минут.
— Поехали, — сказал я. — Где тут автобусная остановка?
— А я думала, ты свистнешь, и к тебе прискачет твоя лошадь. Это было бы романтично…
— Автобусы тоже могут быть романтичными, — сказал я.
— Жаль, что мы этого никогда не узнаем, — сказала она, пальцем стирая свою губную помаду с моего лица. — Вообще-то, я на машине. Если очень попросишь, могу пустить за руль.
— Боюсь, у меня права просрочены, — сказал я.
— Тогда я поведу, — согласилась она. — Поехали со мной, парнишка. Я испеку тебе печенек, покажу свою коллекцию моделей самолетов и научу древнегреческому.
* * *
Древнегреческий давался мне легко.
То ли дело было в моем неожиданно прорезавшемся таланте к изучению языков, то ли в хорошем учителе, но дело двигалось куда быстрее, чем я ожидал.
Конечно, я не смог бы сложить поэму или сочинить оду, но поздороваться, попрощаться и поддержать разговор о погоде был способен уже к вечеру следующего дня.
Ирина сообщила мне, что древнегреческий со временем перерос в среднегреческий, который развился в современный греческий язык, и хотя отличия в них, несомненно, есть, они не настолько огромны, чтобы сегодняшний грек не смог бы худо-бедно понимать язык своих грозных предков.
Разумеется, Ирина спросила, зачем мне все это нужно, и, разумеется, я рассказал ей правду.
— Значит, Троя была разрушена? В твоей реальности?
— Да, — сказал я.
— Это грустно, — сказала она. — А Елена?
— Вернулась к Менелаю.
— Это после всего?
— Ну, вряд ли это принесло им обоим счастье, — сказал я. — Насколько я помню, почти все эти победители своего личного хэппи-энда так и не дождались. Разве что Одиссей, да и тому по возвращении домой пришлось устроить настоящую бойню, прежде чем все наладилось. Избиение женихов или что-то вроде того.
— Это еще более грустно, — сказала она. — Ты собираешься восстановить историческую справедливость? Или историческую несправедливость, потому что наш вариант мне нравится больше.
— Не знаю, — сказал я. — Сначала надо посмотреть, как оно вообще так получилось, а главное — зачем и каким гадам это было выгодно.
— А потом ты разрушишь Трою?
— Как ты это себе представляешь? — поинтересовался я, пытаясь уйти от прямого ответа. — Я ведь всего лишь физрук.
Если у меня все получится, то, скорее всего, Ирина в принципе не вспомнит, что когда-то все было не так. Или вспомнит, потому что я на нее воздействовал и вовлек ее в окружающий меня хаос?
А Петруха с Виталиком и профессором? Если история изменится, смогут ли они вспомнить, зачем вообще меня отправляли в прошлое? И смогут ли они вообще это сделать, если поток времени вернётся в правильное русло?
