— Ваши слова, действительно, неуместны. А нашему отечеству и мне необходимы будут достойные люди. Уверен, что из ваших детей получатся достойные высоких чинов и положения люди. Я лично займусь их будущем. Но вы обязательно выживете! — сказал Император.
Когда ситуация с обвинениями перевалила за тот рубеж, который я уже не мог парировать, именно в моей голове созрел план. Дело в том, что уже начали раздаваться и некоторые, пускай очень тихие, кулуарные, в салонах, но недовольства императором. Это же я числился в первых любимчиках Павла, если меня не трогают, значит и сам государь в чем-то не прав. Более того, то правительство, которое было мною собрано, лишь только с незначительными изменениями просуществовало уже достаточно серьёзный срок. Это показатель. Значит, что государь разделяет мою политику.
Так что я посчитал нужным, в некотором роде, принести себя в жертву, во имя того, чтобы государь всё равно оставался на вершине общественного почитания.
Ещё раньше я прекрасно понимал, что понадобится некий «козёл отпущения», на которого нужно будет спихнуть первые неудачи войны. Я даже погрешил на то, чтобы подобным человеком назначить Барклая-де-Толи. Вот только фигура начальника Генерального Штаба была всё же столь незначительной в понимании иных вельмож, что его просто не принимали всерьёз. Считали, что Барклай никто иной, как креатура Сперанского, то есть меня, и выполняет лишь только мои приказы и распоряжения. Ибо, как считали многие, невозможно давать врагу ни пяди своей земли на разграбление. И подобный подход никогда не одобрил ни один достойный муж, если он не под контролем иного, получается, что недостойного.
— Вы возьмёте под командование своих стрелков, частью казаков, а также калмыков. Вы хотели Дикий полк из кавказских горцев? Попробуйте и с ним совладать. Итого у вас получится усиленная дивизия, но никак не корпус. Отсюда и понижение в чине, но как вы понимаете всё это временно, — говорил император, будто винился передо мной.
У меня даже складывалось некоторое ощущение, что он каким-то образом оправдывается. На самом деле, в мою защиту нашлось очень немало голосов. Если не считать дочерей императора, которые поголовно стали говорить в мою защиту, не считать того письма, которое прислал Александр Васильевич Суворов в мою поддержку, то громче всех кричал Юсупов.
От чего же было ему не кричать, если его не столь значительное вложение в Русскую Американскую Компанию буквально за два с половиной года превратились в три миллиона дохода. Кричали в мою пользу и князья Куракины. Эти и вовсе ожидали, что если я свергнусь с Олимпа, то они могут отправиться сразу в Царство Аида, то есть безвылазно в свои поместья — это ещё в лучшем случае.
— Вот, государь, — я положил папки на стол.
— Всё же решили показать мне всю ту грязь, что скопили на ваших недоброжелателей? — спрашивал император.
— Если позволите вам посоветовать, Ваше Величество, то не используйте это сразу. А также все покорнейший прошу вас: батальон стрелков, как и Лейб-Казачий полк пусть остаётся всегда подле вас. Тут, — я указал на небольшую папку среди прочих. — Сведения о том, как две недели назад была разгромлена шпионская агентурная сеть Наполеона в России, представители которой были даже в Кронштадте.
Благодаря, в том числе, и преступному миру, удалось выявить сразу одиннадцать завербованных французами исполнителей. Почти все они уже мертвы, хотя одного я оставил. Просто это был человек, который когда то имел отношение к Растопчину. Прямых доказательств того, что мой главный оппонент является французским шпионом, не было, но в бумагах указывалось на то, что некий француз, бежавший когда-то от революции в Россию, периодически бывал на обедах у Председателя Государственного Совета.
Других пришлось убить по той причине, что у них обнаружились бумаги против меня. Французы рассчитывали на то, что начнут игру против всего Комитета Министров, расстраивая управление страной. Конечно, это всё было подделка. Не выдерживало критики указание на то, что я, якобы, отдавал приказы на диверсии на русских военных производствах. Но и такие бумаги не должны были попасть на стол к императору, либо к моим недоброжелателям. Да — это чушь несусветная. Однако, если грамотно подать информацию в газетах, которые окончательно так и не удалось взять под полный свой контроль, то на меня могли бы очень сильно надавить. А там и до ссылки в какую-нибудь глухомань недалеко. И повторил бы я тогда путь того Сперанского, в теле которого нынче нахожусь. Так что, если нет возможности бороться с проблемой, я посчитал за нужное самостоятельно создать себе проблему, чтобы держать ситуацию под контролем.
— Всё, Михаил Михайлович, я должен идти и дальше бранить вас. Вы же не обессудьте, — сказал государь, подошёл ко мне, неожиданно, обнял, после чего спешно вышел из кабинета.
Я также не медлил. Люди хотят увидеть окончательную часть спектакля, так нельзя их разочаровывать. Пускай все смотрят, как я сажусь в карету, и спешно покидаю Петербург.
Всё уже было готово к моему отъезду, а семья покинула столицу и ещё до того момента, когда мои люди, тихо, без лишнего шума уничтожали агентурную сеть французов. Всё оружие, большая часть моих людей, все мы покидали Петербург. Мне даже было в некотором роде боязно оставлять императора наедине с этими гиенами. Но, как это не странно, но мой отъезд как раз-таки в большей степени спасал государя от пересудов. Что же до заговора, то и прививка от него действовала, элиты боялись повторения прошлогоднего мартовского разгрома. Ну и для того, чтобы организовать заговор нужно время и связь с Александром, что сильно затруднено, так как он под присмотром. Кроме того, русское общество сейчас патриотично, как никогда и мало кому в голову придет желание расшатывать страну.
Сколько я в своих мыслях не критиковал политику Александра I, который нынче прибывает в Сибири, но пришлось поступить ровным счётом, как и он в иной реальности. Тогда, чтобы успокоить общественность, император Александр пошёл на очень некрасивый шаг: он обрушил свой гнев на умницу Барклая-де-Толли, чтобы хоть как-то объяснить во многом катастрофичное отступление русской армии.
В этом варианте истории удалось избежать многих столкновений, которые могли бы стачивать русские войска. Более того, мы готовы встречать неприятеля далеко от Москвы. А случись катастрофа, так и Москва будет готова встретить француза. Кстати, одно из обвинений в мою сторону звучало как раз относительно Первопрестольной. Многих пугал тот факт, что Москву начинают укреплять, роются траншеи, выкладываются равелины, даже из Сибири, Казани, Нижнего Новгорода подтягивается артиллерия. В глазах общественности я был готов подпустить француза к Москве. Знали бы они…
Прохладный ночной ветерок, после душных помещений Михайловского дворца, приятно обдувал лицо, когда я, верхом на коне, чтобы точно все видели, что Сперанский покинул Петербург, удалялся на юг.
— Ждите, я скоро вернусь! — прокричал я, как только проехал последний пост, которыми обложили столицу.
Глава 14
Глава 14
Могилев
23 августа 1800 года (Интерлюдия).
Просторный дом, пожалуй, что и лучший в во всем Могилеве
— Немедленно отправляйтесь к русскому императору с письмом от меня! — кричал Наполеон Бонапарт. — Варвары, подлые скифы! Они должны принять то, что я предлагаю.
Шарль Талейран, казалось, не проявлял никаких эмоций, слушая императора. Министр иностранных дел Франции был умным человеком и прекрасно понимал, что сейчас спор с императором будет себе дороже. Но Талейран боялся того, что может с ним произойти в России. Уровень ненависти ко всем французам у русских столь высок, что по прибытию в Петербург, если и вовсе удастся туда добраться, министра иностранных дел Франции могут просто распять на центральной площади русской столицы.
— Не смейте отмалчиваться, министр! — требовал император. — Они не тронут вас, не посмеют. Даже варвары послов не трогают.
