Дожевав остатки медовика, я растерянно заморгала. Потерялась? Как это понимать? Я всю жизнь в Питере живу. Не то чтобы я прямо знаток города, но Казанский собор с Исаакиевским точно не перепутаю, Неву с Мойкой — тоже, в метро неплохо ориентируюсь, и вместо проспекта Просвещения в Шушары не уеду. Да и фразы: «Я на Ваське» или: «Поедем на Болты» меня не повергнут в ступор.
— Спасибо! — вежливо отказалась я. — Мне недалеко тут, на «Адмиралтейскую».
— Адмиралтейскую? — протянул дедушка, задумчиво поправляя очки в роговой оправе. — Не знаю такой станции, барышня.
— Это станция метро рядом с Исаакиевским собором, давно уже открыли, — напомнила я уже более дружелюбным тоном. Настроение улучшилось. Плащик чудесным образом вновь стал чистым, а значит, никакого повода расстраиваться нет. Общество пожилого мужчины меня ничуть не напрягало. Напротив, мне с ним было интересно. Чувствовались в нем одновременно и интеллигентность, и житейская мудрость, и детская непосредственность. Правду говорят, наверное, что достойные люди и стареют достойно.
Может быть, если бы старичок держался как-то по-другому, я бы насторожилась и отправила его восвояси (мало ли в мегаполисах сумасшедших и извращенцев), но он был безукоризненно вежлив и почтителен, и совершенно не внушал опасений. Чем-то этот персонаж удивительно напомнил мне Андрея, мужа Лидии Павловны, в другой реальности — моей бойкой черноглазой подруги Лидочки. О своем таинственном путешествии во времени я так никому и не рассказала, хотя частенько его вспоминала.
— Душенька, так Вам на вокзал, в Ленинград едете! — хлопнул себя по лбу мужчина. — Простите старика, не сообразил. Не знаю я ничего про тамошнее метро, поэтому и не вспомнил. Мне в Ленинграде только разочек удалось побывать, еще до войны. С супругой моей ненаглядной, Аннушкой, поехали мы туда сразу после свадьбы, в 1924 году. Метро там еще не построили. Мы тогда еще наводнение застали. Ух и жуткое зрелище было! Собирались мы с нею гулять по улицам чинно, под ручку, а пришлось на лодках переправляться. А лодка та — возьми и перевернись: людей в нее много слишком набралось. Я Аннушку еле успел за косу вытащить. До берега вплавь добрались. Она с тех пор жуть как воды боялась до самой своей кончины. Ни в озере, ни в море купаться не хотела, только ножки аккурат мочила свои белые. Даже в бассейн ее зазвать ни разу не удавалось. А я так один и живу с тех пор, не могу ее забыть, каждый день вспоминаю…
Я слушала размеренную, спокойную, льющуюся, как ручеек речь старичка, наслаждалась старыми речевыми оборотами, и отчаянно пыталась вспомнить, где же я его видела. Что значит «в Ленинград едете? И где я, собственно, нахожусь? Нет, то, что мой собеседник назвал Питер Ленинградом, меня ничуть не удивило — так делают многие пожилые люди, для них это название намного привычнее, чем "Петербург». Но сколько же лет дедушке, если он застал крупнейшее наводнение в Ленинграде в 1924 году, случившееся сто лет назад, и в это время был уже взрослым женившимся человеком? Горец-долгожитель он, что ли? Да нет, на горца явно не смахивает.
Тут я замерла, словно вкопанная: пожилой мужчина, завязавший со мной непринужденную беседу, вовсе не был таким уж старым. За шестьдесят ему, конечно, не молод, только древним старцем его никак не назовешь: спина прямая, не сутулая, лицо ясное, симпатичное, морщин не так уж и много. Даже старичком его я бы не назвала: скорее, ухоженный мужчина в возрасте. Готова поспорить, что он до сих пор нравится женщинам. Хотя, скорее всего, он — однолюб. Не стал ведь жениться второй раз после кончины супруги.
— Платочек, извините, отдать Вам не могу, — неверно трактовал мужчина мой взгляд, направленный на его руку. — Это память о покойной супруге моей, Анечке. Инициалы она свои вышила: «Анна Никифорова». А как поженились, стала Анной Вихлянцевой. Я, кажется, забыл представиться: Андрей Петрович.
Андрей Петрович? Ну теперь точно никаких сомнений быть не может. Это тот самый старичок, с которым я заговорила, когда только-только попала в пятидесятые годы. В моей памяти вдруг всплыла фраза, брошенная им: «Я, душенька, ровесник двадцатого века». Значит, и тогда он не был стариком — ему было всего пятьдесят шесть лет. Просто я попала в тело восемнадцатилетней девушки, и конечно же, мужчины в возрасте за пятьдесят казались мне старыми. Да и ему, стоит признать, много довелось повидать на своем веку — несколько войн, голод тридцатых годов, болезни, потерю любимой супруги… Может быть, семье его довелось пострадать во время сталинских репрессий. Вот и показался он мне старичком. Однако волю к жизни и доброту к людям ничуть не растерял, поэтому и приятно с ним рядом находиться.
Сердце мое в груди сильно заколотилось, я даже испугалась, что оно вот-вот выпрыгнет. Я огляделась вокруг — не было ни привычного памятника императрице Екатерине, ни Невского проспекта, ни Елисеевского магазина, ни Гостиного двора поблизости. Мы стояли посреди широкой улицы, рядом с незнакомым зданием. Пустой стаканчик из-под кофе, который я так и не успела выбросить, куда-то испарился.
Я снова попала в СССР, как девочка Люси когда-то в Нарнию, сама того не желая. Надо же: сколько раз, прогуливаясь по городу, я вспоминала милого старичка, который по ошибке поначалу принял меня за глупенькую потерявшуюся девочку, бойкую Лиду, уверенную, что она лучше всех знает жизнь и мужчин, старательную тихоню Веру, которая целенаправленно готовилась каждый вечер к поступлению в университет и параллельно успела закрутить роман с футболистом сборной СССР Игорем Нетто… Время от времени я думала: «А что, если снова все это испытать?». Снова постоять в очереди в душ в общежитии, поболтать о жизни со строгой, но очень мудрой вахтершей Зинаидой Петровной, покататься на катке в парке Горького, посмотреть на красавца Николая Рыбникова, фильмы с которым тогда пользовались сумасшедшей популярностью… А сегодня я как-то совершенно про это забыла и просто наслаждалась чудесной погодой.
Значит, чтобы снова совершить свой загадочный прыжок во времени, мне всего-навсего просто нужно было перестать об этом мечтать и начать наслаждаться настоящим? Так, ладно, философствовать будем позже. Надо разобраться, что делать теперь.
Разбираться долго не пришлось.
— Дарья Ивановна! — окликнул меня чей-то голос.
Глава 2
Я обернулась на зов. Помахивая пухленькой ручкой, ко мне быстрым шагом направлялась ухоженная полноватая дама лет пятидесяти, в распахнутом сером плаще, украшенном крупной брошью, и туфлях на каблуках. В одной руке у нее была сумка, на вид — совсем не легкая, в другой — бумажный кулек. Хотя, может быть, она была чуть старше пятидесяти — с определением возраста у меня, как выяснилось, нелады. Вон Андрея Петровича в старички записала, когда впервые увидела, а ему всего-навсего тогда было пятьдесят шесть. Волосы ее, явно густые и длинные, почти как у моей подруги Лидочки (их густоте я даже позавидовала) были уложены в аккуратный красивый венок на голове и скреплены заколкой.
— Уфф! — сказала она, поставив тяжелую тканевую сумку прямо на землю рядом с собой и отдуваясь. — Спасибо Вам, душечка, что дождались меня. Вот Ваши тетрадки. Простите, перепутала сумки. Ну сколько раз я Вас просила: берите вы сумку другого цвета, чтобы от моей отличалась! Постоянно я очки забываю то там, то здесь. Вот сослепу и не разглядела, прихватила Вашу и домой потопала. Мне сейчас физичка наша по дороге встретилась, сказала, что в окошко мне кричала: «Катерина Михайловна, Катерина Михайловна!», а я и не услышала. Ну она и ушла домой вслед за мной. А вы молодец, ответственная какая! Наверное, уже домой ко мне собрались тетрадочки нести?
Ничего не понимая, я взяла сумку, которую протянула мне дама, кивнула и промямлила:
— Всегда пожалуйста… Обращайтесь.
— Премного Вам благодарна, детонька. В который раз уже меня выручаете. Вы кого-то высматриваете, голубушка? — поинтересовалась дама, поправляя свою прическу, немного растрепавшуюся от быстрой ходьбы. Сумка так и осталась стоять на земле. Речь ее, громкая, хорошо поставленная, была такой же, как у моего старого знакомого — Андрея Петровича.
