— Господин полковник, напомните задачу! — потребовал я с Кантакова.
— Мы должны разозлить француза и заставить их двигаться в нашу сторону, — сказал Миша.
— Все верно. За работу! — сказал я, вставая и показывая, что совещание закончилось.
Штаб, ну и по совместительству, мое временное жилище, находилось в одной из партизанских заимок. Добротный сруб, нормальные кровати, пусть и без перин, а на сене. Я не стал с собой возить оркестры, или штат поваров. И это, кстати, стало шоком для многих офицеров. Как же… Воюет сам канцлер, но принимает такой быт, как у молодого офицера, почти что солдатский. И я не пиарился на этом. Главное преимущество моей дивизии — это мобильность. Мы должны уметь удрать от кого угодно, пусть и от всей армии Наполеона, если он повернет против меня все свои войска.
Ночью загорелось столько костров, что можно было подумать, что русская армия собирается для главного удара. Уверен, что сейчас в штабе маршала Даву, против которого мы и стояли и который прикрывал фланги основной армии Наполеона, твориться непонимание. Они должны гадать, кто мы такие и что с нами делать.
Все мероприятия были были проработаны так, чтобы противник подумал о большой, как минимум в корпус, группировке русских войск. Ну и еще…
— Шалва, останься! — остановил я грузина, которого поставил над горцами.
Все командиры уже покинули избу, и я сказал то, за что против меня могли бы ополчиться и в Петербурге, да везде.
— Больше жестокости. Развешивать головы, выпускать кишки, делайте все, чтобы запугать врага. Уже только подход нашей дивизии должен внушать такой страх на врага, чтобы они разбегались, — сказал я.
Шалва заверил меня, что с теми дикарями, что у него в подчинении, даже не нужно было говорить о жестокости, напротив, они бы не поняли, если бы было иначе.
Чего я хотел добиться? Да ровном счетом того, что уже было в иной реальности, но в Первую мировую войну. Дикая дивизия, набранная из кавказцев внушала звериный страх в австрийцев. Это позволяло даже обманывать австро-венгров, сообщая им, что готовится атака Дикой дивизии. Так что приближение русских войск часто вызывало панику во вражеских рядах, позволяя добиваться первоначального успеха.
* * *
Маршал Даву, получивший маршаловский жезл лишь только перед началом русской компании, был вне себя от ярости. Он проклинал пруссаков, называя их подлыми трусами и предателями. Именно своих союзников маршал винил в том, что русским удалось ворваться в город Горки и теперь угрожать корпусу, стоявшему под Витебском, и тем французским войскам, которые находились в Орше.
Проблема заключалась в том, что император Наполеон Бонапарт стягивал все крупные силы к востоку от Могилёва, чтобы именно оттуда и нанести удар по Смоленску. И в назначенный час все дивизии, в том числе и те, которые находятся под Витебском и Оршей должны были прийти к императору, чтобы принять активное участие в разгроме русских войск под Смоленском.
Теперь же встаёт большой вопрос, как переправить все войска, которые стоят в Витебске, севернее Горок и Орши, чтобы эти силы не были разгромлены русским корпусом, удивительно удачно действующим. При этом и невообразимо жестоко.
Когда французские солдаты, те немногие, которые смогли сбежать из Горок, рассказывали о зверствах, что учинили русские, или не совсем русские, но воюющие на стороне России, маршал просто не верил. Французским солдатам и офицерам отрубали головы, вспаривали животы и наматывали кишки вокруг тела. Подробности зверств были столь ужасающие что если маршал даже напишет реляцию императору, то Наполеон Бонапарт скорее всего, не поверит.
Даву сидел в просторном деревянном доме «ля изба» и думал о том, что ему делать. Первый порыв, когда маршал хотел задействовать всю конницу, что только есть в его корпусе и ударить по русским, французский военачальник, долгих размышлений, Даву эту идею отмёл.
Луи Никола Даву уже был научен тем тактикам, какими действуют русские лесные отряды. Казалось, что лесные разбойники, по недоразумению облаченные в мундиры русской армии, должны, скорее, наступать и быть сильными именно в атаке. На проверку же оказалось, что главная сила лесных отрядов в их обороне. Столько уловок и ловушек, как делают русские, в Европе никто не умеет. И что было обидно для маршала, что московиты ничего нового, по сути не забрели. Они просто смогли применить многое из того, что уже когда-то использовалось и в Европе и в Степи.
Стук в дверь прервал к размышления маршала.
— Кого ещё чёрт принёс? — прорычал Луи Николя.
— Ты просил сообщить, когда закончится погоня за тем русским отрядом, на который была устроена засада, — сказал, зашедший в комнату слуга-старый ветеран, не потерявший прыть и бывший у маршала за денщика [обращение на «ты» в армии Наполеона было вполне нормальным явлением. Солдаты так часто обращались даже к генералам, что подчеркивало революционный характер императорской армии].
— Каков итог? Если ты так радостно об этом сообщаешь, то все удалось? — оживился маршал.
— Почти так, мой маршал, — слуга чуть растерялся. — Им не дали напасть на наш обоз.
— Так обоз был приманкой. И просто отогнали русских? — вновь ярость возобладала над сознанием маршала.
— Пять десятков русских стрелков были убиты, мой маршал, мы захватили их оружие, ракорды [штуцера], с прикрепленными зрительными трубами. Еще две карронады захватили. Два пленных… — сообщил старый вояка, понимая, что это уже успех.
Во французской армии уже ходили очень опасные слухи, согласно которым русские просто неуловимы, они то ли дьяволы, то ли, напротив, оберегаемые Богом. Некоторые генералы даже пробовали привлекать католических польских священников, чтобы те освещали и обозы и солдат. При всем просвещении, немало французов все еще оставались впечатлительными и верящими в мистику.
Были даже случаи, когда освещать отдельные французские отряды заставляли православных священников. И, к удивлению французов, большинство отказывалось, будучи готовы принять мученическую смерть. Маршал знал, как негодовал император, когда узнал о случаях убийствах православных священников. Даву и сам понимал, что теперь русские будут еще ожесточеннее воевать. Впрочем, маршал уже не понимал, куда ожесточеннее.
— Что стоишь, сюда приведи старшего из пленных русских! — потребовал маршал.
— К тебе, лично? — удивился солдат.
— Отправлю на конюшню. Не зли меня, старый Франсуа!
Через десять минул Луи Николя рассматривал русского пленного. На лице солдата, или, в понимании маршала, лесного разбойника, не было живого места. Французские солдаты были не просто злые на тех, кого они стали бояться звериным, всепоглощающим, страхом. Так что еще хорошо, что хоть одного оставили в живых.
— Кто ты? Звание, полк? — спросил на французском языке маршал. — Ты знаешь французский язык?
— Немного, меня учили французскому, чтобы пытать вас, мерде, — сказал русский воин и сплюнул кровью на чистейший пол.
— Скотина! Ты животное! — выкрикнул маршал уже собираясь отдать приказ конвоирам увести русского.
Даву хотел потешить себя унижением русского, а получилось, что сам унижен. Но неожиданно русский сказал:
— У меня есть, что тебе важного сказать, но ты отпустишь меня за это. Я знаю, что за корпус тебе противостоит. И знаю их план.
— Стойте! — выкрикнул Луи Никола. — Пусть говорит.
Маршал подошел к русскому чуть ближе.
— Запомните, мсье маршал, или запишите? — спросил русский пленник. — Запоминайте, я могу скоро упасть, крови много потерял.
Луи Никола Даву еще ближе подошел, даже чуть нагнулся. Русский говорил все тише и маршалу приходилось вслушиваться.
— В составе корпуса три усиленных дивизии, пушек…
Резкий рывок русского не уловили и караульные, не успел среагировать и маршал Луи Никола Даву…
* * *
Петр Емельянович Галымов был из казаков, причем из потомственных и даже именитых. Говаривали, что Галуновы ведут свою родословную от самого Фрола Разнина, брата Степана Разина. Впрочем на Дону, как бы не каждый десятый — потомок Ермака, или кого-то из его близких казаков.
