Откинув в сторону пику, Бута взял лук и натянул тетиву. Соколиным зрением он посмотрел на наконечник стрелы, направленный на одного из французов и на выдохе спустил тетиву. Стрела устремилась вперед и уже через пару секунд француз, в которого и целился Бута, свалился. Калмыцкий воин почувствовал, как он посчитал, зов предков, их силу. Он стал разить из лука врага и каждый выстрел находил свою жертву.
— Чего встал? Вперед! — прокричал скачущий мимо казак.
Бута немного знал русский язык, понял, что потребовал казак. Но он пошел вперед не потому, что прозвучал приказ, он сам этого хотел, его вели предки. К неувядаемой славе. И вот это столпотворение. В стороне стреляли конные стрелки, звучали выстрелы револьверов, но уже намного реже, чем раньше. А вот у Буты было три десятка стрел, уже чуть больше двадцати, и он понимал, сколько много врагов может сразить.
Воин в очередной раз натянул тетиву, словно сроднился с луком, на скаку умудрился затаить дыхание… Тетива отправила стрелу в полет, но при этом оборвалась. Оборвалась и надежда воина прославить себя. Как же так… Теперь у него нет пики, нет лука, а сабля — это не то оружие, которым Бута хорошо владел. Но он целился и должен был попасть в какого-то важного врага, офицера.
* * *
Белоруссия. Западнее города Горки
18 сентября 1800 года.
Конная сеча была страшная. Я наблюдал за ней в бинокль и сердце билось чаще обычного. Да, погибают мои воины, сотни погибают, но держатся и похоже, что вот-вот и чаша весов склонится в нашу пользу.
— Отправьте меня! — взмолился Кантаков. — Ваше высокопревосходительство, дайте только один конный дивизион, или тачанки.
Я долго не отвечал. Прекрасно понимал Мишу, его эмоции. Сложно, очень наблюдать за битвой, иметь резерв, но не помогать своим, умирающим на поле боя.
— Если ты не успокоишься, я прикажу Карпу увести тебя! — сказал я, а Карп Милентьевич подобрался, готовый выполнить любой мой приказ.
Нужно выждать следующего удара со стороны противника. И только когда я пойму, что будет делать враг, я получу возможность использовать свои резервы. Много, очень много французов передо мной. Тройное превосходство может быть только нивелировано выходом французов на наши оборонительные рубежи. В обороне мы несокрушимы уже потому, что можем создать феноменальную плотность огня.
— Что происходит? — спросил я у офицера, отвечающего за связь.
Он задал вопрос флажками на воздушный шар, скоро пришел оттуда ответ.
— Маршал Ланн повел еще одну бригаду кавалерии, сейчас союзные войска, кавалерия, маневрируют прямо на поле боя, чтобы не допустить прорыва французов. Что приказать? — спрашивал офицер, впервые за время боя проявляя излишние эмоции.
— Ждем! — решительно ответил я.
Время для того, чтобы два батальона стрелков разместились на своих позициях на холмах, уже заканчивалось. Можно было давать приказ на отступление, чтобы французская конница устремилась следом и попала под перекрестный огонь. Но я ждал следующего шага противника.
— Выходит вражеская пехота по правому флангу! — закричал офицер-связист.
— Всем приготовиться, ракеты зарядить, тачанкам выдвинуться по правому флангу и с центра! — отдавал я приказы.
Все, вот теперь мы будем использовать все те свои преимущества, что имеем. Французы все-таки вышли. А могли бы своими силами окружить нас, взять в кольцо и просто выкуривать. Нет, лобовых атак им подавай!
Скоро французы подошли к нашему правому флангу и началось… Там были замаскированные волчьи ямы на расстоянии в двести пятьдесят метров от наших позиций и они остановили продвижение врага. Да, ненадолго, но нам этого времени хватит.
— Командуйте бить со всего, что есть! — обрадованно выкрикнул я.
Полетела картечь от тачанок, стрелки, которые залегли в траве и за любым природным препятствием, открыли огонь и показывали просто феноменальную скорость стрельбы. Складывалось впечатление, что по врагу работают из пулеметов, такая была частота выстрелов.
И французы падали, кто замертво, кто с ранениями. И не было возможности им отступать. Некому отдавать приказы. Первыми выбивали вражеских офицеров, смея дезорганизацию в рядах неприятеля.
— Мясорубка… — сказал я, разглядывая то, что твориться на правом фланге. — Только мясо французское, а мы его перекручиваем.
И вот уже некоторые враги побежали, следом устремились другие.
— Дикие в погоню! — выкрикнул я, имея ввиду кавказские конные дивизионы.
Был у них приказ преследовать только до ста метров линии обороны противника. Но французы вышли сильно вперед и больше двух километров хватит, чтобы детям Кавказа порезвиться всласть.
— Отступление конным с левого фланга, — пришло время и для того, чтобы завлечь в засаду французов.
— Но французские конные отступают, — недоуменно сказал офицер связи, как только с воздушного шара передали информацию.
Да, отступали все французы. И почему, мне не понять. После того, как маршал Ланн повел в бой еще одну конную бригаду, на нашем левом фланге для нас складывалась печальная ситуация. Но, нет, французские конные бегут и их преследуют остатки калмыков и все мои остальные воины, которые только остались в седле. И пусть на нашем правом фланге происходит геноцид французских солдат и офицеров, но у врага еще немало сил.
— Победа? Почему? — удивился я, когда увидел, что и лагерь французов начал собираться и отступать.
* * *
Я смеялся. На фоне больших потерь, почти в тысячу человек, из которых больше половину ранеными и была надежда на спасение людей, я все равно смеялся.
— Вы представляете, в какое бешенство впадет Наполеон? — говорил я, заражая своим смехом и других. — Это уже третий его маршал, что погиб за последний месяц! Не считая генералов. Да как! Стрелой пристрелянный. Это калмыки и горцы древние люди? Сколько насчитали убитых французов из стрел?
— Больше ста, ваше высокопревосходительство, — отвечал Контаков, выглядящий так, что краше в гроб кладут.
Переживает, что истерил рядом со мной. Ну и правильно делает. Дружба дружбой, но еще раз такие лишние на поле боя эмоции и отправлю его куда-нибудь подальше от себя.
— Срочно вычислить того, кто пустил стрелу в маршала! Награду в сто тысяч рублей я не отменял! — приказал я.
Маршал Ланн, как стало понятно уже после двадцати минут с начала боя, повел гусар в лихую атаку. Это не была глупость со стороны маршала, чтобы отправить конную бригаду на убой. Она могла и должна была переломить бой в пользу французов. По крайней мере, так выглядело на поверхности. Но отправить в бой кавалерию не значит, что нужно было отправиться и саму туда.
— Вот вам пример, когда командир повел в лихую атаку воинов и проиграл битву, имея численное трехкратное преимущество, — я назидательно поднял указательный палец к верху. — Он пошел в атаку, повел за собой, оставив корпус без командования. Французы побитыми собаками отступают.
— Что делать дальше будем? — спросил войсковой старшина Черкушкин, получивший ранение в левую руку, но не растерявший свой боевой порыв.
— Отступать к Смоленску. Все, мы оттянули на себя большие силы, потрепали их, оставляем только диверсантов, но много. И пусть земля горит под ногами наших врагов! — провозгласил я.
* * *
Белоруссия. Западнее города Горки
18 сентября 1800 года (интерлюдия).
Бута смотрел на целую телегу, полностью забитую золотом, потом его взгляд направился на еще три телеги, где были собраны многие трофеи, что достались воину после дележа. Он получил свою плату за смерть в бою от стрелы калмыка маршала Ланна.
— Жену себе куплю… — радостно сказал Бута. — Сестер жены куплю… Маму жены куплю… Весь род жены куплю!
Глава 18
Глава 18
Смоленск
12 октября 1800 года (интенлюдия)
— Я не буду желать вам здоровья. Ни один француз не заслуживает пожелания здоровья от русского императора. Но вы всё равно здесь, хотя должны были умереть ещё в дороге, — говорил государь Император Российской империи Павел Петрович. — Я пока дарю вам жизнь, чтобы вы стали свидетелем разгрома узурпатора Франции.
