Человек, стоящий напротив русского государя, сделал вид, что он о многом сожалеет, а также старался всеми силами показать, насколько уважает и чтит русского царя. Однако Шарлю Талейрану это не удавалось сделать. Император Российской империи не такой, как был даже два года тому назад. Павел Петрович будто повзрослел, до того бывший мальчишкой более четырех десятков лет от роду. Уже не столь смешен казался его нос, не возникало никакого желания смеяться из-за невысокого роста и некоторой нелепости. Император был величественным, а такая характеристика иногда работала намного сильнее, чем внешность.
— И все же… Ваше Величество, я знаю, вся Европа знает вас, как последнего настоящего рыцаря, защитника угнетенных. И могу ли я выказать вам жалобу? — спросил Талейран.
— Любопытно, на кого же вы собираетесь жаловаться? На судьбу ли, или, может быть, на дерзкого корсиканца? — усмехнулся русский государь.
— Меня, посла Франции, министра, ударили плётками, словно провинившегося мужика, — сказал француз.
Император Павел недоумённо посмотрел на своего собеседника, а потом заливисто, искренне и громко засмеялся.
— Вы что, действительно считаете, что я стану наказывать тех казаков, которые вас изловили? Я награжу их и возведу в дворянское сословие! — отсмеявшись, с металлом в голосе произнёс император.
Талейран было дело открыл рот, чтобы что-то сказать, но понял, что он уже проигрывал в разговоре. Расчёт на то, что Павел Петрович всё ещё остаётся тем самым рыцарем, о котором французский министр много слышал ранее и с которым имел возможность общаться, не оправдывался. Шарль Талейран, как только покинул императора Наполеона, ещё более отчётливо понял, что вся его миссия — договориться с русскими — это провал, как бы и что бы он ни делал и ни говорил.
И теперь он для русского императора не более, чем диковинная обезьяна. Интересно понаблюдать, да и только.
— Я прочитал послание корсиканца. Признаться, я ждал от него более взвешенных поступков. Меня устроит лишь тот договор с узурпатором, при котором он оставляет власть, самоустраняется на какой-нибудь далёкий остров, скажем, в Атлантическом океане, при этом Франция возвращается в границы 1789 года. Ну и французский народ принимает своего короля, который нынче находится в моей свите. Да вы и сами должны были видеть. И никаких более иных условий вы от меня не получите. Когда же сказанное мной воплотится в жизнь, Франция будет выплачивать России ежегодную контрибуцию. — улыбаясь, говорил император.
— Простите, что?.. — с недоумением спросил Талейран, уже полностью растерявший свой былой лоск, хитрость и изворотливость.
— Вы негодный министр. В Комитете Министров Российской империи канцлера Сперанского вам не нашлось бы места. И я даже повторю… Воля моя в том, чтобы Франция платила ежегодную выплату России в размере не менее полутора миллиона рублей серебром в год. И так на протяжении двадцати лет, пока не будут покрыты все убытки, кои принесла ваша армия на мои земли, — куражился государь.
Может быть, если бы встреча министра иностранных дел Франции и русского императора состоялась чуть раньше, пока ещё Павел Петрович не прибыл в Смоленск и не осмотрел, насколько подготовлен город к обороне…
Тогда Павел мог задумался о каком-либо мире с Францией. Но, безусловно, на русских условиях, пусть и значительно мягче, чем сейчас озвучил только что император. Однако, Павел Петрович, неплохо разбирающийся в системе полевых и крепостных фортификаций, видел, что Смоленск неприступен. И даже пусть у Наполеона, по приблизительным подсчётам, втрое больше войск, русская твердыня должна устоять. Ну, а потом, согласно плану Сперанского–де Толли, Россия перейдёт в наступление.
— Завтра на рассвете ваш корсиканец начнёт генеральный штурм Смоленска. Об этом докладывают и те французские перебежчики, которые не хотят сражаться за узурпатора. Не желаете ли остаться со мной и наблюдать, как будет унижена Франция? — спрашивал император.
Сведения о том, что Наполеон Бонапарт собирается штурмовать Смоленск, приходили из разных источников. Для императора Павла было даже лестным то, что его телохранители смогли поучаствовать в деле добычи информации. Ночью им пробраться в один из французских лагерей и выкрасть оттуда целого французского полковника. Так что русские знали точное время и даже то, какие полки и дивизии французы будут посылать на первом этапе грандиозного сражения за Смоленск.
Как же Павла отговаривали оставаться в Смоленске! Как же его уговаривали ранее не ехать в Смоленск вовсе! Однако Император не удержался. И оказался прав. Войска встретили своего государя неистовым ликованием. Боевой дух, который всеми силами старались поднимать воззваниями к солдатам и офицерам, имел результаты, но не сравнимые с тем, что случилось по приезду императора.
Государь слова всё равно произнёс. Когда Павел назвал всех русских воинов братьями и сёстрами, люди рыдали. Часть офицеров стояла в недоумении, не понимая вовсе, что происходит. Однако не оставалось ни одного солдата или офицера, которые в этот момент не были бы готовы рвать зубами любого француза.
Понимая, что излишний фанатизм и рвение — это тоже плохо, император призвал во всём подчиняться офицерам, а их оставаться мудрыми и заботиться о своих солдатах. После, когда Император Павел Петрович при большом скоплении солдат и офицеров обнял старика Суворова, назвав того величайшим из всех русских полководцев, толпа чуть было не стала неистовствовать. Если бы кто-нибудь оказался рядом в форме французских оккупантов — этого человека разорвали бы в клочья, руками, зубами.
Так что император здесь не зря. Русские солдаты и офицеры теперь не дадут французам войти в крепость, зная, что Царь-батюшка с ними. Однако сразу три пути отхода были подготовлены для императора, и охрана была готова даже подхватить его на руки и уже через двадцать минут покинуть пределы Смоленской крепости.
— Не уничтожайте мою Родину, Ваше Императорское Величество, — даже не грустным, а могильным голосом просил Талейран. — Мне плевать на Наполеона. Я предан лишь Франции. Не оставляйте ее кровоточащей. Я же вижу, что вы настроены унизить мое Отечество.
— Ну тогда присягните настоящему королю! — воскликнул русский император. — Может быть, у вас тогда появится больше возможностей уговорить меня о милости.
Не сказать, что Шарль Талейран был сильно далёк от военного дела. Время было такое, что любой чиновник худо-бедно, но разбирался в войне. Так что французский министр понимал, что русских не победить. Уже приходят сведения о том, что мощный французский корпус был разгромлен канцлером Сперанским. Слышал Талейран и о том, насколько эффективно действуют русские лесные отряды. Он понимал, что французов просто заманили в ловушку, чтобы захлопнуть её, а после, практически не останавливаясь, устремиться к Парижу.
* * *
Александр Васильевич Суворов, светлейший князь Италийский, стоял на крепостной стене Смоленска. Уже то, что он стоял, выпрямив спину и приподняв подбородок, было подвигом. Все болезни, которые только собрал за свою жизнь великий полководец, будто бы, посовещавшись, решили не позволить Александру Васильевичу принять участие в главном сражении его жизни.
И одну победу легендарный Суворов уже одержал — он здесь. Он стоит, он смотрит за тем, что происходит на поле боя. Терпит, но виду почти и не показывает.
— Ваше высокопревосходительство, сообщение с левого фланга Багратиона! — выкрикнул офицер связи, обращаясь к командующему.
Суворов внутренне поморщился, но внешне не показывал никаких признаков того, что ему действительно плохо.
— Ну же, братец, читай! — воскликнул полководец.
— Багратион атакован во фланг польскими уланами, по фронту держит оборону пехотных полков! — расшифровал знаки, присыллаемые с одного из воздушных шаров, связист.
— Воевал бы я так двадцать лет тому назад, так уже давно бы в Константинополе развивался бы русский флаг! — проскрипел Суворов. — Видеть все поле боя и передавать приказы через шары! И все же стервец Сперанский ушлый малый.
