Маршал Ней шёл с первыми батальонами, сразу на ними. Именно тут его корпус терял людей, постепенно превращаясь всего в дивизию.
— Быстрее! — прокричал маршал, понимая, что тот размеренный шаг, которому учили французских солдат, слишком медленный в сравнении с тем, насколько быстро русские перезаряжают свои ружья.
Несколько батальонов, следуя приказу своего маршала, ускорились, начали переходить на бег. Конечно, коробочки солдат моментально нарушили свою геометрию, но маршал, наблюдая за этим, решил, что такая тактика — лучшее, что сейчас могут продемонстрировать французы.
— Бах-бах-бах! — русская артиллерия открыла огонь дальней картечью, выкашивая каждым стальным шариком не одного французского солдата, а, порой, сразу двоих.
— Не останавливаться! — кричал Ней, заваливаясь на своём коне в вытоптанную пожухлую траву негостеприимной России.
Конь, на котором маршал будто возвышался над своими войсками, получил сразу два шарика от подарочного русского комплекта под названием «картечь дальняя».
Буквально через пятнадцать секунд маршалу подвели ещё одну лошадь. Он предполагал, что животных, которые будут нести на себе героического французского полководца, может оказаться много. Но это была и своего рода хитрость: если немного прижиматься к гриве коня, то остаётся крайне мало площади человеческого тела, уязвимой для попадания свинца. И пуля, если она будет предназначена маршалу, скорее, попадёт в коня. Но зачем кому-то знать такие хитрости? Ведь выглядит это всё величественно: маршал на коне руководит отчаянной атакой французов.
Французские солдаты, не понукаемые офицерами, а сами шли вперёд. Никто не может сказать, что Франция рождает трусов. Нет, Франция рождает смелых людей. Вот только наступает такое время, когда лишь одной смелости недостаточно для победы, когда наиболее смелые умирают первыми. Люди совершили новый виток в технологиях по убийству себе подобных. Просто, пока у французов такого оружия недостаточно, вот и приходится по старинке брать смелостью, храбростью, напором.
— Бах-бах-бах! — русские, так же выстроившись в коробочки, открыли огонь по французам.
Маршал Ней обрадовался: наконец-таки честная драка! Теперь и французы имеют возможность достать русских своими пулями.
— Бах-бах-бах! — начали разряжать свои ружья французские солдаты.
Полилась и русская кровь тоже. Здесь и сейчас алые ручейки не успевавшей свернуться крови устремлялись навстречу друг другу. Кое-где французская кровь и русская кровь соединялись, образовывая небольшие лужицы, способные превратиться сегодня в глубокие озёра.
— Бах-бах-бах! — били вторые и третьи линии во французских и русских коробочках.
— Ура! — прокричали русские и бросились в штыковую атаку.
От этого крика конь, который плохо знал своего всадника, заволновался, чуть не скинув маршала Нея в одну из кровяных лужиц. Он с трудом, но удержался в седле. Ухмылка обреченного на смерть, но уже принявшего свою судьбу, появилась на лице маршала Нея. Вот это уже честная драка! И вот он — шанс на победу.
С пляжа — прямиком в Сибирь по этапу. На дворе 1859-год, а на руках кандалы. Жесткий попаданец без плюшек и роялей
Глава 19
Смоленск
12 октября 1800 года
— Ждём, братцы, ждём! — говорил Суворов, наблюдая, какая лютая драка началась в центре русских фортификаций.
Французы не уступали русским в ожесточённости, но немного, может, лишь на чуть-чуть уступали в боевой подготовке и работе со штыком. Всё-таки русская военная школа предполагала уделять большое внимание именно штыковым атакам. А по центру были опытные воины — те, с которыми Суворов уже добывал победы в Северной Италии.
Но французов было больше. Значительно больше.
— Ждём, братцы, ждём! — не переставал приговаривать Суворов.
Даже Барклай-де-Толли, казалось бы, человек без улыбки и эмоций, сжимал кулаки до хруста костей. Было видно, как героически погибают русские воины, как они не дают французам окончательно прорвать вторую линию обороны Смоленского укреплённого района.
— Ждём, братцы, ждём!
— На исходную позицию выходит польский корпус Чарторыжского! — прокричал офицер связи.
— Мало их! Ждём, братцы, ждём! — выпрямившись, как струна, но произнося эти слова как мантру, проговаривал Александр Васильевич Суворов.
Там, в центре Смоленска, на специально выстроенной башне находился Император. Павел Петрович уже послал вестового со своим приказом, чтобы начали отражение французской атаки, чтобы резервами усилили центр русской обороны. Ведь было очевидно, что французы продавливают русских, что русская армия теряет столь драгоценных солдат, которых и так численно меньше, чем у Наполеона.
— Ваше высокопревосходительство, приказ от Государя! — прорвавшись к Суворову через плотный строй замерших генералов, начал кричать императорский фельдъегерь. — Немедленно использовать все резервы для отражения французской атаки по центру!
— Передайте Государю, что я его люблю! — прорычал Суворов, даже не оглядываясь, не посмотрев на того фельдъегеря, который принёс волю Императора.
— Но как же так, Ваша Светлость⁈ — попробовал возмутиться фельдъегерь, но офицеры оттянули его в сторону.
Могло показаться, что прямо сейчас происходит бунт против Императора. Однако Суворову разрешали. Ему позволяли. Вопреки всему, вопреки хоть Господу Богу, но только он лично мог отдать тот самый приказ, который должен переломить ход сражения.
— Французы прорвали вторую линию обороны! — очевидное для всех сообщил офицер связи.
Да, всё-таки числом французы взяли. Хотя заплатили такую высокую цену за прорыв этой обороны, что, как сказал когда-то один полководец: «Ещё одна такая победа — и я останусь без армии».
— Ждём, братцы, ждём! — повторял Суворов.
— Ваше высокопревосходительство, дозвольте пустить ракеты! — не выдержал и выкрикнул генерал-майор, отвечающий за ракетное вооружение.
— Ждём, я сказал! — не своим, не человеческим голосом прокричал Суворов.
Всё больше и больше французских солдат прибывало на первую и вторую линии обороны русских. Впереди оставалась лишь крепость, взять которую, в принципе, было возможно. Кроме того, французы рассчитывали на то, что они насытят центр своими войсками и после этого начнут продвигаться по флангам.
— Ваше высокопревосходительство, в зоне поражения не менее двух с половиной корпусов неприятеля, — нарочито спокойным голосом, будто только сообщал информацию, сказал Барклай-де-Толли.
Однако если бы кто-то очень близко знал этого генерала, то понял бы, что де Толли прямо сейчас не колеблется, что уже даже он отдал бы приказ активного отражения французской атаки. Уже сам Ней перешёл вторую линию обороны, оставляя в русских же окопах и редутах французских солдат. Всё казалось для французов решённым. Теперь они занимают эту неприступную линию обороны. Теперь они подтянули свою артиллерию и уже могут бить по самой крепости.
— Господин генерал-лейтенант, отдайте этот приказ вы! Молодым дорогу! — повернувшись к Барклаю-де-Толли, сказал Суворов.
— Не могу, Ваша Светлость… Эти слова только ваши!
— А я могу! Ракеты! Артиллерия! Подрывники! Всем — огонь! — закричал Александр Васильевич и замертво упал.
Моментально все заполыхало. Заложенные фугасы рвались по всей и первой и второй линии русской обороны, летели ракеты, стреляли пушки…
Александр Васильевич Суворов стоял, стиснув зубы и смотрел на то зарево, что жгло глаза даже тем, кто находился в километре от эпицентра взрывов.
В последние минуты он ощущал всё более нарастающий жар в груди. Конечно же, он об этом никому ничего не говорил. Он высасывал из себя все жизненные соки, чтобы выдержать то зрелище, когда сотнями умирают русские солдаты, когда французы ликуют и рвутся вперёд, считая, что они уже побеждают в этом сражении.
Александр Васильевич выдержал. И даже он сам отдал тот приказ…
