Уже четыре сотни ракет стремились в полёт. Разрядились сразу более ста пушек, посылая дальнюю картечь и раскалённые ядра.
Русские батареи били так, будто каждый расчёт мстил за друга. За отца. За брата. Били точно, били тяжело. Взрывались укрытия, вспыхивали французские зарядные ящики, визжали, обугливались, падали, умирали солдаты Императора Запада.
Французы не ожидали такого. Они… Они уже почувствовали себя обреченными, с огнем испарялась, словно вода, французская вера в победу.
Если до этого они ещё надеялись на прорыв, то теперь всё полыхало: и фланги, и центр, и тыл. Особенно тыл, в который устремились те самые лесные отряды, о которых Толеран рассказывал Наполеону. Их пропустили сквозь лесные заслоны, чтобы они ударили, когда всё зависнет на грани.
Ударили.
* * *
Французский генерал, пытавшийся удерживать позиции на левом фланге, был буквально разрублен в седле. Его тело унесло вглубь толпы. Французские кавалеристы не понимали, откуда идёт удар. Русские резали быстро и уходили. А в небе всё ещё висел воздух, натянутый до предела, дымный, горячий, с запахом крови и селитры.
Где-то рядом металась лошадь, по всему видно, недавно брошенная в панике. Лошадь маршала Нея. Сам маршал был ранен, он ещё пытался командовать, но картечь порвала ему левое плечо. Он уже не держал шпагу, но всё равно пытался вести людей вперёд.
— Вперёд!.. — хрипел он. — Франция!.. Император!.. Смелее!..
Он падал и вставал. Падал и опять кричал, как будто сам голос его мог спасти бой. Но бой был проигран. Французы начали отходить.
* * *
Император Павел, стоя на башне, молчал. Он не прыгал от радости. Не посылал новых приказов. Просто смотрел, как отступает враг. Он знал, что это не конец. Что будет ещё много боёв, много крови. Но сегодня он выстоял. Смоленск выстоял. Империя выстояла. Пока что. И чего это стоило… Много русских воинов сложили головы, чтобы сейчас Россия имела свой шанс разгромить врага. И он, император Великой Империи, он теперь точно знал, что проиграть Россия не могла с самого начала, еще до битвы за Смоленск. И Павел знал, кого нужно благодарить за это.
* * *
— Отступают, Михаил Михайлович, давай же! — в нетерпении говорил Матвей Платов.
— Матвей Иванович, имей терпение! — указал я своему другу. — Вон… Картамонов тоже копытом землю вспахивает, но уже молчит, принял свой урок.
— А меня учить не треба, я сам конь ученый!
— Только что… Конь! — сказал я и мы оба рассмеялись.
Платов пробился ко мне своими казаками, совершая маневр по левому флангу обороны Смоленска. Это произошло еще позавчера. Неожиданно для французов, огромная масса казаков в предрассветный час двинулась в атаку. Казалось, что авантюра, но как бы не так. Имел место тонкий расчет на скорость, внезапность, оружие казаков. Как-никак, но многие из станичников уже были с револьверами и для такого прорыва патронов не жалел никто.
Так что прорвать французов удалось, но а в дальнейшем бежать ко мне, чтобы враг не опомнился и не направил на казаков все свою артиллерию, да и пехоту, которая спешно строилась в каре. Знатно прорубили казаки «просеки» в джунглях из французских солдат и офицеров.
Такая операция была необходима еще и потому, что в предстоящих боях конным казакам просто не было места на поле боя. Донцов с кубанцами укрепленном районе было более двадцати тысяч, и им приходилось постоянно оттягиваться за Смоленск, и без того ставший самым скученным городом России.
Полетели ракеты, с удвоенной частотой загремели пушки. Было ясно, что мы перешли под городом в контрнаступление. Так что…
— Давай, Матвей Иванович, бери всю кавалерию и бей супостата, как еще никогда не бил! — сказал я.
Хотел еще что-нибудь напутственное сказать, но атамана и след простыл. Пошел вдохновлять своих воинов. Да и не только своих. Калмыки с персами с ним в атаку пойдут. Сложился такой момент, что нужно задавить числом. Пусть вражина думает, что мы отправили как бы не сто тысяч конных. На деле же двадцать пять тысяч, что так же немало.
Земля дрожала под копытами коней, а воздух наполнялся гулом боевых кличей. Я смотрел, как Матвей Иванович, с гордо поднятой головой, уходит в ряды своих воинов. Он собрался идти впереди и не переубедить же настырного.
Вскоре раздался сигнал к атаке. Войска начали двигаться вперед, и я почувствовал прилив адреналина. Кавалерия рванула в бой, и в тот момент все сомнения и страхи остались позади.
— Вперед! — выкрикнул и я и вся моя большая дивизия выдвинулась в сторону французов.
После присоединения многих отрядов, ранее действующих на коммуникациях врага, как и почти дивизии, прибывшей ко мне из-под Опочки, я, скорее уже располагал корпусом. И вот эти почти двадцать тысяч человек, с тачанками, стали медленно, но неуклонно идти вперед.
Дело кавалерии нагнать ужаса. Наше дело подгрести за казаками и убить тех, кого они убить не успели. Уже пришли данные, что из крепости выходят русские войны, нескончаемым потоком сыпались ракеты на врага, теперь только не упустить шанс, добить растерявшегося противника.
То, что враг растеряется, очевидно. Уже не менее двух тысяч ракет обрушилось на французов. Тем более, что это оружие разнообразно и можно накрывать врага по площадям, даже в лагерях французов. Такой ракетно-пушечной атаки мир еще не знал, думаю, что не скоро узнает. А еще отгромыхали взрывы заложенных в наших же окопах и ретраншементах фугасов.
Кроме того, должны были сработать и мои агенты, которые будут при Наполеоне. Вероятно, можно было и отравить Наполеона. Но узнай кто, что это сделано… Даже мой государь подобное не примет. А травить постепенно, не вариант. Очень опасно. И я посчитал, что неадекватность Бонапарта здесь и сейчас — это большая смерть для него, чем отравление. Наполеон еще нужен. Хотя бы для того, чтобы его судить.
Я не шел впереди. Не считаю это нужным. Без ложной скромности, я России нужен еще. Мне после войны работы будет не меньше, чем до.
Все громыхало, казаки громили французов, не выдерживающих ударов со всех сторон. План, условно мной названный «Разгром при Каннах» работал. Нужно было нивелировать превосходство противника в числе солдат и офицеров, сделав это недостатком. Наполеону просто негде сейчас развернуть все свои войска.
С одной стороны, слева от меня — Днепр, причем обрывистый, сложный для спуска. Да и тут стояли четыре парохода, готовые открыть огонь по наступающим французам. Справа устроена такая линия обороны, что пусть попробуют. Там и рвы с валами и колючая проволока, и разбросан чеснок. Ни людям, ни коням такое не пройти.
Остается два направления: идти вперед, или назад. Спереди сама крепость и туда французы уже сходили, неудачно. Или же назад, на меня. Но и отсюда уже идет атака. Так что…
— Что скажешь? — спросил я своего офицера, ответственного за связь.
Уже был виден один из воздушных шаров, поднятых рядом с крепостью. Так что мы можем в режиме реального времени маневрировать и принимать решения.
— Есть скученность врага, туда бьют ракетами! — прокричал связист.
И было не понять, почему он так кричит: то ли эмоционален, то ли контужен. Общий накал страстей кого угодно может выбить из равновесия.
* * *
— Мессир, нужно уходить! — молящим тоном обращался к своему императору дивизионный генерал Луи Габриэль Сюше.
— Вот так, когда у меня превосходство в силе? — Бонапарт не протестовал, он пытался найти решение, противодействие всему тому, что показывают русские.
— Это вторые Канны, — не унимался Сюше.
— А старик Суворов, значит карфагенянин Ганнибал, который разбивает римлян?
— Да, мессир, но мы оба знаем, чем закончились пунические войны и еще будем наблюдать, как горит Москва и уходит под воду Петербург, — дивизионный генерал, которому был обещан маршальский жезл по случаю победы по Смоленском, по воле судьбы становился тем, кто первым предложил императору бегство.
— Что скажешь, Жозеф? — обратился Наполеон к своему старшему брату, а ты, мой верный адъютант Жерар?
