— Это была бы огромная моя недоработка, — попытался выкрутиться я. — Нет, я ничего не знаю. Не знаю даже, почему такая дичь мне в голову пришла. Может быть, это все из-за лекарств.
— Конечно, — согласился он.
Но я прямо-таки видел, как потерял в его глазах несколько пунктов репутации. Добропорядочный советский (или какой еще) гражданин просто не мог бы допустить подобной мысли, и если все-таки допустил, то, возможно, он или не добропорядочный, или и вовсе не советский. А, например, американский шпион под глубоким прикрытием.
Вот на таких мелочах, говорят, настоящие шпионы и палятся.
— Но вы хотя бы можете вспомнить, откуда вы шли? — спросил он.
— Я просто прогуливался, я каждый вечер прогуливаюсь, но не по одному и тому же маршруту, — добавил я на тот случай, если он захочет проверить камеры. — Вечерние прогулки очень полезны перед сном, знаете ли.
— Знаю, — кивнул он. — Что вы еще помните об этом вечере?
— Ничего особенного, — сказал я. — Вечер, как вечер.
— Вы с кем-то встречались? Может быть, с кем-то конфликтовали?
— Нет, — сказал я. — Я вообще довольно неконфликтный человек.
И тут мне в голову пришла ужасная мысль. А что, если в этом мире я женат? Мироздание вполне могло подумать, что это будет идеальным прикрытием, и наверняка было способно подстроить мне и такую пакость.
Нормально ли, что женатый человек за все это время не сказал ни слова о своей второй половине, не попросил ей позвонить или что-то вроде того? Или эту странность тоже можно списать на лекарства и амнезию?
— Что ж, думаю, что на данный момент я услышал достаточно, — сказал капитан Сидоров, поднимаясь со стула и аккуратно похлопывая меня по плечу. — Я вернусь к вам, когда узнаю что-то еще. Выздоравливайте, Василий Иванович.
— Сделаю все от меня зависящее, — пообещал я.
Он ушел, но остаться наедине со своими мыслями у меня все равно не получилось, потому что пришла медсестра. Она была мила, вежлива и улыбчива, как и все здесь, поинтересовалась, как я себя чувствую, проверила показания приборов, зачем-то поправила мне подушку и подала мне стакан воды. Когда она наконец-то покинула палату, дверь снова открылась и впустила внутрь строгого вида женщину средних лет. Белый халат она набросила на плечи, а в руках у нее была сумка с апельсинами и прочими фруктами, так что я догадался, что она не из больничного персонала.
Но стоило ей открыть рот, как от строгого вида не осталось и следа.
— Василий Иванович, голубчик, как же вас так угораздило? — запричитала она, пристраивая пакет с фруктами на тумбочке рядом с кроватью. — Мы в школе только узнали, и я сразу же к вам. Витаминов вам принесла, витамины они же в любом случае лишними не будут…
— Спасибо, — сказал я представительнице дружного педагогического коллектива школы, которую я в глаза не видел. Но в которой, видимо, работал и был на хорошем счету.
— Что хоть с вами случилось-то, голубчик?
— Не знаю, — сказал я. — Кратковременная потеря памяти.
— Ой как плохо, — сказала она. — Ой какая жалость. Ну ничего, наша милиция разберется.
— Вне всякого сомнения, — сказал я. — Справитесь там какое-то время без меня?
— Учебный год только через неделю, — сказала она. — Ой, что же я такое говорю, за неделю вы же в себя не придете… Конечно, справимся, Василий Иванович, выздоравливайте и ни о чем таком не думайте. Вот сколько времени вам потребуется, столько и выздоравливайте.
— Угу, — сказал я, понятия не имея даже, как ее зовут и кто она такая, и опасаясь сболтнуть лишнего.
— Там мальчишки из секции хотят вас навестить, уже все телефоны мне оборвали, — сказала она. — Можно им?
— Можно, но лучше к вечеру, — сказал я. — Медицинские процедуры, все дела.
— Конечно-конечно, я же все понимаю, — сказала она. — Выздоравливайте, Василий Иванович, не буду вам мешать.
Она ушла, но если вы думаете, что после этого меня оставили в покое, то черта с два вы угадали. Видимо, это какая-то другая история.
Следующим, уже буквально через пять минут после ее ухода, нарисовался Николай. У него тоже был пакет с гостинцами, и он тоже улыбался, увидев меня в относительно бодром состоянии. Ну, в сравнении с тем, что было вчера.
— Просто хотел убедиться, что с вами все в порядке, — сказал он, ставя пакет рядом с тем, который принесла женщина.
— Со мной все в порядке, — заверил я. — Спасибо за ваше неравнодушие.
— Что вы такое говорите? На моем месте так поступил бы каждый.
И ведь он это даже без малейшей тени иронии сказал, искренне и на полном серьезе.
Вот же черт. Всего-то надо было Гитлера прикончить, как тут полное благорастворение воздухов наступило. Или это Чингизхан так плохо на всех влиял?
Глава 75
Когда закончились все эти бесконечные визиты, когда все ушли и оставили меня в покое, покоя мне это, как вы понимаете, все равно не принесло.
Окружающие меня люди были милыми, симпатичными, дружелюбными и доброжелательными, даже капитан Сидоров, и они выказывали искреннее участие ко мне и моей судьбе, но я ведь никого из них не знал, и все их дружелюбие и доброжелательность были направлены не на меня, а на того Василия, которого вчера в этой временной ветке, возможно, и вовсе не существовало, отчего я ощущал какую-то вселенскую фальшь и чувствовал себя чужим на этом празднике жизни.
Этот девяносто пятый отличался от того девяносто пятого, который я помнил, и пока выходило, что в лучшую сторону, и местное мироустройство не вызывало отторжения, но это был не мой мир и не мой год. И с каждой проведенной в нем минутой я все больше убеждался, что у меня нет никаких шансов встретить здесь тех, кого бы я хотел встретить.
Профессора Колокольцева, Петруху, Виталика.
И Ирину.
Конечно же, Ирину.
Как известно, даже если ты спас мир, это совершенно не гарантирует, что тебе понравится в нем жить.
У меня получилось. Я изменил историю, еще предстоит выяснить, насколько, но изменил. Я убил Чингизхана. Я, черт побери, убил самого Гитлера и каким-то образом уцелел во всем этом замесе. История меня не стерла, но, может быть лишь для того, чтобы посмеяться надо мной.
Телевизора в палате не было, видимо, пациентам с травмами головы такое противопоказано. Делать было нечего, и я просто пялился в свежевымытое окно, из которого было видно немного неба и кусок соседнего больничного корпуса.
Что ж, я здесь уже полдня, и никакие люди в серебристых костюмах и с татуировками на лбах до сих пор не попытались меня убить. Пожалуй, это был единственный радовавший меня факт.
Вечером пришли ребята из футбольной секции, которую я якобы вел. Их было человек десять, и все они были хорошими мальчишками, искренне за меня переживающими, но очень уж шумными, поэтому, к моему великому облегчению, медсестра объявила, что часы посещений закончены и быстренько их выперла. Они тоже принесли мне пару пакетов, а форвард с длинными волосами тайком засунул мне под простыню пару холодных банок пива. И где он только его взял? Наверное, в холодильнике у отца, потому что вряд ли тут несовершеннолетним такое продают.
Пиво было незнакомой мне марки «Золотая Москва», и я спрятал его под кровать, чтобы продегустировать в спокойной обстановке ночью. И только я успел это сделать, как ко мне снова заявился капитан Сидоров. Видимо, на него лимиты часов посещения не распространялись.
На этот раз в руках него тоже был пакет.
— У меня все есть, — сказал я, показывая на заставленную подношениями тумбочку.
— Это ваши вещи, — сказал он. — Те, что у вас были при себе, когда вас сюда привезли. Мы закончили с ними работать и теперь я принес их сюда, чтобы вам их вернуть.
— Очень любезно с вашей стороны.
Первым делом он достал из пакета паспорт и протянул его мне. Паспорт был в обложке, и я подумал, что герб смогу рассмотреть, когда участковый уйдет. Машинально раскрыл книжицу, посмотрел внутрь. Фамилия там стояла моя, рожа на фотографии — тоже. Выдан каким-то там отделом милиции Люберецкого района города Москвы. Я заглянул на страницу с пропиской. Адрес оказался мне незнаком, какая-то Тенистая улица сорок шесть. Без указания квартиры.
