Но ладно, думал я. Моя работа — всего лишь провести их туда и обратно, следить, чтобы никто не сломал шею по пути и чтобы все оказались в целости и сохранности. Моя задача ясна. Если они хотят искать мифы среди уральских гор — их дело, а вот моё — провести их через это как можно тише и без лишних разборок. Подумал, что, в конце концов, такие походы — не первый и не последний раз в моей жизни. Но ощущение того, что меня взяли как просто одного из обслуживающего персонала, честно говоря, начало чесаться, как будто ботинки натёрли на первых метрах.
Научная группа была как на подбор: аспиранты то ли в возрасте, то ли в стадии, где лицо всё ещё можно принять за юношеский энтузиазм. Они общались между собой напыщенно, как если бы все трое держали в руках невидимые кубки за вклад в науку, а я, видимо, при этом стоял где-то на заднем плане, держа им табличку с их именами. Ну, может, хотя бы к вечеру они снизойдут до меня и попробуют ввести в курс дела. Или нет.
Каждый из них выглядел так, будто сюда прибыл, вооружённый исключительно своими дипломами и верой в светлое будущее. Интересный народ, подумал я, с каждым часом понимая, что у нас будет ещё много весёлых часов, наполненных их ворчанием о том, как далеко мы ещё не дошли и как сильно от этого они устают.
Поезд Москва-Уфа. Плацкарт, разумеется. Место, где романтика железных дорог обретает настоящий дух реализма, без всяких скидок на комфорт или даже, страшно сказать, личное пространство. Кто не ездил в плацкарте, тот в жизни, можно сказать, мало что видел, ибо именно здесь раскрывается истинная магия пути — в запахах, звуках и ощущениях.
Итак, мы все разместились на свои места. Аспиранты — слегка помятые и явно не привыкшие к таким путешествиям. Профессор, сдержанно ворчащий, но до сих пор безупречно державшийся, устроился на верхней полке, где и уткнулся в книгу. Возможно, таким образом он пытался избежать нежелательных контактов с реальностью. Плацкарт — это ведь испытание для любого человека, который хоть немного привык к личному пространству. И, судя по виду профессора, он на этот путь пошёл исключительно из-за желания сэкономить — хотя подозреваю, что подсознательно он готовился проверить, насколько его нервная система выдержит полное погружение в народ.
Плацкарт — это не просто вагон, это целое государство, где царят свои неписаные законы, проверенные сотнями тысяч пассажиров. На этих металлических рельсах нет места личному пространству, зато можно найти всё, от запахов пирожков с картошкой до пьянящего аромата чужих носков. Здесь нет границ, зато есть единение в самых непривычных формах.
Первым делом тебя обдает густой, стойкий запах — смесь железа, пыли и… чего-то трудноопределимого. Тут даже слепой не промахнется, попав носом в ароматы недоеденных яиц и чьих-то припасов, оставленных в надежде, что завтра утром всё ещё будет съедобно, в воздухе витает удушающий запах несвежих носков, которые, видимо, пережили уже несколько поездок. Всё это обрамлено ароматом дешевого мыла из туалета и сдобренным запахом соседских котлет, съеденных ещё утром, но оставивших след в каждом уголке вагона.
И, конечно, чай в подстаканниках. Упускать его нельзя — это символ железных дорог, как флаг для страны. Этот чай не утоляет жажду, а скорее подаёт весть, что ты на пути. Он пахнет дымом, немного копчёной черёмухой, как будто бабушка накрыла на стол и зовёт с порога. Проводник будет неумолим — предложит этот чай каждому, с важностью министра, разливая напиток, который пьётся скорее для общей идеи, чем для вкуса. В этом есть что-то трогательное: ты держишь подстаканник и чувствуешь себя частью чего-то большего.
Один из аспирантов как-то вымученно пытался смотреть в окно, хотя за окном была только ночь. Мы все сидели, вдыхая аромат плацкарта — его старые, прожжённые временем занавески, которые будто впитали в себя все разговоры, все истории и, подозреваю, все слёзы и радости сотен тысяч пассажиров, прошедших через эти места. Тут каждый предмет, каждый полупроломленный столик, каждая вытертая поверхность о чём-то молчаливо напоминали, словно шёпотом рассказывая истории о людях, которые когда-то здесь сидели.
Первая ночь в плацкарте — это особое испытание для тех, кто ещё не привык к шуму и присутствию других людей буквально в метре от себя. Сперва думаешь, что никогда не сможешь заснуть. Даже не потому, что непривычно, а потому, что напротив кто-то всю ночь храпит, а сверху тихо спускаются странные звуки от двигающегося туда-сюда пассажира. Все мелкие шумы здесь многократно усиливаются и становятся похожи на оркестр. Иногда, кстати, ещё и подкашливает кто-то, словно только что вернувшийся из сибирской зимы.
Однако, к утру это перестаёт иметь значение. Кто-то спускается с верхней полки, кто-то ворчит, отодвигая чужие сумки, кто-то спешно перебирает вещи, чтобы найти зубную щётку и выйти в общий туалет с полным пониманием неизбежности. Плацкарт — он, знаете ли, учит терпению. Вот аспирант, что рядом, попытался было скривить лицо при виде общего туалета, но, вскоре, поняв, что выбор его всё равно не изменит, вошёл внутрь с удушливою покорностью.
Итак, сутки пути позади. Мы пересаживаемся на электричку до станции Симская. Это отдельная «прелесть» российского транспорта: перетаскивать баулы и сумки по перронам, под рёв старых тепловозов, под грохот огромных стальных колес. В электричке нас не ждал ни чай в подстаканниках, ни приглушённые, милые занавески, заменяющие домашний уют, только привычные деревянные лавки, такие, знаете, которые за несколько часов способны превратить пятую точку в неподъёмный камень. Но электричка — это уже знакомое дело, особенно после плацкарта, как будто возвращение домой, только с видом на промзоны и леса.
Электричка заполняется местными жителями, но, разумеется, какую-то долю занимают наши аспиранты — немного побитые плацкартом, немного посеревшие от неизвестности впереди. Профессор, помятый и замкнувшийся в собственных мыслях, сидит в углу и, кажется, внутренне уже жалеет, что не выбрал другую сферу научной деятельности. Аспиранты между тем уже приуныли. Один из них, кажется, обдумывал, как бы вернуться в столичный уют и сменить тему научной работы на что-то более доступное. Взгляд его был полон тоски по тёплым стенам университета.
Пару часов спустя, вымотанные долгой дорогой, мы прибываем на станцию Симская. Здесь, на этой крошечной, слегка обшарпанной станции, где даже табличка «Симская» будто выгорела от времени и забыла своё собственное имя, нас встречает полное отсутствие суеты. Оказывается, место словно замерло, в ожидании кого-то. Никто не торопится. Здесь каждый звук кажется подчеркнуто важным. Группа стоит, переглядываясь, на мгновение замерев, словно все до конца не осознали, что это не сон, и теперь мы все действительно стоим у самого порога тайги.
Здесь, вдалеке от городской цивилизации, каждый из нас по-своему замолкает.
Да уж, всего-то двенадцать километров по прямой, — подумаешь! Если бы не река Сим, можно было бы махнуть пешком и не заметить, но наша прямая превратилась в целых двадцать с хвостиком, и это при условии, что мы не потеряемся, обходя камни и лесные завалы. Я стоял, опираясь на рюкзак, и мысленно подсчитывал время, которое у нас было. Похоже, где-то к вечеру, может, ближе к закату, если пойдём не очень медленно, мы и приблизимся к месту. Но это «если» отозвалось во мне как лёгкий укол сомнения — оглядывая нашу компанию, я уже представлял, сколько раз придётся делать остановки, поправлять рюкзаки, или просто останавливаться, чтобы дождаться кого-то из аспирантов, кто по привычке забудет, что за лесом нет асфальта.
— Может, заночуем с комфортом? — предложил я, решив, что если дать группе отдых, то первый переход пройдёт спокойнее. Как говорится, лучше заночевать по-человечески, чем потом спасать потерянных в ночи по одной извилистой тропке.
Но профессор посмотрел на меня с усмешкой, словно мой вопрос был лишним, да ещё и с лёгким оттенком пренебрежения. И кто бы мог подумать — слабаком он меня считает! Я, честно говоря, уже представил, как он пожалеет об этом решении. Но спорить не стал, просто пожал плечами и развернулся в сторону тропы, мол, вперёд, господа, держитесь за науку, пока можно.
