— Слушайте! — хлопнул ладонью по столу Аркадий Павлович. — А я к ней вечерком зайду, поговорю! У нее ж комната свободная имеется, а она одна.
— И что?
— И то! Жилье мы Вам должны предоставить, вот и предоставим. Вы у Любы жить будете, ну а мы с ней уж как-нибудь договоримся. Это моя забота. Вы детишек наших только на путь истинный наставьте.
— Ладно, — кивнула я, значительно повеселев. Надо же, а я и совсем забыла о таком приятном бонусе жизни в СССР, как служебное бесплатное (или почти бесплатное) жилье. А что? И в Москве, и в Ленинграде мне, как учительнице, выделялась комната. Лучшей хозяйки, чем тетя Люба, мне и впрямь не найти. Если она согласится меня приютить, будет здорово.
Еще почти целый час мы с Аркадием Павловичем обсуждали нюансы моей предстоящей работы, а потом я, тихонько напевая под нос какую-то песенку, направилась домой. Однако, выходя из здания сельсовета, я увидела знакомый потрепанный велосипед и его не менее потрепанного владельца.
— Ба? — воскликнула я. — Неужто «Петька-два ведра»?
Глава 4
Напоминание о присвоенной когда-то кличке ушлому дедку, сдавшему мне за рубль в сутки комнату в чужом деревенском доме, сильно не понравилось. Он сердито нахмурил кустистые брови, потом высморкался двумя пальцами, вытер руки о штаны и недовольно поинтересовался:
— Какие такие «Два ведра»? Ты чего несешь-то? Малахольная, что ль?
— Прозвище у Вас такое, дядя Петя — «Два ведра!» — весело сказала я, глядя на смущенного старичка без всякого зазрения совести. К старшим я обычно относилась с уважением и не позволяла себе фамильярности, но тут, кажется, тот случай, когда мудрость не пришла вместе с возрастом. По всей видимости, в случае с Петькой-два ведра возраст пришел один.
— Чиво? Какое прозвище? Самогону, что ли, хряпнула?
— Ну кличка, погоняло, «кликуха»… «Два ведра».
— Растрепали уже тетки-балаболки? — мрачно сказал Петька, поняв, что отпираться бессмысленно.
— Ага, — согласилась я, поморщившись, и повторила слова хозяйки дома, тети Любы. — Это ж деревня, тут, дядя Петя, все все про всех знают. Что знает кум, знает и кумова жена, а по ней и вся деревня. И про два ведра, и как дом Вы мне «сдали» до пятницы за трешку…
Однако Петька-два ведра ничуть не испугался, как и предсказывала тетя Люба.
— А что? — нагло сказал он, ставя ногу на педаль велосипеда, который жалобно заскрипел под тощей ногой. — Проблема-то в чем? Не на улице ж тебе было ночевать… Ты мне вообще-то благодарна должна быть. Я человек добрый, помог по доброте душевной, пожалел тебя, бедолажную, оказал услугу неоценимую. Тебе прикорнуть надо было где-то, я тебе жилье нашел. Ивановна — баба добрая, хлебосольная, на улицу никого не выгонит. Живет она одна, домишко у ней на две комнаты, одна пустует. Люба-то с войны еще во вдова, замуж выходить не стала, хоть я и предлагал… Ну сама виновата, что жениха такого видного упустила. Скучно бабе одной, вот я ей и привел компанию. А кому плохо? С нее не убудет. Ну согласись, хорошо ж тебе у нее? Кормят, поят, подушки взбивают, разговорами развлекают… Чего тебе еще надо? Как на курорте, только моря нет? Хочешь — баньку натопит, хочешь — пирогов испечет. Так?
— Так, — подумав, мрачно согласилась я. Что ни говори, а была в словах хитроватого Петьки-два ведра своя сермяжная правда. Кабы не он, ночевать бы мне в лучшем случае на вокзале, а в худшем — в местном участке. А то и того хуже — пришлось бы отбиваться дрыном от голодной злой своры собак, как те школьники из рассказа председателя Аркадия Палыча. Что ж, буду считать, что я заплатила за услуги риэлтора. — Язык у Вас будь здоров подвешен, дядя Петя…
— Ну вот, — рассудительно поднял вверх крючковатый указательный палец Петька-два ведра. — Было б о чем толковать. Все в плюсе. — И он важно выпрямил впалую тощую грудь. — Информация денег стоит. Кто ей владеет, перед тем весь мир на коленях стоит. А я на спиннинг новый собираю, мне деньги позарез нужны. Так что «спасибо» еще скажи за мою доброту. Если б не я, ночевать бы тебе в кутузке. У нас тут порядки строгие, это тебе не Москва…
— Все в плюсе, кроме тети Любы, — напомнила я «повелителю мира». Как-то нехорошо все-таки вышло. Наказать бы наглого старикашку, который привык быть добреньким за чужой счет, да как? Драться я не умею, а в милицию обращаться бесполезно. Я тут — человек новый, незнакомый, меня слушать не станут, а он тут, кажется, с рождения живет. Ему и поверят. Небось еще больным прикинется, на жалость давить начнет. Еще выставит все так, как будто я ночью специально пробралась в чужом дом, а он попросту мимо шел и видел. Знаю я таких «милых» старичков. Как мусор самим вынести — так у них спина болит. А как через весь город ехать на трамвае в магазин, где макароны «на рупь» дешевле, и расталкивать народ, так мигом выздоравливают.
— Ничего не знаю, — нахмурился дедок. — Бывай.
И, бренча старой несмазанной цепью, он покатил велосипед по дорожке… А я, вздыхая и жуя сорванную по дороге травинку, направилась к своему временному пристанищу. Что ж, я ему еще припомню…
* * *
— Так ты значит, Ивановна, детишек наших учить будешь? — заинтересованно расспрашивала меня тетя Люба, хлопоча на кухне. — Ну и ладушки! Новость-то какая хорошая! Прямо праздник! Неужто услышали наверху наши просьбы? Мы ж всей деревней писали! По тебе сразу видно — женщина ты образованная, добрая, к детишкам нашим подход найдешь. Я председателю нашему, Палычу то бишь, давно говорила: сделайте тут нам школу, начальную хотя бы. Виданое ли дело — ребятишкам зимой по морозу да по темени больше часа топать! Значит, говоришь, встретился тебе у сельсовета паршивец этот?
— Кто?
— Да Петька-два ведра, чтоб ему пусто было! — тетя Люба с грохотом поставила на стол поднос с новой партией пирожков. — Погоди маленько, скоро остынут и перекусим!
— Перекусим? удивилась я. — Мы же час назад всего обедали.
— Правильно, то обед, а после обеда чайку, да с чабрецом, да с пирожками, да во дворе под птичье пение — мило дело!
— Уф-ф, — тяжело выдохнула я. — Вкусно, конечно! Я же так, тетя Люба, первого сентября ни в одно платье не влезу, — рассмеялась я.
— А ты, голуба моя, ходи вечерами да гуляй, так все лишнее и растрясешь, — поддержала мою шутку хозяйка.
Переложив чуть остывшие пирожки в несколько тарелок, тетя Люба сняла фартук и уселась в кресло.
— Уф-ф, ну все вроде, закончила на сегодня. Припозднилась я, до семи утра дрыхла.
— Это называется «припозднилась»? Семь утра — это поздно? — вытаращила я глаза. Сколько себя помню, раньше шести или семи я никогда не просыпалась, даже когда нужно было вставать на работу в ненавистный магазин у дома, которому я отдала тридцать лет жизни.
— А как ты, голуба моя, хотела? Мы тут рано встаем, — снисходительно посмотрела на меня хозяйка дома. Это Вы, в Москве, до восьми почивать можете. Да ты не думай, — ласково сказала она, глядя, что я нахмурилась. — Я ж не в укор, не в лености тебе упрекаю. Завидую я тебе по-доброму. Думаешь, я сама так не хочу? Да я б с радостью, только пятки б засверкали. Да поздно уже, надо было в молодости перебираться. Трудно было тогда — паспорта не выдавали колхозникам. Кто посмекалистее, лазейку-то нашел и давно уехал. Сейчас живут — не тужат, уже квартиры столичные получили. Плохо разве, когда жизнь устроена? Хочешь чаю — пошел, поставил чайник на газ — и готово. Захотел помыться — вот тебе душ. И топить небось печь не надо? Муж мой покойный рассказывал, что в некоторых домах печи еще есть, старые…
— Может, где-то и есть, — пожала я плечами. — Только в квартире, где я жила, отопление центральное, не надо ничего топить. В мае только его отключают. А как холода начинаются, включают снова.
— Красота! — восхитилась тетя Люба. — Всем бы так жить! А знаешь что, Ивановна… — задумчиво протянула она, насыпая в пузатенький заварочный чайник ароматный чай. — Есть у меня идея насчет охламона этого двухведерного.
