— А в какой кабинет мне очередь занимать? — растерянно спросила я.
— Какой кабинет? — гоготнул мужчина. Меня обдало резким запахом перегара. — Прямо по коридору иди, аккурат упрешься. Один тут кабинет. А ежели тебе гальюн нужен, то удобства во дворе. Один тут «кабинет». Тебе, красивая, лещик, кстати, свежий не нужен? Недорого уступлю. Уху сваришь. Зуб даю: ежели сметанки туда добавить, то за уши не оттащишь!
— Нет, спасибо, — вежливо отказалась я. — И вам доброго здоровья! До свидания!
В деревне почему-то все обращались друг к другу на «ты». Меня это, как человека, выросшего в Ленинграде, немножко коробило, но вида я, конечно же, подавать не стало. Со своим уставом, как говорится, в чужой монастырь не ходят.
Палычем оказался худой мужчина лет шестидесяти, высокий и в очках, которые постоянно сползали ему на переносицу. В его кабинете сильно пахло махоркой. Мужчина, видимо, был глуховат, так как говорил очень громко.
— Здравствуйте, — вежливо постучав, я вошла внутрь и уже в который раз за день поздоровалась. — Вы Аркадий Павлович?
— Здрасте! — доброжелательно гаркнул он. — С утра он самый был, коль ничего не поменялось. А Вам чего?
— Я Дарья, — робко начала я.
— Кто? — снова гаркнул мужчина, еще громче. — Не слышу я! Громче говорите!
— Дарья Ивановна Кислицына, из Москвы, — набравшись смелости, сказала я уже более уверенно и громко. Директором школы все же буду, в конце концов. Меня сюда назначили…
— Ёк-макарек! — чуть не подскочил на стуле председатель. Услышав бодрый окрик, я сама, признаться, чуть не оглохла и от неожиданности отскочила в сторону. — Кислицына! Дарья Ивановна! Я же с самого утра Вас жду! Ну и ладушки, значит, школа у нас будет! Вспомнило наконец о нас РОНО… Это ж Вы из Ленинграда? Красивый город. Жена у меня из Ленинграда, всю блокаду там была, медаль имеет. Да вы садитесь… Садитесь!
Председатель, вскочив с места, услужливо придвинул ко мне стул.
— Да садитесь, — заметив мою обеспокоенность, — сказал он уже тише. — Вы, голубушка Дарья Ивановна, не серчайте уж, что напугал я Вас. Контузия у меня с войны еще, артиллерист я бывший. Одно ухо у меня вообще не слышит. Только писк в нем какой-то противный, этот, как его… Ти…ти… Тьфу ты! Голова два уха, а сама старуха!
— Тинитус, — вспомнила я. Эта неприятная штука в старости проявилась у моей бабули. По ее выражению, это было сродни ощущению, «будто комар в ухе зудит и никак не сдохнет».
— Во! Сразу видно, человек культурный, образованный, — обрадовался председатель. — А у меня с памятью уже плоховато стало. Седьмой десяток все-таки пошел. Значит, детишек наших учить будете. Здорово, здорово… Это… простите, не сообразил… чайку?
— Да, с удовольствием, — охотно согласилась я. Пока я в доме любезно приютившей меня тети Любы кипятила воду, выбирала, что надеть и приводила себя в порядок, а потом еще топала до сельсовета, прошло немало времени. Снова захотелось что-то перекусить.
В мгновение ока передо мной на столе оказались чашка чаю, тарелка с ломтиками сероватого хлеба, на которых сверху лежали кружочки «Докторской» колбасы, и кулек ирисок «Золотой ключик», при виде которых мои зубы предательски заныли.
— Вот, хорошо, что без Вас не начал, — обрадованно сказал председатель. — Как знал, что сейчас придете! Угощайтесь. Свежий чаек, только что заварил. Эх, как я рад, что Вы приехали к нам, словами не передать. У нас же ближайшая школа — в пяти километрах.
— Как же дети учатся? — изумилась я.
— Так напрямую ходят, через лес, по тропе, — будничным тоном пояснил председатель.
— А совсем маленькие? — удивилась я.
— Со старшими вместе идут, — пожал плечами председатель. — Те, которые постарше: десять, одиннадцать годков — мелких за собой ведут. Родители на работе, провожать некогда. А после работы по хозяйству дел полно.
— А зимой? — не верила я своим ушам.
— Что зимой?
— Опасно же?
На лице председателя залегли сладки. Прежнее любезное выражение лица сменилось тревожным.
— Вот это проблема, Дарья… Опасно, что уж говорить. Как Вас по батюшке-то величать?
— Ивановна.
— Да, точно, Ивановна, Вы же говорили. Дырявая у меня башка, причем и в прямом, и переносном смысле. Осколок там сидит с сорок второго года. А вытаскивать нельзя — помереть могу. Вот и забыл. Да… тяжко зимой. Светает поздно, темнеет рано. В соседнем селе школа маленькая — помещение крохотное, а детишек много. Учатся в две смены. Вот и возвращаются порой, когда уже темень — глаз выколи. Бывало, собаки деревенские дитенков наших за штаны хватали, хорошо хоть без серьезных травм обошлось — отбивались дрыном.
Я представила себе, как маленький пацаненок с ранцем после второй смены в школе шагает один через лес и всю деревню домой, держа дрын наготове, чтобы отбиться от стаи собак, и у меня внутри все похолодело. Я бы и сама себе, взрослой тете, ни за что не пожелала оказаться в такой ситуации… Нет, школа в деревне позарез нужна!
— А кто из учителей уже есть? — спросила я.
— Да пока немного, — удрученно сказал директор. — Евдокия Никитична согласилась музыку вести. Она певица бывшая, с Шульженко даже знакома когда-то была. В войну с концертами ездила за линию фронта, бойцам песни пела. Григорий Ефимович физику и химию будет преподавать. Учитель по географии тоже нашелся. Историк есть, молоденький, его сразу после института к нам распределили. Он тут заходил на днях. Молодой такой парень, умный очень, но зашуганный очень — сам еще почти ребенок, переживает, что не справится. Ну да Вы, Дарья Ивановна, педагог опытный, и к детям, и к учителям подход найдете…
— «Это еще бабушка надвое сказала, — мрачно подумала я, жуя бутерброд. — В деревне я отродясь не жила — только на дачу иногда наведывалась. Да и никаких институтов продавщица Галочка никогда не оканчивала, хотя даже завучем довелось поработать».
К ирискам я благоразумно решила не прикасаться. Вряд ли в деревне, в которой нет даже школы-семилетки, найдется высококвалифицированный стоматолог. А в Москву ехать у меня пока нет времени.
— И еще из Москвы переехала одна учительница, вспомнить надо, как ее зовут, — продолжал председатель, лучась добродушием. — Лет сорок она уже педагогиней трудится, если не больше. Захотелось в старости поближе к природе пожить — устала от шумной столицы, говорит. И муж ее с ней к нам переехал. Ну а заодно и поработает. Трудовиком будет.
— Отлично, — повеселела я. — Значит, кое-какой комплект учителей уже есть.
— Есть, да в основном не про нашу честь, — не разделил моего бодрого энтузиазма Аркадий Павлович. — Еле-еле выцепили.
— В смысле?
— Тут не только со школой беда, — доверительно сказал мне председатель. — Трудно привлечь специалистов из города. Оно и понятно: скукота. Скоро тут старики одни останутся. Молодежь, как школу заканчивает, хватает аттестат — и в Москву, только-только «шампань» на губах обсохнуть успевает. Я их понимаю — а чего тут ловить? Работать негде. Сын мой, как школу окончил, на следующий день уехал и в ПТУ там поступил. Так и остался, женился уже… Ох, не туда что-то меня понесло… — запнулся Аркадий Павлович. — В общем, рад я по уши, что Вы к нам приехали. А Вы, кстати, голубушка, где остановились-то?
— У женщины одной, те… Любовь Ивановны. Она недалеко тут живет.
— Тут у нас все недалеко, кроме школы, — рассмеялся председатель. К нему вновь вернулось хорошее настроение. — Ивановна? Полная такая, коса на голове короной?
— Да, она самая, — кивнула я. — Только мы с ней до пятницы договорились.
— Знаю, знаю, — благодушно улыбнулся председатель, наливая себе и мне еще по чашечке чая. — Хлебосольная тетка Ивановна. Она ж одноклассница моя, я с ней на выпускном даже танцевал. Хорошая женщина. Мужа она очень своего любила. На войне он погиб, на мине подорвался. Детей у них так и не народилось. К ней потом все холостые мужики в деревне сватались, да она всем отказала. Хорошо Вам у нее?
— Хорошо, — довольно улыбнулась я, умолчав о плутоватом «риэлторе». Я на него и не обижалась особо, — Будто у любимой родственницы гощу.
