— Если опустить и отключить свет, то…
То человек окажется в полной темноте. Наум Егорович представил себя, привязанного к кровати, закрытого в этом закутке. И тьму вокруг.
Тут и здоровый свихнётся.
Это ведь пытки. Пусть не физические, но… почему-то увиделась вдруг та девчушка, возраста дочки. А потом и дочка.
— Спокойно, — Женька положил руку на плечо. — Никто не уйдёт обиженным… сейчас я… погоди…
Он повернулся и хлопнул в ладоши.
— Ребят, тут вот всё, что найдёте, ваше. Разрешаю не стеснятся.
Это он мышам.
— Сделайте это место непригодным для жизни.
— А не отравятся? — в отличие от места, мышей было жаль.
— Не боись. Им только в радость. Им зубы стачивать надо, а у них они сверхпрочные. И тут уже зерном не отделаешься, надо бетон грызть или что-то вроде. Ну или напильником. Но грызть — приятнее.
— Тогда ладно.
Дальше они прошли по коридору, заглядывая в каждую попадающуюся на пути палату. Ничего-то нового. Ощущение, что одну и ту же комнату растиражировали. Наум Егорович очень надеялся, что это вот всё, что съемка потом покажет… докажет…
Хотя людей в палатах нет.
Сошлются на эксперимент. Или ещё что придумают. Какую-нибудь психологическую релаксацию и разгрузку психики путём уменьшения визуального шума. И жгуты — как средство особое, крайнее, не позволяющее пациентам буйным причинять себе вред.
Нет, мало.
Пока ещё мало.
Если дело придётся иметь с кем-то из высоких родов, то доказательства нужны будут прямые, чтоб ни одна скотина не отбрехалась.
К лестнице Наум Егорович Женьку вывел. Правда, тут с замками возиться не пришлось, поскольку дверь была раскрыта и заботливо подпёрта, причём явно не ночью. Кто-то замаялся толкать слишком тугую пружину.
— Маша, Оленька будет жить с нами… во многих странах многоженство…
Тощий парень в не слишком чистой майке и трусах стоял на пролёте, приобнимая кого-то невидимого. Второй рукой он жестикулировал, рассказывая о том, как важно женщине правильно понимать своего мужчину.
— Чего только людям не прибредится, — сказал Женька, сочувственно покачавши головой.
На следующем пролёте он остановился.
Принюхался.
— Воняет, — сказал он жёстко. — Сильно воняет.
Наум Егорович тоже сделал вдох. Нет, не сказать, чтобы воняет. Воздух спёртый, что нормально для подземелий. Верно, вентиляцию ставили, но или неправильно рассчитали, или сэкономили где-то, однако было душновато.
Неприятно.
Но вот чтоб вонь?
— Некротикой, — Женька выставил руку. — Отправить бы тебя…
— Сам иди.
— Я не в том смысле. Тут что-то очень нездоровое. Для людей опасно.
— Так… вон, люди, живые вроде. Целые.
— Это только кажется. Каждый, кто в это дерьмо окунался, получит своё. И чем дальше, тем больше… это как с радиацией. Её вроде и нет, но след оставит.
— А ты?
— А я ведьмак. Мне это… — Женька зажмурился и на лице появилось выражение предовольное. — Мне этого, если так-то, и не хватало для счастья-то.
— Плохо не станет?
Вонь вдруг появилась. Вот не было, и вот раз, будто она, сгустившись, окутала фигуру Женька. И Наум даже видел её, этаким мутным облаком вроде дыма сигаретного. И облако это впитывалось в кожу.
— Погоди тогда. Сейчас немного очищу, чтоб ты чего не схватил. И силы опять же подберу. Чую, силы пригодятся.
— Значит, там некромант?
Наум Егорович оглядывался, но на лестнице не особо чего и разглядишь.
— Не похоже… я, если так, только в теории про них знаю. Сам понимаешь, времена сейчас такие, цивилизованные до оскомины. Ни тебе армий тьмы, ни полчищ мертвецов, ни иных порождений злого разума, которые повергнуть надо. Только и остаётся, что хроники читать.
— Вот знаешь, сочувствовать не тянет…
— Дед, когда с Наполеоном воевал, сталкивался… он говорил, что некроманта, если встретиться, то сразу и ощущаешь. А тут только сила… будто истекает откуда-то?
Наум Егорович даже догадывался, откуда.
В зону отдыха он Женьку провёл. На полу сидела пухлая дама неопределенного возраста, которая вытянула руки и поворачивала их то в одну сторону, то в другую, любуясь чем-то невидимым.
Её они обошли.
Да и так-то… в комнаты заглянули, те были прилично больше, чем наверху, да и обставлены иначе. Во всяком случае, тут к кроватям никого не привязывали.
— Пять всего, — заметил Наум Егорович, закрывая очередную дверь. — А народу тут побольше.
— Там вроде как домики есть, для охраны и персонала, отдельные. А тут, наверное, те, кто на дежурстве или ещё чего, — Женька почесал нос. — Вряд ли по доброй воле кто под землёй сидеть захочет. Потом выясните. Идём. А то времени немного.
Времени хватило, чтобы заглянуть в лаборатории.
Наум Егорович надеялся, что его аппаратура не засбоит, что заснимет всё. И эти столы, и шкафы со склянками, сложные конструкции из стекла, пластика и металла. Какие-то приборы, из которых он только центрифугу и опознал. И даже сам тому удивился, ну, что опознал-таки.
Снова шкафы.
Компьютеры, но спящие, и Женька лишь покачал головой:
— С техникой я не особо. Угробить могу, но, подозреваю, тебе не это надо.
— Жаль, — что-то подсказывало, что основные сокровища прячутся там, в глубинах железного мозга, и невозможность добраться бесила Наума Егоровича.
— Не переживай, — Женька понял. — Я там племяшке шепнул, чтоб Игорьку сказала. Игорёк у нас неплохо во всяких нынешних штуках и разбирается. Чего-нибудь да придумает.
Сомнительно.
Но Наум Егорович кивнул.
Во второй лаборатории тоже было непонятно. Снова машины. Какие-то чертежи, детали чего-то. И ощущение неправильности пространства…
Он поворачивался, стараясь, чтобы в поле зрения попал каждый закуток, каждая бумажка.
И отступает.
— Время, — голос Женьки отмеряет уходящие минуты.
Кабинет Льва Евгеньевича. И тут просто снять. По-хорошему бы в бумагах покопаться, но Наум Егорович не уверен, что сумеет все вернуть, как было. А выдавать своё присутствие здесь? Нет, нельзя… да и времени не хватит. Слишком много здесь всего. И опять же, ноут стоит, выключен, но само наличие.
Ладно, пусть там головы ломают.
Ещё кабинет.
И… та лаборатория, в которой он уже был. Но теперь Наум Егорович проходит снова. Запертая дверь. Женька, застывший перед этой дверь. Он прикрыл глаза и чуть покачивается. И кажется, что вовсе отключился, но…
— Уходим, — Женька первым отступает.
— А мы…
— Открывать нельзя, — он качает головой. — Там… что-то очень странное. Разве не чувствуешь?
Наум Егорович прислушался к себе. Чувствовал он разве что острое желание подать сигнал, чтоб эту проклятую «Птицу» прямо сейчас и накрыли. И что-то там подзуживало, нашёптывая, что время хорошее.
Отличное.
Охрана в отключке.
Пациенты тоже.
Никто не помешает. Никто не нажмёт на волшебную кнопку самоликвидации. Так что спецы Института Культуры войдут и сами разберутся, что с лабораториями, что с ноутом.
Но…
Нет.
Может, в машинах информации и хватит, чтоб здешний народец отправить на бессрочную каторгу. А может, и не хватит. Может, найдутся доказательства, чтоб связать «Птицу» с её покровителем, а может… слишком зыбко.
Ненадёжно.
Ждать надо. Искать. А эту ночь сна, если так-то, и повторить можно будет. Женька не откажет.
— Вернёмся, — сказал Женька и ноздри его раздувались. — Всенепременно вернёмся… но чуть позже.
И Наум ему поверил.
А так-то поднялись они вовремя. Небо уже посветлело, полыхнуло по краям ярким золотом, напоминая, что до рассвета всего ничего осталось. И значит, скоро явится смена.
Знать бы ещё во сколько…
— Что там было-то? — уточнил Наум Егорович, устраиваясь на лавочке. Чуть дальше, свернувшись клубочком, на газоне сопел Лев Евгеньевич, выглядевший милым и безобидным. Палец в рот сунул и даже во сне продолжал бормотать что-то, про открытия и науку. Снилось ему, небось, как космические корабли бороздят просторы океанов. Или что-то иное, но столь же вдохновляющее.
