– Хочу. Но не такой ценой. Когда правда выплывет, а она выплывет! – это станет концом Ордена.
— Хватит корчить из себя святого, псякрев! — Яков взорвался, но мгновенно овладел собой и продолжил спокойно: — Брат, мы взрослые люди. Правда не дерьмо – не выплывет, если ей не разрешить.
— Я придерживаюсь другого мнения.
— Иногда нужно идти на уступки. Подумай о том, что я только что сказал. Взгляни на Орден и его будущее, – проницательно предвещал Иаков. - Не спеши с ответом. Никогда не отказывайся сразу, так поступать безрассудно.
- Может быть, - Ярема отошел, прижался спиной к отцовскому дубу. — Возможно, так поступать безрассудно... В политике. Но я не политик, братец. Я воин.
Яков раздраженно сплюнул.
— Ты приходил с этим к деду, не правда ли? – спросил Ярема.
Никакого ответного слова. Итак, в яблочко.
– Он так же отказал тебе, – продолжил характерник горько. — Тогда ты решил, что если не есаула, то простой рыцарь пригодится... Но пришел ко мне. Но я тоже этого не буду делать.
– Согласись не ради Ордена, а ради семьи, – Яков ударил себя в грудь.
– Семьи? То есть, ради твоих амбиций? Нет, братец, не уговоришь. Это мое окончательное слово, Ярема скрестил руки на груди. – Оно останется неизменным. Извини.
Губы старшего брата исказила ярость.
– Неизменным, говоришь? Прости, говоришь? – Яков несколько секунд сжимал кулаки, а затем прокаркал: – Запомни! Хорошо запомни этот разговор, брат. Я протянул тебе руку, а ты харкнул на нее!
- Я не...
- Молчи! Это... — Яков кивнул на клямы его череса, — стало тебе дороже этого!
Золотой ныряльщик указал на рубашку Яремы, где был выстроен семейный герб.
— Разговор завершен, рыцарь.
Распавшийся от гнева Иаков развернулся и пошел в поместье.
Поднялся ветер, дубрава зашуршала. Ярема смотрел вслед брату, пока тот не исчез. Характерник провел ладонью по лицу, сжал заплетенную бороду.
Он так долго мечтал вернуться домой, видел это во сне — теперь казалось, что лучше было и не возвращаться.
***
Северин допил кисель, откинулся на скамью и довольно крякнул. Для полного счастья оставалось только выкурить хорошенькую трубку.
– Слишком много смольешь, – заметила Лина, убирая со стола.
– Врачи утверждают, что курение развивает дыхательные пути и ускоряет работу мозга, – ответил характерник, раскуривая носогрейку.
— Не верь тем врачам, — ведьма презрительно сморщила носик. — Ко мне несколько курильщиков приходило с легкими, полными дерьма. Один харкал кровью, вскоре скончался...
Северин прищурился, с удовольствием затянулся и пустил тучку под потолок.
– А меня врач в детстве от смерти спас, – подмигнул ей. — Еще заметь: это не просто табак, а целебная смесь с коноплей.
Лину это не убедило: она каждый раз предупреждала его о вреде курения, каждый Северин не считался, оба оставались при своем.
Грязная посуда улеглась в большой медный таз. Лина всыпала туда щепотку таинственного пороха, добавила перевитую высушенную траву, что-то прошептала, и вода сошлась густой зеленой пеной.
— Каждый раз забываю спросить: этого ты тоже научилась у Соломии?
— Этому Соломия научила меня в первую очередь.
Северин рассмеялся.
– А меня заставляла руками посуду мыть! Надо ей написать... Потому что снова скажет, что забыл о ней.
– Ты действительно забыл, – Лина скрестила руки на груди.
– Но она не командирует ворон!
— То есть без ворон переписываться невозможно?
– Все-все, пристыдила, – Северин поднял руки кверху. — Напишу ей сразу, как уладжу дело.
— Ты действительно должен ехать?
— Нет выбора, — вздохнул сероманец. — Я бы охотно остался, но один упрямый агент долго не отвечает. Должен разобраться, в чем дело.
Ведьма приблизилась вплотную и решительным движением отняла у него трубку. Северин с сожалением провел носогрейку взглядом, Лина взяла его за подбородок и заставила посмотреть ей в глаза. Он без сопротивления нырнул в зеленые глубины.
– Задержишься немного? - села на него верхом.
Он не мог устоять перед таким предложением.
Через полчаса Чернововк подхватил собранные саквы и молча скрипнул дверью, как будто пошел по делам на несколько часов. Лина осталась в разбушевавшейся кровати, не проронив ни слова. С улыбкой смотрела на пол, где смешались остатки молока с обломками кувшина, погибшего жертвой их перемещения со стола на кровать; смотрела так пристально, словно в белой луже скрывались большие пророчества. Лина ненавидела какие-либо ритуалы прощания.
Стоял погожий июньский день – хоть картину пиши. Шаркань поздоровался с веселым ржанием, Северин в ответ почесал его между ушами и проверил подковы. Довольный осмотрами, прибил табак черной от постоянных порезов пучкой большого пальца, разжег погасшую носогрейку, которой не успел выкурить даже половину, и без спешки запряг коня.
— Поехали, друг, — сероманец дунул в лошади ноздри терпким дымом, даже Шаркань чихнул. – Дорога неблизкая.
Небо сияло безоблачной голубизной, природа полыхала свежим разноцветием. Из полей доносились крестьянские песни, потрясенные многоголосием пения пения. Чернововк тоже насвистывал какую-то мелодию. Настроение было чудесным. В такие дни ему казалось, что жизнь действительно имеет смысл.
Какие-то встречные путники кивали, некоторые здоровались, таким Северин отвечал дружеским взмахом руки. Некоторые отводили взгляд и крестились, он и к таким давно привык. Раскаленные скобы блестели, рассыпали по сторонам отблески трех солнечных прыгунов. Чернововк прикладывался к фляге с водой, но трубку больше не трогал — не из-за предостережения ведьмы, а из-за жары, под которой о горячем дыме даже думать не хотелось.
Несколько месяцев подряд новая страница его жизни писалась легко, без ошибки, без ляпки. Служба в шалаше двухвостых проходила спокойно. Северин потихоньку откладывал дукачи на счет, время от времени размышляя, как их лучше потратить. Единственные родственники по материнской линии, семья Непейводы, чувствовали себя неплохое — хозяйство цвело, деньги тоже водились. У друзей по Ордену тоже дела невроки: Варган расследовал какие-то денежные сделки, Эней воспитывал сына, Малыш путешествовал по Северу, а в жизни Захара (несмотря на его почтенный возраст) появилась женщина. Да и у Северина отношения с Линой складывались отлично, если не сказать – идеально. Пусть так и продолжается, подумал он, чтобы не сглазить. Потому что с Катрею все тоже начиналось увлекательно и ярко, а кончилось... Он выпустил здоровую гнездо дыма, отгоняя воспоминания: кончилось — и хорошо. Это все в прошлых главах, перевернутых навсегда.
Шаркань разделял приподнятое настроение хозяина. За эти годы его нетерпеливый нрав несколько успокоился, но он до сих пор ни на одном склоне не мог удержаться и переходил на бодрый клус.
Пообедал сероманец со встречной на привале млечной валкой. Его щедро угостили сытными блюдами и последними новостями - в этом году наблюдается наплыв купцов Изумрудной Орды; цех заставляет Черную Раду ветировать разрешение на строительство железной дороги, что должно пролечь млечным путем от Харькова до Перекопа; цены на механические телеги растут с тех пор, как автоматизированная валка принесла Тимишу Клименко, уважаемому и образованному господину, неплохое состояние...
— Едут они так же, где-то милю через два часа, но на постой почти не останавливаются! Знай только уголь подбрасывай и следи за уровнем перегрева. Причудливая машинерия, - размахивал руками молодой чумак.
— Знаю господина Клименко лично, — кивнул Северин. — Помог ему когда-то в пути, когда он впервые на механическом тарантасе из Крыма возвращался.
– О! Давненько это было?
— Лет семь назад.
— С нами старая Тыква ехала, — вмешался один из седых чумаков. - Он когда-то Клименко к себе паровичником принял. Тот был голытьба голытьбой!
Паровичниками назывались наниматели телеги с парой волов, не имевших собственного инвентаря.
