Сироманец ответил на поздравление и сразу забыл о смотрителе. Провел рукой по теплой коре. Дубы стали единственным упоминанием о родителях: папа, которого он собственноручно убил; мама, чей убийца так и остался неизвестным. Облик Игоря он до сих пор помнил, но лицо Ольги ушло из воспоминаний навсегда. Только эти два дерева – и он сам – были доказательствами их жизней.
Чернововк пришел сюда в поисках ответов, но ни одного не нашел. Перед глазами возвращалась недавняя встреча.
...Вместо поздравлений он долго всматривался в ее живот, подпоясанный чересом с тремя скобами. Живот как живот – ничто в нем не выдавало признаков новой жизни.
– Мои глаза выше, – сообщила Катя.
После Островной войны характерница сменила прическу: отрастила волосы, которые собирала хвостиком на макушке, а виски брила.
— Пытался ли ты изгнать плод из меня, как экзорцист — нечисть? Тогда следует почитать молитвы, без них ничего не случится.
Он давно привык к ее насмешкам.
- Ты уверена, что... - начал Северин осторожно.
– Верно, – не дослушала Катя. - Четыре месяца. Именно с тех пор, когда мы любили напоследок. Все совпадает.
— Я имел в виду, уверена ли ты, что именно от меня...
Пощечина! Не успел Чернововк приложить ладонь к ударенной щеке, как почувствовал мощный копняк в опасной близости к паху. Северин быстро отпрыгнул и выбросил руки вперед, готовясь к блокированию новой атаки.
Катя стояла, забрав руки в бока, глаза полыхали голубым пламенем.
— В отличие от моего брата, который совокупляется со всем, что только двигается! В отличие от тебя, прыгунья в постель к ведьме при любой возможности! Я! Имею! Достоинство!
Она хлестала его словами, словно плетьми.
- Простите! - выпалил характерник, но было поздно.
Ее гневное лицо налилось румянцем, и Северин почувствовал прилив крайне неуместного возбуждения.
— Еще одно сомнение или намек на отцовство... — Катя выхватила из-за спины саблю и молниеносным взмахом распахала ему рубашку от горла до пупа. — И эта судьба постигнет твои принадлежности! Понял?
— Понял, черт! Зачем одежду кромсать? — он снял изуродованную рубашку и разглядел: не зашить. - Совершенно новая была!
- Чтобы запомнил лучше, - отрубила Катя, спрятала оружие и сразу успокоилась. Ее гнев проходил быстро, как летний шторм.
Он собрал уничтоженную рубашку в скорбный узелок.
– Слушай, – характерница вздохнула. – Да, мы расходились трижды. Когда это случилось в последний раз, то вместе решили, что с нас достаточно.
– Решили не просто так, – удалось заметить Северину.
- Я помню этот разговор! И твои слова о войне, выжившей нас. Но ребенок, Северин... Когда я поняла, что беременна... Для меня это как знак какой-то! — Катя взволнованно провела ладонями по вискам. — Я... Я никогда тебе не говорила, потому что об этом стыдно признаться даже себе, но я завидовала женщинам с детьми. После всей той смерти, что я видела... Как будто спала спала. Взрастить новую жизнь! Я завидовала матерям так, что после войны ни разу не пришла к куме, потому что ее сын одним своим видом душу раздражал! И вот...
Чернововк вздохнул, но решил не перебивать.
– После нашей разлуки я никого не искала и никого не хотела.
- Ты хочешь, чтобы я...
- Цить! – Катя нахмурила брови. – Хочу, чтобы ты понял: я не принуждаю тебя ни к чему. Просто рассказала собственные переживания, чтобы ты знал, что я думаю и как чувствую себя. Ты имел право знать, что станешь отцом. Все! Это не попытка уговорить или убедить. Я помню твои слова об опустошении. О том, что мы больше ничего не способны дать друг другу. Я ни слова не забыла из этого разговора.
Характерница перевела дыхание и продолжила:
— Если не хочешь иметь меня женой... Сомневаешься в своем отцовстве... Так забудь! Забудь меня и ребенка, забудь - и живи собственной жизнью. Я за это кривого слова не скажу. Имеешь право... А я воспитаю ребенка сама, не сомневайся.
Он и не сомневался.
- Катр, позволь...
– Почти закончила, – снова перебила характерница. – Не хочу твоего ответа здесь и сейчас. Я над этими словами думала долго, очень долго, потому ты тоже подумай. До собрания в Буде. Подумай и учти, нужно ли оно тебе. Решай, как душа пожелает. .. За отказ саблями вымахивать не стану.
Катя улыбнулась и осторожно провела рукой по чересу.
- Когда встретимся снова, сообщишь свое решение. Или идем дальше вместе, – она прикусила нижнюю губу. — Или наши тропы разойдутся навсегда.
– Хорошо, – только и сказал Северин.
Прозвучало это твердо и уверенно, как он хотел.
– Хорошо, – она запрыгнула на лошадь. — Извини, что не дала тебе и слова сказать, но у меня срочная задача и уже заболталась. Прощай, Щезник.
Северин был готов заложиться, что никакого срочного дела у Катры не было, а просто убегала от необходимости вести разговор дальше.
– Прощай, Искро.
– И усы свои идиотские сголы, – крикнула Катя через плечо. — Потому что на кота похож!
И дала коню острогов.
На странице новой жизни, писавшейся так хорошо и так легко, засмеялись вопросы. Возвращаться к опустевшим отношениям, которые должны оставаться в прошлом? Продолжать новые, повинуясь мыслям, что его ребенок вырастет безотцовщиной?
Чернововк задумчиво подергал себя за усы, которыми раньше очень гордился.
– И совсем я не похож на кота, – пробормотал характерник.
До конца августа оставалось несколько недель. Он должен был сделать выбор — пожалуй, самое важное после решения пересечь границу и подписать кровавое соглашение.
Северин вскочил, отряхнулся, поклонился могилам родителей и пошел домой. В нескольких шагах от ограды его догнал смотритель:
— Господин рыцарь, разрешите вопрос?
– Слушаю, – удивился Северин. Старик заговорил с ним впервые за многие годы.
— Здешний знахарь хотел осенью листья собирать, что из дубов ваших падало... Я ему запретил, потому что не знал, можно ли... Все никак не мог спросить вашего разрешения.
— Да, конечно, — характерник пошарил по карманам и выдал смотрителю несколько шелягов. — Спасибо, что заботитесь.
- Не за что, господин рыцарь, - смотритель с достоинством принял монеты и добавил: - У вас своя служба, у меня - своя.
Хозяйство двоюродного брата Северина, Трофима Непийводы, выросло как на волшебных дрожжах: хижина увеличилась чуть ли не вдвое, маленький курятник превратился в просторный птицевод, крохотная рига выросла в овин, вокруг появились конюшни, свинарник и коровник. Побеленные стены щеголяли яркими барвинками, новеньким плетнем плелся хмель, садик изобиловал цветами. В доме пол покрывали дорогие ковры, под стенами, украшенными палитарами, между лавками, устланными полосатыми дерюгами-налавниками, покоились пузатые сундуки.
Северин заглянул в тетушку: для нее Трофим выстроил отдельную комнату. За последние годы тетя набрала вес и редко поднималась с кровати, ее дни проходили за вышивкой. Разум ее ослабевал, ни одно лечение того не сдерживало, и месяц за месяцем старческое сознание без возврата утопало в трясине деменции.
— Приехал, милый, — обрадовалась тетя, хотя видела племянника несколько часов назад. – Как тебе ведется? Надолго ли до нас?
– Ведется хорошо, спасибо, – ответил Северин с улыбкой. — А пришел я на самую ночку.
- Такая сероманская судьба, совсем как Олюся моя, дорогая сестричка, дай Бог ей здоровье, - тетя ласково посмотрела на него, потом ее взгляд опустился на вышитое полотенце на коленях, и она забыла о племяннике.
Северин тихо прикрыл за собой дверь.
- Спит? — спросил Трофим, только что вошедший в дом.
Вот кто совсем не изменился за годы! Даже ни одного седого волоса не появилось.
- Вышивает.
- Ну и хорошо. Эй, Дарка! — крикнул Трофим. — Давай ужинать!
— Позови детей.
Жена Трофима принялась накрывать на стол. Характерника она не замечала, вернее, делала вид, что не замечает. Через годы Северин понял, что Дарка ему не рада; он несколько раз пытался наладить отношения, но тщетно – женщина упорно игнорировала все его попытки. Свекровь, муж и дети любили Чернововка, поэтому Дарка молча терпела его присутствие. К ее счастью, он приезжал редко и останавливался не более чем на ночь-другую.
