Он вздохнул.
— Я знал, что я некромант. Как мой прадед. Отец рассказал. Мне было или восемь, или девять. Сила начала пробуждаться. Вот и пришлось ему меня учить, как надо силу прятать. Некромантия — это… это нехорошо. Люди её боятся. И меня будут. И поэтому мне нужно учиться контролю. Я учился. Старался.
В это Наум Егорович поверил.
Серьёзный паренек.
И… поймал себя на мысли, что не получается воспринимать его как взрослого.
— И что произошло? — спросила Ниночка. — Почему… тебе было двенадцать, когда тебя поместили… в изоляцию. Так там написано. Что у тебя был нервный срыв и… и появились сложности с контролем дара. Такие сложности, которые потребовали изоляции.
Сложности.
Пожалуй, можно сказать, что и сложности. Когда дар убивает всех вокруг вне зависимости от желания владельца, это однозначно сложность. Вопрос, правда, чья.
— Я… — Богдан сглотнул и сгорбился. Грязные пряди упали, закрывая лицо. — Я не хотел. И он… так получилось. Просто получилось. Отец убил маму. Случайно! А я… я просто…
— Ты просто не хотел, чтобы она ушла? — тихо спросила Калина Врановна.
— Да, — паренек кивнул. — И я понял, что могу… сумею… если захочу… а все умерли. Все вокруг, кроме меня и папы. И он тогда сказал, что… что с этим надо что-то делать.
И запер мальчишку в подвале, в хрустальном гробу.
Как-то вот не так Наум Егорович представлял себе родительскую любовь.
Глава 41
В которой речь идёт о любви
Дочь князя царевна Всеволода стояла рядом с отцом. Она была очень стройная, с высокой торчащей вперед грудью и манящими острыми сосками, выпирающей из-под худых девичьих плеч.
О странной привлекательности отдельно взятых дев
Сила, как вода?
Или скорее огонь? Или всё и сразу, потому что в огне не утонешь, а вода не сожжёт. Ульяна же чувствовала, как одновременно захлёбывается в круговороте силы и сгорает в ней же.
Но…
Нельзя.
Она не имеет права.
Она должна. Не ради себя…
Тук-тук-тук.
Сердце, её ли, источника, стучало быстрее и быстрее. Мелким таким сухим звуком, будто костяшки домино сталкивались друг с другом, чтобы уронить. Следующую. И ещё следующую. И так вот раз за разом.
За-р-р-аза.
Кажется, она произнесла это вслух. Или всё-таки кажется? Или нет, всё-таки вслух? Какая разница… надо идти. Дорога вот. Теперь Ульяна её видит отчётливо. Точнее знает, потому что это не про зрение. Это просто по желанию.
Взмахнула Василиса-премудрая рукой, и расступились горы.
Или в сказках это не Василиса была? И почему обязательно, если премудрая, то Василиса? Ульяна Премудрая тоже хорошо звучит. Надо мысли собрать. Оградить. Иначе она потеряется.
Тук-тук-тук.
Данила жив. Пока. А Василий похож на демона. Он держит Данилу на руках, осторожно так, бережно даже. Если бы Ульяну назвали Василисой, получилось бы красиво. Василий и Василиса. И два лебедя на вершине свадебного торта. Демонических. Интересно, у демонов есть свои лебеди?
Ляле бы понравилась идея.
Мысли.
Источник.
Тук-тук-тук. Сила уже наполнила тела. И переполнила его. И почему Ульяна решила, что если источник, то это непременно про воду? Там, дыра в земле, ручеёк… и наверное, не она одна так думала. Мама вот искала.
Искала-искала. А не нашла. И Ульяна не нашла бы, потому что искать нечего. Потому что это не ручеёк и не родник, и вообще другое.
Это всё и сразу.
Она теперь знала. Камни, которые там, глубоко в земле, которые основание дома или даже скорее корни. Да, на корни больше похоже. Уходят куда-то вглубь земли.
И подземелья, из них сложенные.
И сталактиты со сталагмитами. И сам дом. И земля. И трава. И воздух даже. Это всё и есть Источник. И она, Ульяна. Она тоже источник. Часть его. Малая капля, которая просто взяла и забыла, что она не сама по себе.
— Тоже является частью вселенной…
Смешок.
И смех разрывает грудь, заставляя согнуться. Вселенная… она огромная, необъятная, и сложная. Но в то же время всё просто. Ульяна может захотеть и вернуться.
Это же легко.
От неё ничего-то по сути и не потребуется. Ни бумаг, ни договоров, ни прохождения паспортного контроля. Одно лишь мысленное желание. Не мысленное. Внутреннее.
Нет.
Она не будет.
Ульяна сунула руку в рот и вцепилась зубами. Она не поддастся. Это не её желания. Это сила. Сила, сила, сила… сила дурманит, сила мешает думать. Сила не разрывает, нет. Растворяет её личность.
А есть ли что растворять? Есть ли личность?
Была ли она когда-нибудь?
И если так, то такая ли личность, чтобы за неё цепляться.
Данила умрёт?
Смерть не конечна. Теперь Ульяна это знает точно. Он вернётся. Потом. Когда-нибудь. Если, конечно, захочет, потому что когда ты часть вселенной, то с личными желаниями как-то сложно. Но это всё равно не смерть. Это… это ведь отличный вариант.
Ни забот.
Ни тревог.
Ни проблем с разочарованиями. Не надо ни о чём думать. Куда-то стремиться, разбивая коленки о злую действительность. Не надо мучиться, что не выходит. И что ты не соответствуешь чьим-то ожиданиям. Нет, всё… просто.
Ты есть.
Ты здесь.
Но ты ли?
— Нет, — Ульяна сжала зубы. Дурная детская привычка. Когда и как она появилась? И только стоило подумать, как она вспомнила.
…хватит меня мучить! — крик отца вырывает из сна, заставляя замереть в кровати. На подоконнике тени, на полу — дорожка луны. И дверь скрипит, приоткрытая. Нянька всегда её закрывает, и проверяет даже, чтобы хорошо захлопнулась. Но если проснуться ночью, то дверь всегда приоткрыта.
Скрип-скрип.
Невидимый ветер качает створку.
— Ты меня не любишь!
— Прекрати, — матушкин голос такой… другой. Усталый? — Я тебя люблю.
— Неправда! Я вижу! Я знаю! Что ты со мной сделала, а?
— Тише, дочь разбудишь.
— Дочь… да… дочь… она на тебя не похожа! И на меня не похожа! Чья она?
— Твоя. И ты делал анализ. Сколько раз? Пять или шесть?
Страшно. И жарко. И тени в углу шевелятся. И крик рвётся из груди, но нельзя. Отец сейчас… не такой. Другой. Порой с ним случается. И тогда надо вести себя тихо-тихо. Поэтому Ульяна, чтобы не закричать, закрывает рот ладошкой. Но пальцы проваливаются в приоткрытый рот, а зубы сами впиваются в кожу.
Больно.
Но зато боль отвлекает.
— … ты меня…
Звук удара почти и не слышен. Но зубы сжимаются.
— Тварь… сама ты тварь… и твоя дочурка такая же! Повесила мне на шею чужого ублюдка. Думаешь, я не знаю, что анализы эти все куплены! Не знаю, чем ты за них расплачивалась…
Выдохнуть.
Вырваться. Это тоже просто, достаточно лишь захотеть, но липкая паутина воспоминаний ощущается на лице. Почему Ульяна этого не помнит?
Отца?
Ночных скандалов? Почему…
Потому что не захотела? Или… или кто-то помог не запомнить? Кто? Нет, не она… она не могла. Она всегда была себе на уме.
— … нет, дорогая, спину надо держать прямо. Вот так. И волосы на лице не сделают тебя загадочной, скорее уж глупой. Не надо показывать миру, что ты глупа, даже если это так…
Щетка скользит, и Ульяна замирает. Она не хочет смотреть в зеркало, но и пошевелиться не смеет.
— И занавесившись прядями, ты не спрячешься, как и не решишь проблему, делая вид, что её не существует…
— Почему, — собственный голос был тих. — Почему ты меня ненавидишь?
— Я? — матушкина бровь поднимается. — Нет, дорогая. Я не ненавижу. Это ты себя ненавидишь.
— Хорошо. Тогда почему ты меня не любишь?
— А почему ты не любишь себя? — матушка никогда не отвечает прямо. — Посмотри в зеркало. Посмотри и подумай.
