На этику хозяевам «Синей птицы» было глубоко наплевать.
— И вас убили.
— Нет. Мне сказали, что это мой выбор и только мой. Что ему жаль. Левушка рассчитывал на мои способности, и для человечества это будет утрата, но… меня отвели сюда. Никто ничего не объяснял. Только Лёвушка сказал, что время у меня будет. Он не знает, сколько, но будет. И возможно, я пойму, что была не права в своих суждениях. Или захочу изменить взгляды… что если я проявлю больше гибкости и понимания, то смогу сделать карьеру, о которой и не мечтала. Мне достаточно будет сказать, что хочу обратно.
Только она не сказала.
И умерла.
И Наум Егорович сделает всё, чтобы найти тело этой маленькой женщины и похоронить его, как должно. Может, в этом смысла и немного, но она заслужила.
— К моему удивлению за дверью я обнаружила не чудовище, которое меня должно было растерзать, но мальчишку, ещё более испуганного, чем я. Он просил не приближаться. И я исполнила просьбу. Села за границей. Мы говорили. Много говорили. Богдан хороший мальчик. Славный. И очень одинокий… и он никого не хотел убивать.
Но убил.
И не он, а эта тварь.
— Он не рассказывал, откуда…
— Он знает немного, — Ниночка гладила волосы Богдана, ничуть не смущаясь уродливой рожи, которая никак не желала поддаваться льду. — Когда его сила вышла из-под контроля, он пытался совладать с ней, но не выходило. И тогда отец впервые запер его. В подвале. Он приносил еду и питьё, и однажды, когда Богдан выпил воду, он впал в забытьё. Он не до конца был уверен, что эти воспоминания действительно имеют место быть. Но… он спал и в то же время видел, как в подвал внесли капсулу… как я поняла, это было прототипом саркофага. Не таким мощным, но в целом способном экранировать силу некроманта. Хотя бы на некоторое время. В капсуле Богдан окончательно уснул. А очнулся уже в этом подвале.
Ниночка прикусила губу.
— Я ему не говорила… ему казалось, что он провёл здесь года два…
— А на самом деле?
— Если верить тем документам, то… десять. Он здесь десять лет. Точнее его перемещали несколько раз, но, как понимаю, усыпляли перед этим, поэтому сам Богдан переездов не помнит.
Тварь заворчала и оскалилась, но хотя бы перестала дёргаться.
— А в документах что-то упоминалось?
— Напрямую нет, но мне и тогда казалось, что документация неполная, — сказала Ниночка. — И некоторые моменты переданы очень опосредованно.
— А поточнее? — эта многословность Ниночки начала раздражать.
— К примеру, участие в эксперименте линии один… или три… или пять. И ни слова о том, в чём оно заключалось. Или вот отчёт об изменениях, вызванных приёмом состава. И снова номер. А что за состав? Лев Евгеньевич наверняка знал, но…
— А в тот период? — Женька погрозил твари пальцем. Она почти затихла, разве что глазами старательно вращала, влево-вправо. Вправо-влево. И взгляд её был сосредоточен на кончике пальца.
— В тот… да, срыв. Помещение в изоляцию. Первый этап — использование стандартных седативных препаратов. Неэффективно, — Ниночка прикрыла глаза, явно вспоминая прочитанное, потом вытянула руку и в этой руке возникла призрачная тетрадь. Та была полупрозрачна, и Наум Егорович видел её размытой, какой-то полустёртой. Но Ниночке эта прозрачность ничуть не мешала. Вот она перелистнула страницу. — Использование других препаратов… да, они увеличивали дозу, но безрезультатно. На него не действовали.
— Ещё бы. Некроманта отравить сложно, — хмыкнул дядя Женя. — Можешь отпускать, Наум. Теперь оно никуда не денется.
— Потом перерыв. И явно было что-то ещё, поскольку, судя по датам, в записях образовался зазор. Три дня без данных. И вот по истечении этих трёх дней седативные препараты просто отменяются, причём резко, что нельзя делать с нейролептиками, зато выписывается совершенно другой набор средств, включающий антибиотики.
— Зачем?
— Не могу знать. Но пять дней и сама подборка, и дозы такие… характерные. Я бы предположила… но это именно предположение! — уточнила Ниночка. — Что проводилась операция. И довольно серьёзная, поскольку и обезболивающие были, и в том числе стимуляторы кроветворения. Их обычно назначают как раз для восстановления. А потом появились иммуносупрессоры. И подбирали их долго… я бы предположила, что речь шла о пересадке органа, но… но если ему в Мексике делали всё и без операционного вмешательства, то почему было не повторить?
Вряд ли потому, что связи с Мексикой вдруг разорвались.
— Потому что речь не о пересадке, — теперь Женька ощупывал лежащего паренька. — Ему не пересаживали. Ему… подсаживали. Богдан? Ты слышишь меня?
— Он мой, — губы твари с трудом растянулись и по ледяной маске пошли трещины. — Он мой, слышишь, ты, ведьма? Мой, мой…
— Да, помыть его точно не мешало бы. Запустили паренька, — Женька ничуть не испугался. — Сестрица? А не захватила ли ты с собою водицы, часом?
— Как не захватить… — Калина вытащила из кармана плоскую фляжку.
— Наум, нож есть?
— Мы с тобой в одной палате сидели, — возмутился Наум Егорович. — Откуда ножу взяться? И вообще, кто психам ножа даст?
— Тоже верно. Жаль…
— Держи, — Калина Врановна протянула здоровый слегка загнутый нож, которым неплохо, должно быть, будет прорубать просеки в мексиканских джунглях, но вот стенах психиатрической лечебницы он как-то был не к месту, что ли. И главное, где она его прятала-то?
Хотя… Наум Егорович давно подозревал, что у женщин какие-то свои, совершенно особенные отношения с окружающим пространством. Иначе как в ограниченном объёме сумки дорогой супруги помещается практически неограниченное количество предметов?
То-то и оно.
— Вы… вы его убьёте… — всполошилась Ниночка. — Мальчик не виноват…
— Не виноват…
— Мой… не отдам! — тварь дёрнулась и ледяные путы затрещали.
— Можно подумать, я у тебя спрашивать стану. Так, рука… руки тощие, ноги тощие… туда особо не спрячешь… а вот… думайте, Ниночка. Думайте! Вы эту карту читали. В него должны были засунуть что-то такое… что-то, что и притянуло тварь.
Та захрипела и оскалилась. И сказала:
— А хочешь, подскажу? В башке его! В башке ищи! Дай по черепушке, чтобы хрястнула! Хрусть и всё! А внутри…
— Нет! Череп ему не вскрывали. Это совершенно точно. После операций на мозге… любого вмешательства… обязательно проводят контрольные тесты. И не единожды. И комплексы стандартны, обширны. Мозг — структура сложная, поэтому целителям важно убедиться, что он восстановит свои функции в полном или хотя бы в ожидаемом объеме. Плюс дополнительные препараты назначают, а их не было!
— Врёт! Тупая баба! Я её быстро выпил. Раз и нетушки! А этот нытик плакал, плакал…
Ниночка щёлкнула пальцами.
— Скорее… скорее брюшная полость. В грудной клетке довольно тесно. Сугубо физически. Её объем ограничен рёбрами, и в целом… подростковый период, возможен резкий, при этом неравномерный рост. И да… я бы не рискнула что-то оставлять там. Сердце. Лёгкие. Работу сердца этот предмет может нарушить, да и лёгкие тоже довольно чувствительны. Печень… много сосудов и любое повреждение может стать летальным. Почки. Я бы поставила на брюшную полость. Позволите? — Ниночка передвинулась. — Какого размера должен быть предмет?
— Не знаю.
— Вы не могли бы убрать лёд. Мне нужен мягкий живот.
— А хрен тебе, дура! — сказала тварь и задёргалась.
— Спою, пожалуй…
— Наум, заткни уши.
— Я не так плохо пою, братец…
— Ему ещё рано уходить.
— Знаю. Не уйдёт. Он теперь, почитай, мёртвый. А мёртвым…
— Дура!
Калина мягко улыбнулась. И запела. Голос её обволакивал, убаюкивал, и слышалось в нём заунывное завывание вьюги, и плач первой капели, который вот-вот прервётся, не способный удержаться пред морозами. И слёзы будто бы, причитания…
— Бай, бай да люли,
Хоть сегодня умри.
Сколочу тебе гробок
Из дубовых досок. [1]
