Не понимаю, как получилось, что я не отказала черному духу.
Мелодия не прерывалась ни на секунду, а сейчас снова зазвучал вальс. Можно сказать, повезло, поскольку то был единственный классический танец, который я знала. Хотя меня не слишком тревожило, насколько умелой танцоршей я буду выглядеть перед Константином.
Неужто он умел танцевать? Разве не он бродил по навьему лесу денно и нощно в обществе полусгнивших костомах, нагоняя ужас на человеческий род, веками добиваясь того, чтобы его прозвали Кощеем?
Когда его левая рука коснулась моей ладони и сжала пальцы – я еще держалась из последних сил, но когда правая легла на мою талию, и сквозь корсет и тонкую ткань нижнего платья я ощутила тепло его обжигающего прикосновения – я едва не воззвала к Яну.
Я была готова просить у него прощения, что не надела дурацкое изумрудное плотное платье, и могла запросто признать свое поражение и его правоту. Ян был бы польщен, а я бы многое отдала, чтобы оказаться в платье Валентины.
Естественно, судя по испуганному и растерянному выражению моего лица, Ян мог бы об этом догадаться, но я уже не оборачивалась, не искала его взгляда, неуверенно взирая на своего похитителя.
Хотя на сей раз я добровольно пошла за ним.
– Наша первая встреча… – шепотом начал он, когда мы закружились в танце. – Желаю за все извиниться.
Это, как и многое другое, я не ожидала от него услышать.
– Я и забыла о ней. – Зачем-то вру после недолгой паузы. Вероятно, не вижу смысла отвечать как-то еще. Претензии и обвинения предъявлять не стану, разумеется, боюсь ответной реакции, которая может оказаться любой.
Я совсем не знала его, не могла предвосхищать его поступки, хотя после моих снов он, если честно, в некоторой степени стал мне близок. Ну… не он, а Константин из грез – добрый, улыбающийся, открыто и искренне любящий кого-то.
«Некую девушку, которая не является мной», – твердо сказала себе я.
Однако я не знала, что еще сказать. У нас не могло быть общих тем. И единственное, что вертелось на языке, пока мы двигались в безмолвном танце – это кем была для него Алена и что с ней случилось.
Но почему-то я брякнула, не планируя:
– Мне жаль, что нечто нехорошее, произошедшее давным-давно в твоей жизни, заставило тебя поступить со мной подобным образом.
Я надеялась, что фраза не прозвучала грубо. Я была искренней. Но не понимала: я что, пытаюсь проявить к нему сочувствие? Но ведь он виноват передо мной. Ничто не оправдает похищение.
Не заражусь ведь я, в конце концов, синдромом жертвы, проявляя нездоровый интерес к похитителю, стокгольмским синдромом [127] или как там его…
Константин на миг отпрянул и посмотрел на меня… испуганно.
А затем стал привычным мне Константином.
– Хочешь знать, что произошло? – глухо вопросил он.
Не я это произнесла, а он. Лично предложил признаться. Кстати, если Ян никогда не позволял себе проникать в мои мысли, чтобы читать их, то имелся ли кодекс чести у Константина?
От размышлений о том, что он роется в моей голове, мне стало неуютно – жгучий беспричинный стыд соревновался с гневом, но, к счастью, я сообразила, что знай он о том, что я и впрямь о нем думаю, отшатнулся бы от меня не сейчас, а гораздо раньше.
И эти рассуждения подтолкнули меня к уверенности в том, что Константин не прибегнул к своим потусторонним способностям.
– Если тебе будет удобно рассказать, – бесстрастно ответила я.
Рука Константина дрогнула, крепче сжав мои пальцы, но он столь же быстро ослабил хватку, однако успел выпустить на волю полчище мурашек, которые, как схлестнувшиеся лед и пламя, помчались вместе с током моей крови и разнеслись от эпицентра касания по всему телу. Как ни крути, а Константин вызывал во мне массу эмоций, включая как минимум ледяной ужас и обжигающее недовольство от вынужденной близости – только так я могла это объяснить.
– Несколько лет… несколько сотен лет назад, в одной из схваток меня расщепили. Но у меня получилось уцелеть. Стать прежним я уже не смог. Пытался, но… Последствия ты видишь сама.
Дрожь не отступала, но теперь она пробирала мое тело по другим причинам. «Его должно было стереть с канвы вселенной, – подумала я, – но он здесь – по-настоящему бессмертное и опасное существо».
– Как у тебя получилось уцелеть? – спросила я, хотя Ян уже успел немного рассказать об этом.
– Мать спасла меня. Можно сказать, совершила невозможное, – только и ответил он, ограничившись тем же самым, что поведал его брат ранее.
Я не имела смелости настаивать на большем. Мы помолчали. Я сделала несколько бесшумных, но глубоких вдохов, словно вхолостую, опять не получая нужного количества кислорода, а принялась разглядывать лицо Константина.
Оно было таким же, как и во снах: светлая кожа, кажущаяся в искусственном освещении весьма бледной, ровный нос, серо-синие глаза, чрезмерно напоминающие глаза Яна, четкий контур чувственных губ… я впервые обратила на них внимание, и они не были похожи на те, что имел черный дух.
Точнее, у него вовсе не было никаких губ.
Константин тоже смотрел на меня. В какой-то момент я осознала, что наши взгляды уже продолжительное время прикованы друг к другу.
– Я уже не стану показывать тебе тот… второй свой облик, – произнес он потусторонним, веющим ледяной неестественностью голосом. – Я же пугаю тебя.
И он, конечно, прав, но…
– Нет, – сказала я, сама не ведая, что творю, – я не боюсь.
«Больше не боюсь? Или хочу не бояться?» Ответа у меня не нашлось.
– Будь собой, – неожиданно проговорила я.
Константин помедлил. Его глаза полыхнули неуверенностью, которая никак не вязалась с его сущностью – смертельно опасной и ужасающей. Я кивнула, и получив подобие разрешения, он все же решился показаться мне.
Прямо сейчас я добровольно смотрела своему страху в лицо.
Глядела в знакомые вспыхнувшие рубины вместо его радужек. Как завороженная, не моргая, созерцала облупленную кожу, блестящий в свете лучин гной в рубцах, ткани оголенных мышц шеи, безгубый рот с темными расколотыми зубами и острые, будто покрытые серым камнем рога. А еще ощущала соприкосновение с костлявой рукой: пальцы скелета держали мои пальцы. И я почему-то не сбежала.
А позволил бы черный дух мне улизнуть?
Да и хотела ли я уходить?
Оторвав ладонь от его плеча, под которым практически не ощущалось живой плоти, я потянулась к его лицу и кончиком пальца коснулась влажной скулы, представляющей собой сплошную открытую рану. Коснулась невесомо, как ни странно, боясь причинить ему боль.
Будь я Аленой, как бы я поступила? И что должна была почувствовать?
Но ничего особенного не произошло. У меня не возникла тяга к Константину. Ни к одной из его форм, ни к одному из обликов. Отчего-то рядом с ним у меня начинало быстрее биться сердце, но эмоции не являлись ни симпатией, ни любовью. Но даже если я не нашла ответов на свои вопросы, то хотя бы впервые сумела посмотреть на него без панического ужаса.
Я вновь положила руку ему на плечо. Константин был таким молчаливым и спокойным сейчас, а его лицо оставалось серьезным. Я отметила, что за время, пока находилась здесь, он еще ни разу не улыбнулся.
В моих же снах он улыбался постоянно. Там он был мягче, добрее. Сейчас же передо мной был некто иной, замкнутый и печальный.
«Стать прежним я уже не смог. Пытался, но…» Мне вспомнились его недавние речи.
Неужели близость вечного забвения кардинально его изменила? Близость с бесконечной пустотой? С самым настоящим «ничем»?
Или имелось что-то еще, повлиявшее на него? Наверное Константин, будучи едва не расщепленным, перешагнул черту – подобно тому, как сделала я – человек, очутившийся в мире мертвых.
А мы с ним даже в чем-то похожи. Возможно, он успел побывать на какой-то другой стороне… Хотя, судя по словам Гая, никакой стороны после расщепления не было.
