– Спасибо, – Игнат был готов его обнять.
– Не стоит благодарности! Я же венчал ваши супруги, а потом крестил Остапа... И не разделяю общее мнение по поводу сироманцев. Когда-то первых христиан также преследовали, а мы, потомки мученической веры, ныне уподобились своим угнетателям, — священник снова перекрестился. — Простите, это я готовлюсь к воскресной проповеди... Что скажете, если я буду учить вашего сына в отдельности?
Игнат давно не испытывал дружеских чувств к человеку в рясе. От денег священник наотрез отказался, и Игнат поставил десять свечей за его здоровье.
Остап новости не обрадовался, но согласился, что так будет лучше.
— Мама не говорит, потому что не хочет огорчать, но ее тоже дразнят, — тихо добавил парень. - Тебе просила не говорить...
– Рассказывай.
— Некоторые перестали здороваться, а некоторые проклятиями встречают. Не так, как обычно ссорятся, а на самом деле... Вот, — сказал Остап.
— Кто проклинает, не помнишь?
– Терещенко, – парень показал на соседскую хату.
— Хорошо... Иди теперь к маме и расскажи ей о своих новых уроках, пусть обрадуется. Я наведаюсь в гости к Терещенко, вскоре вернусь.
В нем клокотала ненависть. Игнат хотел подавить маленьких уродов, которые дразнили его сына, и голыми руками вырвать сердца тех, кто смеет проклинать его жену. Он ворвался в соседский дом, когда Терещенко сели ужинать.
— Ни трогай! – Бойко выхватил саблю.
Они пишет разивали рты, никто даже не дернулся. Игнат несколько секунд изучал испуганные лица, а затем заметил проклятую «Летопись» — книга лежала на одном из сундуков. Ударом сабли он ее располовинил и выбросил в печку.
— Еще раз кто-то из вас обидит мою жену... Еще раз я услышу о презрении к моей семье, — прорычал Игнат.
Побледневший глава семьи отозвался усердно:
— Мы вас очень уважаем, пан Бойко, и вашу жену тоже... И сына! Очень уважаем всю вашу семью. Простите, если что-то вдруг не так... Никакого кривого слова! Больше никогда не...
Игнат хлопнул дверью, не дослушав его мечтания. Ульяна как раз накрывала стол к ужину. Взглянула на лицо мужчины и саблю в его руке.
— Терещенко приносят извинения за нанесенные оскорбления, — доложил Игнат и положил перевязь у стула. Остап тотчас же повторил за ним.
— Какие крепкие люди, — ответила Ульяна. - Садись, пока не остыло.
Они ели молча, и вдруг Игнат спросил:
– Может, ты хотела бы переехать? В другой паланок или даже полк. Или, может, в город? Где нас никто не узнает.
Впервые он намекнул ей на мечту. Остап восторженно приподнял брови.
– Нет, – отрубила Ульяна, не раздумывая. — Меня не пугают сплетни и проклятия, Гнат. Кривые взоры? Да пусть им вылезет. Здесь моя земля! Я отсюда никуда не уеду!
Характерник поцеловал ее, Ульяна раскраснелась. Он напихал рот свежим рыхлым хлебом и еще раз подумал, как ему повезло с женой. Конечно, она захочет переехать, как только увидит приобретенный хутор. Осталось накопить совсем немного...
Но «Летописью Серого Ордена» дело не завершилось. Игнат знал, что волна так просто не утихнет, и очередным свидетельством стала передняя полоса в «Вестнике Гетманата», где он с удивлением узнал портрет брата Варгана. О нем наплели семь мешков гречневой шерсти, как в той лживой книге, и Игнат у ближайшего дуба направил брату искренние слова поддержки.
Тем временем близился праздник защитников, день Покрова. После войны Игнат ежегодно отмечал Покров с Мармулядом и другими ветеранами его сотни, но в этом году не хотел видеть никого из старой жизни. Мармуляд точно начал бы расспрашивать о работе на Шевалье... К черту. Игнат проснулся на рассвете и помчался в семью с первыми лучами солнца, чтобы успеть на завтрак.
Возле его дома скопились люди, слишком много людей. Чувство бедствия перехватило дыхание. Упырь без команды помчался вперед, крестьяне расступались и умолкали. Он спешился перед свергнутым плетнем и чувство ужасного сна, как тогда, когда он убил Павла, вернулось. Окна дома были захлопаны навозом, а недавно побеленная стена вымазана кривыми буквами: "SMERT' VOVCHYM VYRODKAM". Писали кровью, кровью из перерезанных глоток Ожинки и Землянички, скрючившихся под дверью. Ульяна сидела на земле и держала на коленях головы мертвых кобыл. Остап стоял рядом и обнимал маму. Оба замерли неподвижно, словно скульптуры боли и отчаяния.
Характерник вернулся в толпу и хрипло, едва слышно сказал:
— Прочь.
Всех как потопом смыло. Ульяна подняла к нему лицо и прошептала:
– Хорошо, что ты приехал.
В первый раз он видел, как ее щеками катятся слезы.
***
Везет мне в этом году на всевозможные смотрины, думал Ярема. День за днем, неделю за неделей их маленькая делегация путешествовала по городам, селам, крепостям и гарнизонам — к востоку, по дуге севера, по западу и наконец к югу. Яровой и Чарнецкий созерцали образцово вышколенную пехоту и искусных стрелков, любовались слаженными маневрами кавалерии и показательными стрельбами артиллерии, оценивали учебные тревоги и марш-броски, а усатые полковники и генералы сыпали цифрами.
— Сейчас наша регулярная армия составляет шестьдесят тысяч человек. Еще двадцать тысяч новобранцев рекрутировали за последние два месяца. Цифры по сравнению с возможностями наших соседей невелики, но за свою землю мы будем сражаться насмерть!
— Почти все рекруты — добровольцы и патриоты, горящие желанием защищать родину. Для лучшей подготовки мы наняли опытных офицеров со всей Европы! Не сомневайтесь, костьми полежем, но не отступим.
– Мы – народ наследственных воинов! За каждую потерянную жизнь отнимем десять!
Чтобы окончательно развеять тени возможных сомнений, гостеприимные хозяева после каждого осмотра устраивали небольшие вечеринки с непринужденной атмосферой, винными бочонками и дружескими барышнями. Зиновий наслаждался визитом, радостно нырял в каждые женские объятия и искренне не понимал, какого черта господин Яровой ограничивает себя в приятных развлечениях.
— Принимай это как службу государству, — напутствовал Чарнецкий. — Ты брезгуешь девичьим обществом?
— Что это? — удивился Ярема.
— Я — современный человек, у меня нет предрассудков по поводу предпочтений других...
— Говори уже прямо, без этих дипломатических крут-вертов.
— До меня доходили слухи, что в Сером Ордене практикуются некоторые вещи между мужчинами... Это не мое дело, конечно, — быстро добавил Чарнецкий и отвел глаза.
- Я не совокупляюсь с мужчинами, - Яровой расхохотался. – И ничего такого в Ордене не практикуется! Не верь всему услышанному.
— Тогда в чем дело, друг мой? — искренне не понимал Зиновий. - Хозяева думают, что ты чем-то недоволен, твой отказ воспринимают как проявление гнева!
Ярема вздохнул и посмотрел на подаренное Галиной украшение. В последние дни он делал это ежедневно, но никаких чувств от созерцания портрета невесты не свергалось — только раздражение, обида неизвестно на кого и глубокое убеждение, что он не хочет иметь отношения между супругами Чарнецких.
— Разве у меня нет права на собственные моральные убеждения?
Зиновий пожал плечами и тему не поднимал. Ярема подозревал, что дипломат считает его контуженным, чем и объясняет себе странность характерника. Хорошо, что, по крайней мере, эти проклятые приступы прошли... Яровой очень надеялся, что больше они никогда не вернутся.
Попутно гости были приглашены на свадьбу некоего генерала.
— Издевайтесь, — проворчал Ярема и невозмутимо просидел весь праздничный вечер на почетном месте, стараясь не думать о апреле следующего года.
Среди посещенного запомнились замок Бран и замок Корвинов, а также села с укрепленными церквями, похожими на настоящие крепости: Килник, Диржиу, Прежмер, Вискри. Местные не видели в этом обычае ничего удивительного:
— Села стен не имеют, а магометане в первую очередь церковь разоряют, — объясняли гостям. — Когда воюешь в святом месте, сам дух Божий помогает, руку с оружием твердит и придает сил!
