— Я думала, что мы нашли общий язык. Ты заставил меня в это поверить! А на самом деле изменял. Все эти годы, все построенное вместе... Просто уничтожил, — она с отвращением указала на дагеротипы. – Надеюсь, они того стоили!
- Ульяна, послушай, молю! — Игнат говорил все, что приходило в голову, потому что ничего другого ему не оставалось. – Я действительно пытался. Знаю, что недостоин иметь такую как ты... Но эти девки — пыль, это только... На самом деле я люблю только тебя. И буду любить, даже если прогонишь меня. Честное слово! Я откладывал деньги… На мечту. Почти насобирал! Перевезти тебя с Остапом на большой живописный хутор, где не придется тяжело работать и жить рядом с соседями, что вас ненавидят только за то, что вы моя семья... Мы назвали бы этот хутор Мечтой или иначе, если тебе такое название не нравится... Я не успел, Ульяна. Извини, это моя вина, меньше нужно было в карты играть, но мне всегда казалось, что вот-вот и я выиграю сколько нужно, а потом остановился и снова начал сочинять. Я даже присмотрелся такой хутор... Извини! Клянусь, это в прошлом, это пыль...
Его речь не поразила ее.
— Не желаю, чтобы ты здесь жил. Чтобы возвращался сюда, Ульяна говорила спокойно, с каждым словом швыряя его вещи на пол. – Потому что смотрю на тебя – и вижу их.
- Я люблю только тебя...
— Заткнись, заткнись ради всего святого! Ты не исправишь все словами, Игнат. Если меня действительно любишь, если уважаешь... — она указала на вещи. – Я не хочу, чтобы ты был здесь. Возьми и уходи.
— Так в прошлом, Ульяна, поверь, я больше не...
- Убирайся! – она сорвалась на крик. — Что тебе еще нужно? Убирай! Подарки? Деньги? Иконы? Бери! Все, что угодно, бери! Убирай и убирайся!
Отвращение и обида на ее гордом лице. Никакие оправдания не помогут, ни слова не изменят этого выражения. Вчера у Игната была семья — сегодня он ее потерял.
Характерник молча оделся. Снова чувство ужасного сна. Гонка под лагерем казалась неприятной безделушкой. Он обвел дом глазами: стол, за которым ел лучшие блюда в мире, любимую кровать с лоскутным одеялом, вышитые подушки, пахнущие волосами жены и сына. Его дом. Место, куда он всегда возвращался; дом, отличавший его от бродяг; дом, где всегда ждали. Затерты два слова: родной дом.
Дом, который он лишился.
Игнат не удержался, шагнул к Ульяне, она отшатнулась.
– Я все равно буду любить только тебя, – его голос сорвался. – Только тебя.
Ульяна не ответила.
Игнат с пустыми руками вышел на крыльцо. Дверь захлопнулась за ним. С бряцанием замка пришло осознание: это случилось. Это произошло. На самом деле.
Пять лет, разбитых наголову. И некого винить...
Е. Ульяна никогда бы этого не узнала без чужого вмешательства. Мраморный! Это все его вина! Решил, что Игнат уже червей кормит, думал, что приехал к молоденькой вдове, считал, что она купится на его богатую одежду... Но Ульяна его гнилое нутро за милю разглядела! А Игнат это нутро собственноручно потрогает.
Тесты жили на другом краю села и не привыкли к гостям в поздний час.
— Что нужно? — спросил потревоженный тесть в щель приоткрытой двери. - А, это ты...
— Коня у вас одолжу, — сообщил Игнат. - Позовите Остапа. Должен с ним попрощаться.
— Война случилась что ли? – испугался тесть.
– Да, война.
— Ой, беда...
Прицепил заспанный Остап и мгновенно взбодрился, увидев отца.
– Папа! Ты нашел бандитов, которые Ожинку и Землянку убили?
– Нашел, – Игнат улыбнулся. – Поеду рубить им головы.
Один взгляд на этого парня сдерживал боль в сердце, набитом толченым стеклом.
- А где близнецы? – Остап заглянул ему за спину. - И черед...
— Спрятал в тайном месте. Сын, слушай внимательно, – Игнат смотрел ему в глаза. – Может, меня долго не будет… Но мы увидимся. Обязательно увидимся. Пока я буду далеко, опекайся мамой. Охраняй ее. Хорошо?
– Я уже ее охраняю! – торжественно ответил парень.
Этот малыш был лучше его. Значительно лучше. Во всем.
- Уроки учишь?
— Когда наедине занимаешься, то всегда надо учить, потому что отец Никифор сразу понимает, когда я не подготовился, — кисло ответил Остап.
– Учись старательно.
— Если многое выучу, то смогу стать волчьим есаулой?
– Непременно. Теперь иди спать и набирайся сил.
Он крепко обнял сына, вгляделся в черты его лица, запоминая навсегда, пожал руку ошарашенного тестя и засидел лучшего коня в конюшне.
- Как его зовут?
Тесть всей осанкой демонстрировал недовольство этой услугой, но молчал, опасаясь зятя с самого дня знакомства.
- Рожок.
- Всратое имя, - буркнул характерник и подмигнул сыну: - Помнишь наш лозунг?
– Не занимай!
Остап махал рукой, и Игнат мчался в столицу — резать на куски Шевалье, Мармуляда и всю треклятую банду, планировавшую его убийство и разрушившую его брак.
***
Мало кто в Гетманате не слышал легенды об устрашающих киевских катакомбах, куда упрятали самых опасных преступников страны. Поговаривали, что в подземных казематах собрана самая большая коллекция устройств для пыток человеческого тела, ржавых от выжатой крови. Там, где были самые заветные курганы древних, ныне вопили от нестерпимой боли злодеи — но никто не мог услышать их криков сквозь тяжелую толщу чернозема. Рассудительные люди в жуткие сказочки не верили, баснями о катакомбах родители пугали непослушаний... Но подземная тюрьма действительно существовала под Правительственным кварталом в глубинах столичных холмов, а место ее расположения держалось в тайне избранного круга.
Казематы построили на совесть: стены из грубых камней, мощные решетки, отделявшие комнату пленника от припечка для посетителей, тяжелые кованые двери на нескольких замках. Ни один пленник еще не убежал отсюда. Заключенные здесь до своих последних дней отхаркивали плесень, поросшую их легкими, а немногочисленные счастливцы, которым удавалось выйти отсюда живыми, оставляли катакомбы слепыми и не в своем уме.
Даже характерные глаза плохо видели в здешней темноте. Ярема разглядел выкопанные на стене риски, перечеркнутые наискось — глубокие, чтобы найти на ощупь, поросшие белым грибком. Десять, двадцать, тридцать... Кто-то пробыл здесь много дней. Это был отсчет месяцев? Сильвия в этой темноте видела бы лучше, вернее, слышала бы лучше. Несмотря на отчаяние, характерник улыбнулся от воспоминания о ней. Если тепло на сердце по упоминанию человека зовут любовью, то он наверняка влюблен...
Проклятый Иаков! Сироманец подошел к решетке, ухватился, напряг мышцы, потянул — решетку не дрогнули. Он пытался расшатать их, выбить ногой, взорвать плечом с разбега, но даже его силы здесь не хватало. Ярема дернулся и сел на кровать. Прогнившееся дерево затрещало. Волшебством крови он мог заставить эту решетку вспыхнуть, но волшебный огонь не обжигал и не уничтожал, лишь сиял раздражавшим зрение багровым светом. Взрывчатка с щепоткой нитроглицерина здесь бы не помешала...
Сыро и глухо, как в могиле. От ближайших соседей, если они были, разделяли локти из камней, стали и почвы. По крайней мере, клоповами здесь не воняло, в отличие от множества гостеприимных домов... Проклятый Яков! Ярема совершил огромную ошибку, когда согласился на его ультиматум.
Сразу после пересечения границы сероманец распрощался с Чарнецким и через ближайшего дуба известил деда о своих догадках. Николай Яровой приказал немедленно ехать в Белую Церковь, куда отправился Иаков со своей свитой. По сведениям Совета Симох, именно он должен был стать новым гетманом, поэтому ему предстояло узнать об опасности первым. Тем временем Николай и другие есаулы должны были известить кандидата Ничогу, действующего гетмана и продумать дальнейшие действия.
Поезд привез шляхтича перед рассветом. Возле вокзала слонялось несколько скучающих извозчиков, едва не подравшихся из-за перспективного клиента. Победителю выкрикивали проклятия в спину и, похоже, они подействовали — в очередной калабане передняя ось треснула, телега крепко уселась в грязи, не доехав до лагеря. Пока извозчик извергал брань, Ярема заплатил ему на таляр больше, чем договаривались, и двинулся дальше пешком. Но далеко не вошел.
