Летняя степь. Буйствует напоенное солнцем зелье. Густой пряный воздух дышит полынью, мятой и тимьяном. Под стрекотание незримого букашка ветер играет рябью на безбрежном травяном море — плыви куда угодно, черпай силы отовсюду, плыви до самого горизонта, плыви, пока хватит сил.
Они с мамой приходили к летней степи ежемесячно. Мама собирала цветы и травы и волшебством превращала их стебли в складной круг венка, которым украшала свои длинные волосы цвета свежей соломы, а он впитывал степную волю, носился вокруг и срывал все, что бросалось в глаза, даже чертополох, а мама со смехом принимала.
— Ох, Липа, ну и сорняк ты нашел! Ладони не подрал?
Только мама называла его так.
Больше всего он любил августовский венок. Август – дикая рожь и маки.
Филипп восторженно наблюдал, как красные цветы вспыхивают между золотистыми колосьями, как трепещут в малейшем движении, начинают кровоточить, как синее небо без всякого облака раскалывается черным пропастью, мама исчезает и слышится рычание сзади: багровыми глазами на него смотрит. Филипп переступает с ноги на ногу, и понимает, что это лапы, а сам он такой же волк.
Багровые глаза моргают. Прищуриваются.
Не желаю сразиться с тобой.
— Тогда я победю гораздо быстрее.
Шанс покончить со Зверем. Он годами ждал этого. Он не проигрывает.
Волки сцепились взглядами, зарычали, зажали уши и закружились посреди черного пустоши.
В этом бою не будет победителя, Филипп.
Зверь бросился на него, характерник легко уклонился и разодрал клыками пустоту, где мгновение назад была глотка нападающего.
– Наконец-то я уничтожу тебя.
Ошибаешься.
Филипп ответил, противник отпрыгнул, будто знал все его движения вперед. Зверь повел мордой и нервно дернул хвостом.
Тот, кто возобладает, не лишится другого. Ты не можешь убить половину себя.
– Не верю ни одному слову.
Багровые глаза вспыхнули. Волки прыгнули одновременно, пасти щелкнули, удары лап встретились и разошлись, как волны в шторм, словно вели танец.
Ты, Филипп, лжец, который верит в собственное заблуждение. Такие самые опасные. Тебе очень нужно любить... и ненавидеть. Я обернулся идеальным олицетворением твоей ненависти. Понимаешь ли ты, что ненавидишь самого себя, Филипп?
– Я заставлю умолкнуть тебя навсегда.
Такой волчий герц называется зеркальным — оба соперника разгадывают действия друг друга и дерутся наравне. Хищники прыгнули, сцепились и покатились тьмой под рычание заслюненных пастей.
Цель твоего существования уморительна. Рассказы об Ордене и государстве не убеждают даже тебя самого. Настоящий смысл во мне, Филипп, но ты не желаешь слушать.
– Твой смысл – убивать и убегать.
Как это плохо? Не дать себя убить. Состоять с самками. Наслаждайтесь каждый день. Не тратить жизнь под столами со всякой наволочью!
- Живу, как желаю.
Действительно? Или эту мысль тебе втолкали в голову, чтобы ты был послушным побегайчиком и безоговорочно выполнял приказы других? Помнишь, как ходил джурой, Филипп? Это все от твоего обожаемого учителя, который...
Он позволил Зверю побеседовать, чтобы тот потерял внимание, ускользнул, повернулся, ударил хвостом по багровым глазам и напал. Клыки вырвали кусок плоти. Первая кровь!
Зверь вырос.
Неплохо, Филипп. Видишь? Ярость делает тебя более могущественным. А ярость – это я. Думаешь, я истекаю кровью? Нет. Я его пью.
Характерник молча набросился на него и волки покатились снова, пытаясь вцепиться друг другу в глотки. Запах крови затмил разговор, не осталось ни слов, ни мыслей, только неудержимая ненависть и жажда убить врага, годами отравлявшего жизнь. Боль от ранений пульсировала желанием победы, вкус чужой крови придавал сил, рывок, удар, еще удар, уклонился, контратаковал, клыки вцепились в глотку, с хрустом сдавили, глотнули стон, почувствовали струящиеся из раны струи, горячая кровь льется мордой,
Зверь конвульсивно дернулся и выскочил. Пытался подняться на лапы, но упал. Победа! Но вдруг характерник упал за ним. Ноздри щекотал далекий аромат летней степи.
Темнота.
Июнь - цветущая ковыль и ромашки.
Взорвалось багрянцем и разлилось черным ничто. Перед сероманцем стоял он сам, Филипп, с багряными глазами. Неровно срезанные волосы до плеч, неряшливая щетина, запятнанная кровью одежда. Филипп шевельнулся и почувствовал, что вернулся к человеческому телу. Медленно вдохнул.
– Что, не хватило? — усмехнулся он другому. — Не уйдешь.
Я не убегаю, Филипп. В этом бою не будет победителя.
– Я считаю иначе.
Зверь заблокировал его удар и двумя пинками зацедил в печень и солнечное сплетение. Филипп хекнул и ответил локтем в борлак. Зверь захрипел, отшатнулся, споткнулся, а характерник настаивал: между ног, под колено, повалить, подавить, бить, бить, бить, в подбородок, в лоб, в нос, удар, еще удар, выбивая зубы, ломая скулы, загоня боя, собственноручно уродовал свое лицо, но на самом деле это был Зверь, проклятый багряноглазый Зверь, чей голос насмехался, подстрекал и раздражал. и никого.
По-видимому, он что-то кричал. Кровь кипела. Он уничтожал и разрушал, разрушал и уничтожал, а когда силы кончились, враг не дышал. Утолченные косточки кулаков болели, но Филипп, опьяневший от победы, стремившейся годами, наслаждался болью, как заветным трофеем. В кровавом месиве, которое было его лицом, гасли багровые глаза. Он выиграл.
И когда характерник хрипло рассмеялся, враг вздрогнул и прошептал:
– Мы – одно.
Стальными тисками он обхватил шею Филиппа; воздух вдруг исчез; конечности безвольно повисли; ощущения вспыхнули и погасли.
Темнота.
Июль — лаванда и...
Он пришел в себя на рассвете в зарослях высокой осоки. В висках кружилось. От осеннего холода тело оцепенело, но подчинялось его воле. Он поднял руку, осторожно согнул пальцы. Победа... Характерник сел, покрутил шеей, пробежал ладонями по лицу, выпрямился и огляделся.
Ленивая река, пожелтевший яр, вспаханная борьбой земля и чье-то тело неподалеку. От тела плыл запах нечистот и крови. Запах смерти. Хотелось отвернуться, не видеть, уйти и никогда не знать, кто там лежит. Филипп приблизился: в замерзшей грязи распростерся Олекса Воропай, голый, выпотрошенный, в крови и остатках меха.
- Брат!
В растерзанной глотке белела кость. Из живота, словно гнездо мертвых змей, торчали по сторонам перегрызенные кишки. Филипп упал на колени.
- Прости, брат...
Глаза резнуло отчаянием. Филипп зарыдал, не в состоянии остановиться, каждый взгляд на мертвого Джинджика перехватывал дыхание и высвобождал новые слезы. Он оплакивал Олексу и других убитых, Майю и потерянную любовь, плакал за собой и жизнью, которую так и не произошло, плакал, потому что никогда не позволял себе слез.
Плакал ли бы за ним Воропай? Неважно. Его смерть на совести Филиппа. Хотя бессознательно, хоть в беспамятстве. .. Ни одна победа теперь ничего не значит.
Он осторожно коснулся руки собратья: холодная, как камень. Итак, они пролежали здесь почти сутки. Филипп осторожно закрыл глаза Олексы, стараясь не смотреть на перекошенный в агонии рот. Отошел к реке, нырнул, смывая с себя собственную и чужую кровь. И только после этого понял, что голос в голове исчез. Зверь исчез... Но какой ценой?
Он барахтался в ледяной воде, пока ногу не схватило судорогой. Филипп выбрался на берег и, как мог, омыл тело собрата; по траурному ржанию разыскал коня Воропая; нашел в саквах наряды. Оделся, потом долго бинтовал изорванную мертвую плоть, потом неумело впитал покойника — задубленные конечности не желали повиноваться.
- Прости, брат...
Филипп запрыгнул верхом (после его низенького Бурана лошадь Воропая казалась высоченной), опрокинул тело через седло и поехал в поисках дуба, где под кровавым месяцем потерял сознание. Дерево нашлось за милю.
Удивительно, почему Зверь так долго бежал, а потом приступил к бою? Напал ли он на Олексу, и Воропай, поняв, что силы неравны, решил бежать? Наверное, так оно и произошло. Прости, брат...
