– Ну им да, – сказала я. – Им‑то самим в поле рожать не приходилось.
– А ты врач что ли? – спросила она.
– Да нет, – я покачал головой. – Скорее, совсем наоборот. Не лечу, а калечу.
– А на какой хуй они тогда тебя сюда притащили?
– А я знаю что ли? – только и оставалось ответить мне.
Я замолчал, уставился в стену. Несколько минут ничего не происходило, только женщина вздыхала и охала. А потом вдруг ни с того ни с сего, она завопила во весь голос.
– Блядь! Схватка! Дай руку!
Не знаю, почему, но я подскочил и сунул свою ладонь в ее. Она схватилась, сжала, словно тисками, словно моя рука была последним, что удерживало ее в этом мире. Завопила еще громче, выгнулась, забилась, потом задышала ртом, часто‑часто. Снова выдохнула и остановилась.
– Фух…
– Он там не лезет еще? – спросил я.
Если честно, то смотреть, что у нее внизу мне почему‑то было стыдно. Ну, не та это женщина. Да и вообще, что тут происходит?
Вдруг захотелось сбежать, бросить все. Пацанов собрать и уходить. Но нельзя. Придется терпеть и смотреть за этим. Только что делать, если реально ребенок полезет? Надо, наверное, сперва руки помыть?
– Нет, – покачала она головой. – Отпустило.
– Сейчас, погоди! – сказал я, поднимаясь. – Сейчас вернусь.
– Не уходи, Сергей! – простонала она. – Пожалуйста!
– Да не ухожу я, – огрызнулся я. – Руки вымыть надо. У тебя умывальник есть?
– Есть, – ответила она. – На кухне.
Я рванулся на выход из комнаты, как будто от этого зависела моя жизнь. Проскочил через зал, вошел на кухню, продолжая слышать за спиной это тяжелое дыхание. Умывальник тут действительно нашелся. Водопровода в доме, похоже, не было, воду приходилось из колодца таскать. Да уж, надеюсь она это не сама делала. Хотя тут ведь не совсем уроды живут, чтобы заставлять пузатую с ведрами ходить.
Умывальник оказался обычным – нажимаешь снизу на клапан, вода льется. Я почему‑то поднес руки к лицу. Потом пахнут и порохом. Когда много стреляешь, особенно из пистолета, руки всегда порохом начинают вонять. Я вроде бы привык уже, принюхался, а вот тут почему‑то резко почувствовал.
– Ты где, блядь! – снова послышался из спальни голос, полный боли.
Я понажимал, и на руки вылилась струя воды. Потом взялся за кусок мыла, намылил, смыл. Нет, надо тщательнее, я помыл еще раз, при этом стараясь, чтобы пена попала даже под ногти. Я даже представлять не хочу, что у меня там под ногтями скопилось за это время.
И тут я услышал, как открылась дверь, и торопливые шаги со стороны входа. Вышел, и увидел Сашу, взлохмаченную всю. Она, похоже, как собралась, так и побежала. В руках сумка, она в ней всегда инструменты. За ней шли те самые бабы, одна тащила таз с кипятком, вторая – целую кипу аккуратно сложенных простыней. Белых, кстати. Как я угадал.
– Давайте! – Саша протянула руки и буквально вырвала простыни из рук той самой малолетки. Потом повернулась ко мне. – Ты таз бери. А потом вон все.
У меня аж ком к горлу подкатил. Если честно, я бы предпочел, чтобы выгнали меня, а не их. Но хирург смерила меня таким взлядом, что я увидел в нем страх. Впервые увидел. И если я все правильно понял, то роды ей дальше принимать не приходилось.
Женщины свалили с какой‑то потрясающей скоростью, как в мультиках, когда герою срочно нужно куда‑то сбежать. Только что были, а теперь их уже нет.
– Ты хоть раз роды принимала? – спросил я.
– Видела один раз, – ответила девушка. – А ты?
– Да мне больше на тот свет спроваживать людей приходилось, чем на этот свет затаскивать.
– Поможешь? – спросила она. С надеждой в голосе. И вдруг добавила. – Когда ты рядом, мне собраться проще будет.
– Помогу.
В такой ситуации отказать я не мог.
Она глубоко вдохнула, выдохнула, вроде как собралась. И мотнула головой. Мол, пошли.
Мы двинулись в комнату, и когда вошли, Саша каким‑то нарочито веселым голосом проговорила:
– Все, будущая мать, помощь уже прибыла. Сейчас мы из тебя вытащим его.
– Да давайте уж быстрее! – крикнула женщина. – Такое ощущение, что я сдохну просто сейчас.
Саша ухнула простыни на кровать, а потом открыла сумку, вытащила флакон, щедро полила руки, а потом натянула на них перчатки. И протянула мне.
– Надевай и обрабатывай, – сказала она.
Я натянул на руки перчатки, щедро полил их антисептиком. Принюхался – запахло спиртом. Даже поднес ладонь к лицу.
– Только пить не вздумай, там изопропиловый, – проговорила хирург, наклонившись над женщиной и пытаясь что‑то высмотреть. – Сдохнешь на хрен.
– У меня и в мыслях не было, – я отложил флакон куда‑то на стул.
– Кровать сдвинуть надо в центр, неудобно, – сказала она.
– Ты думаешь, я встать смогу? – завопила женщина.
Ладно, надо просто делать то, что она говорит. И тогда все будет нормально. Да, точно.
Хотя, блин, от нормальности эта ситуация пиздец как далека.
Схватившись за кровать, я рванул ее на себя. Ножки заскрежетали по полу, пришлось потянуть сильнее, но мне удалось поставить ее в центр, так, чтобы девушка могла подойти с разных сторон. Она схватила простынь и подстелила ее под беременную. Или она роженица уже? Да хрен его знает. В медицинских терминах я вообще не разбираюсь.
– Садись с той стороны, – проговорила Саша. – И таз держи. Не урони только, пожалуйста.
Пальцы вцепились в таз так, что аж побелели. Я схватился за него, и принялся ждать. Саша тем временем залезла рукой под ночнушку женщины, что‑то там посмотрела, потом повернулась ко мне. Судя по лицу, я вообще не был уверен, что она знала, что делает.
Но собралась, это точно. И определенно решила довести дело до конца.
– Блядь! – завопила женщина, выгнувшись и схватившись за края кровати. – Кажется, пошло!
– Держись! – твердым голосом приказала хирург. – Сейчас ты будешь дышать, часто‑часто и ртом. А когда я буду тебе говорить, будешь тужиться. От того, как ты это делать будешь, не только твоя жизнь зависит, но и ребенка твоего. Поняла?
– Да поняла, блядь! – выдохнула та. – Да я сейчас сдохну!
– Не сдохнешь, – твердым голосом проговорила Саша.
Я переглотнул. Мне нервно было, совсем.
Женщина снова заорала, а это означало только то, что схватки становились чаще. Получается, уже вот‑вот, совсем совсем.
– Давай! – заорала Саша, и лицо женщины исказила мука. Оно мгновенно покраснело от натуги.
Минута, другая, все то же самое, а потом женщина успокоилась. Но всего на несколько секунд, потому что потом опять началось. И снова крики, и снова Людмила тужилась, и опять…
Минута покоя. И снова.
А Саша вдруг схватила ножницы, забралась под ночнушку, и я услышал хруст разрезаемой плоти.
– Нет, не надо, блядь! – завопила женщина. – Больно! Больно!
– Головка пошла! – крикнула Саша. – Давай, еще! Выталкивай его из себя!
Слизь, кровь, что‑то темное, но явно живое. Кожа сморщеная, как у старика, красная.
– Блядь, – только и оставалось выдохнуть мне. – Сука…
– Держись, Край, – хирург даже не повернулась ко мне.
Снова потуги, и снова. А потом еще и еще. А потом я увидел…
Младенца. Новорожденного. Маленького совсем, он, наверное, у меня на ладони бы поместился. И что же это получается, мы все такими маленькими когда‑то были? В том числе и я? Странно как‑то.
– Держи, – протянула Саша мне ребенка.
– А как держать‑то? – спросил я.
– Да голову поддерживай, и все, – сказала она. – Одну руку за голову, вторую снизу. И держи.
Я схватился, и удивился тому, какой он легкий. Как будто совсем ничего. Мои руки привыкли к тяжести автомата, а тут как будто бы еще легче. И странное ощущение. Обычно я держал то, что призвано дарить смерть. А теперь. Жизнь.
И ребенок запищал, высоко, на пронзительной ноте. А Саша уже накладывала какие‑то зажимы на пуповине. Потом пересекла ее теми же ножницами. А ребенок запищал, громко, пронзительно, на одной ноте.
– Мальчик или девочка? – спросила Людмила, как будто бы только это и интересовало ее в этот момент.
