Страж Ордена 2 (СИ) - Семин Никита

В моей истории с ними не смогли справиться. Гвардейские полки, гордость Империи, выглядели мальчишками, швыряющими камни в броненосец. Картечь отскакивала от их чугунной шкуры, а ядром было просто не попасть. Кошмар продолжался несколько месяцев, столица Империи лежала в руинах. В панике Государь выписал из Европы нескольких «одаренных» аристократов, прославившихся там истреблением мелкой нечисти. Увы, их тонкое искусство оказалось бесполезным против шагающих крепостей. Город горел. Сотни погибших, и полный паралич власти.

А спасение, как водится в таких историях, пришло оттуда, откуда не ждали. Из своих костромских лесов в охваченную паникой столицу пришел…. конечно же, отец Иоанн! Босой, в простой рясе, он один вышел на площадь, где третий голем как раз крушил здание Сената. И он остановил его. Просто положил на раскаленный металл свою ладонь, и гигант замер, а затем рухнул, рассыпавшись на куски.

Для России и всего мира это было невообразимым, немыслимым чудом. Страна обрела святого, который один смог сделать то, чего не смогла вся армия. Именно с этого дня, с «Укрощения чудовищ», и началась его всенародная, почти обожествляющая слава. Он стал силой, с которой пришлось считаться самому Императору. А тот, и так уже увлекавшийся мистицизмом, попал под полное влияние

И именно этот страх, этот позор имперской власти и это триумфальное возвышение непонятного пророка и заставили, в конечном итоге, горстку дальновидных людей, таких как Шувалов и Верхотуров, создать структуру, которая позже станет Орденом. Как противовес. Как последнюю линию обороны.

А теперь я стоял здесь. В 1820-м. На пороге той самой катастрофы, которая должна была стать и величайшим горем, и точкой отсчета.

И я мог ее предотвратить, спася тем самым сотни жизней. Но, сделав это, я стирал из истории ту самую трагедию, которая, в сущности, и породила Орден. Я выбивал из-под ног своих будущих союзников фундамент, на котором они должны были строить защиту мира. Да, я мог помешать возвышению отца Иоанна здесь, но кто знает, не вынырнет ли он где-то еще, в другое время, став еще сильнее?

Шувалов ждал моего мнения, не зная, что в моей голове решается судьба не только этого города, но и всей его временной линии. И я решил, что надо менять судьбу. Ведь зачем-то я оказался здесь?

— Граф, — сказал я, не узнавая собственного голоса — так он изменился от тяжести принятого решения. — Если мы немедленно не примем самые жесткие, самые чрезвычайные меры… этот город ждет кровавая баня. Такая, по сравнению с которой самая страшная война покажется детской игрой.

Шувалов окинул взглядом пустырь. Кажется, за это время он постарел на несколько лет.

— Что же, значит, нам надо поспешить. Немедленно едем на доклад к Его Высочеству!

Наш доклад Великому князю оказался короток и напрочь лишен какой-либо дипломатичности. Шувалов, отбросив светские условности, изложил дело, как оно есть. Я стоял рядом, готовый подтвердить каждое его слово и добавить технических деталей, но этого не понадобилось.

Николай Павлович слушал, сцепив пальцы в замок и положив на них подбородок. Его лицо было непроницаемо, как гранит. Он не задавал вопросов, не перебивал. Он впитывал информацию, и я видел, как в глубине его холодных серых глаз разгорается огонь. Не страх. Нет. Это был гнев — ярость правителя, обнаружившего, что под самым его носом, в сердце его столицы, зреет бунт, восстание. И то, что восставали не люди, а сама реальность, ничего для него не меняло.

Когда Шувалов закончил, Великий князь еще долго молчал.

— Эти заводы принадлежат Нарышкину, Строганову и герцогу Ольденбургскому, родственнику нашего Дома, — наконец произнес он ледяным тоном. — Все трое будут в ярости. Их убытки составят десятки, а то и сотни тысяч.

— Жизни подданных нашего обожаемого Императора, полагаю, стоят дороже, — дерзко, но уважительно ответил Шувалов.

Николай поднял на него взгляд. И неожиданно кивнул.

— Вы правы, граф. Адлерберг!

Последняя фраза была обращена к секретарю. Пожилой вельможа не замедлил явиться, по-военному щелкнув каблуками.

— Подготовьте три предписания. Первое — полицмейстеру. Оцепить весь район Обводного канала от Московской заставы до Лиговки. Категория — «чумной карантин». Никого не впускать, никого не выпускать. Второе — командующему Гвардейским корпусом. Выделить два полка для оцепления. Третье… — он на мгновение замолчал, — третье — заводчикам. Графу Строганову, князю Нарышкину и герцогу Ольденбургскому. Немедленно остановить работу всех паровых машин и генераторов на их мануфактурах до особого распоряжения. Официальная причина — «неотложная казенная надобность».

Он посмотрел на нас.

— Уверен, господа, нас ждут вопросы, жалобы, угрозы дойти до Государя. Ваше дело — перенаправлять всех жалобщиков ко мне лично.

Затем он повернулся ко мне.

— Инженер! У вас теперь есть все полномочия. Вам будут предоставлены любые ресурсы. Можете конфисковать любые материалы, брать под начало любых людей, мобилизовать подводы. Я хочу, чтобы эта… дыра… была законопачена. Наглухо. Срок — два месяца!

— Будет исполнено, Ваше Императорское Высочество, — ответил я.

Через час район Обводного канала превратился в военный лагерь. Под пронзительные крики и ругань заводских мастеров гвардейцы перекрывали улицы. Рабочие, выгнанные из цехов, сбивались в угрюмые толпы, не понимая, что происходит. Аристократы, чьи кареты разворачивали у оцепления, изрыгали проклятия. Над городом поползли зловещие слухи — о чуме, о заговоре, о прибытии Антихриста.

А в центре всего этого хаоса, на промерзшем, вибрирующем от скрытой угрозы пустыре, уже разворачивалась наша стройка. Десятки подвод, скрипя полозьями, подвозили лес, инструмент, балаганы для временного размещения рабочих. И я взялся за дело с яростью человека, у которого нет времени.

Нулевой вопрос, потребовавший решения — это медь. Где ее взять посреди оцепеневшей от ужаса и слухов столицы? Десятки подвод с медью из Кунгура приехали бы лишь через несколько месяцев. А мне они были нужны вчера.

И первым делом мы занялись поисками меди. Конечно, наивно было бы надеяться на то, что удастся найти металл нужной номенклатуры. Нет, мы согласны были на любую медь, лишь бы она была в наличии.

Сто девяносто пудов нашли на монетном дворе. Еще тридцать — на заводике возле Охты, выпускавшем канделябры и разные изделия из бронзы. И все.

Пришлось идти на отчаянные меры. По моему прямому указанию и подкрепленные приказом Великого князя о «реквизиции материалов для неотложной казенной надобности», жандармские отряды начали тотальный обыск всех складов и пакгаузов в окрестностях. На Лиговском проспекте, в купеческих амбарах на Боровой, в портовых пакгаузах — везде, где могла храниться медь — ломали замки и вывозили все: медный лист, назначенный к вывозу за границу, проволоку, старые котлы, церковные колокола, снятые с какой-то закрытой часовни.

Затем пошли еще дальше. Обыскали корабли на Кронштадской таможне. Конфисковали тысячу сто пудов меди, уже погруженной на датскую шхуну и назначенные к вывозу. Но и этого оказалось мало.

Апофеозом стало мое предложение, от которого у военного начальства чуть не случился коллективный апоплексический удар: я потребовал переплавить несколько десятков старых и трофейных медных пушек, мертвым грузом лежавших в арсенале. После короткой, но яростной перепалки и прямого обращения к Великому князю разрешение было получено.

Итак, с нулевым вопросом было покончено. Оставался первый вопрос — мастеровые. Нужны были сотни, тысячи рабочих — медники, кузнецы, жестянщики, лудильщики. Граф Шувалов, услышав о потребном числе мастеровых, ужаснулся:

— Но где их взять⁈ — развел он руками. — Собрать по всему Петербургу? Это недели!

— Зачем? — усмехнулся я. — Они уже здесь.

И я указал на угрюмые толпы рабочих, сбившихся у оцепления. Тех самых людей, чьи заводы только что остановили по нашему приказу.