Страж Ордена 2 (СИ) - Семин Никита

Мы с Шуваловым вошли в пакгауз. Принюхавшись, граф достал надушенный платок и уткнул в него нос, диковатым взором осматривая заваленный разными ящиками и ржавым металлом склад.

— А весь этот хлам… он ведь тоже пригодится. Взгляните!

Я показал рукой на штабель медных болванок. На их поверхности, тусклой и зеленоватой от патины, проступали странные, радужные разводы, а сама медь неожиданно была неестественно холодной.

— Металл меняет свою структуру, — пояснил я. — И не только металл!

Действительно, дерево, из которого были сколочены ящики, стало странным — голубоватого цвета, пористым и прочным.

— Все эти предметы изменились под действием ауры из Прорехи. Грань меняет материю. Делает ее… иной. Теперь этот склад — источник уникальных ресурсов, которых нет больше нигде поблизости. Для обычного производства это — брак, катастрофа. Но для нас, — я посмотрел ему в глаза, — это бесценный ресурс.

Я выпрямился, отключив вспышку боли

— Я предлагаю вам, граф, не просто закрыть эту дыру. Я предлагаю превратить катастрофу в возможность.

Шувалов прислушался, и в его глазах загорелся тот самый холодный, расчетливый огонь, который я уже видел.

— Выкупите этот склад! Весь, вместе с подвалом и прилегающей территорией. Наверно, лучше всего сделать это официально, для казенных надобностей, под предлогом карантина из-за «особо опасной лихорадки». Подумайте сами: это идеальная лаборатория у нас под боком!

Шувалов, наконец, понял, что я имею в виду. На лице его отразилась глубокая задумчивость.

— Я вас понял, Михаил, — произнес он наконец. — Идея… гениальна в своей дерзости. Я доложу об этом его высочеству немедленно.

Он резко развернулся.

— Экипаж! Во дворец! — бросил он на ходу своему адъютанту.

И через несколько минут мы ехали к Великому князю Николаю.

Доклад Великому князю проходил в ледяной тишине. Я стоял чуть позади Шувалова, держа руку на перевязи, и молча наблюдал за представлением. В этот раз говорил граф. Я же молчал, своим присутствием как будто придавая словам графа дополнительный вес.

Николай Павлович слушал доклад Шувалова, не проронив ни слова. Он сидел за своим столом, прямой, как стойка, и лишь белые костяшки пальцев, сжимая подлокотник кресла, выдавали его состояние.

Когда Шувалов закончил, описав и бойню в подвале, и мою идею с созданием полигона, Великий князь еще долго молчал. Его взгляд был устремлен куда-то поверх наших голов.

— Итак, — проговорил он наконец, и его голос, тихий, ровный, прозвучал страшнее любого крика. — Пока вы, мой помощник в секретном Комитете, занимались разной ерундой, у вас под носом, в двух верстах от Каменоостровского дворца, вырос рассадник чудовищ, сожравший целый полицейский наряд. И вы обнаружили это только потому, что туда заглянул ваш «уральский самородок». Это вы называете «контролем над состоянием магического фона столицы»? Я вас правильно понял, граф?

Шувалов стоял бледный, но не сгибался.

— Это мой промах, ваше высочество, — сказал он твердо. — Я принимаю всю ответственность.

Николай махнул рукой и остановил его.

— Вашу ответственность я оценю позже. А сейчас, — он перевел на меня свой тяжелый, оловянный взгляд, — сейчас мне нужны решения.

Он поднялся и подошел к карте города, разложенной на столе.

— Инженер Молниев, — обратился он ко мне. — В Кунгуре, как мне докладывали, было четыре таких… прорехи. Сколько их здесь? В столице Империи?

— Я не знаю, ваше высочество, — честно ответил я. — Пока раскрылась только одна, а чтобы выяснить подробности, необходимо провести полную рекогносцировку.

— Вот именно, — отрезал он. — Итак, господин инженер, — он впервые обратился ко мне с такой официальной вежливостью. — Я даю вам неделю. Вы, вдвоем с графом, лично пройдете каждый завод, каждый пакгауз, каждый подвал в этом городе, где есть мощные паровые машины и промышленные генераторы. Мне нужен полный, эффективный отчет обо всех «геопатогенных зонах» в моей столице.

Он посмотрел на Шувалова, и в оловянных глазах его блеснул лед.

— И, граф… еще один такой «промах»… и вы лишитесь своей должности. И вполне возможно, что будете работать в менее приятном климате. Например, в Иркутске.

Он отвернулся, давая понять, что аудиенция окончена.

Мы вышли из кабинета в полном молчании. Шувалов был мрачнее тучи. Ведь только я и моя предусмотрительность спасли его карьеру, а может, и жизнь.

— Кажется, — сказал я, когда мы уже были на улице, — у нас впереди очень интересная неделя, граф.

Шувалов остановился и посмотрел на меня. В его глазах была смесь досады, благодарности и… страха.

— Вы просто неоценимы, Михаил, — произнес он вслух. — Боюсь, в недалеком будущем мне придется уступить вам свое место!

— Не стоит, граф, — усмехнулся я. — Бояться нужно не меня. А того, что мы можем найти в подвалах этого славного города!

Глава 13

Неделя ушла на методичное, изматывающее «прочесывание» города. Каждый день, с рассвета до заката, мы с Шуваловым и его людьми объезжали промышленные окраины, проверяя каждый завод, каждый склад, где работали мощные паровые машины. Я шел, как ищейка, по следу невидимого зверя, «прощупывая» эфир, а граф сверялся с картами и планами застройки.

Результаты были одновременно и обнадеживающими, и пугающими.

Мелких, спонтанных прорех, подобных тем, что я видел на Урале, в столице не было. У меня сложилась теория, почему такая картина сложилась, и с каждым новым днем она лишь подтверждалась. Тысячи громоотводов, венчавших шпили соборов, дворцов и доходных домов, создали над Петербургом своего рода «энергетическую броню». Они принимали на себя удары молний и равномерно рассеивали их энергию, не давая Грани прорваться в слабых местах.

Но эта же броня создавала и побочный эффект. Энергия не исчезала. Она накапливалась. И в местах, где работали мощнейшие промышленные генераторы, этот «накопительный эффект» был особенно силен. Здесь Грань не просто истончалась. Она продавливалась, прогибалась, готовая вот-вот лопнуть.

И мы нашли такое место.

Это был огромный, унылый пустырь в районе Обводного канала, зажатый между тремя гигантами — чугунолитейным, механическим и прядильным заводами. Место, которое даже зимой казалось безжизненным.

Едва мы подъехали, я почувствовал это.

— Стойте, — приказал я, спешиваясь.

Воздух здесь был другим. Он был плотным, вязким, и от него веяло таким глубинным, неестественным холодом, что стыли ноги даже в теплых сапогах. Я сделал несколько шагов на пустырь. Снег здесь лежал странно, неровными, оплавленными проплешинами. На ветвях редких, чахлых деревьев не было инея. Они были покрыты прозрачной, как стекло, ледяной коркой, будто их окунули в жидкий азот. И тишина. Не было слышно даже далекого заводского гула. Звук тонул в этом вязком, холодном мареве.

— Граф, — позвал я, не оборачиваясь. — Сюда.

Шувалов подошел. Его лицо было серьезным. Он тоже это чувствовал.

— Что это? — спросил он тихо.

— Это то, чего я боялся, — ответил я, глядя на едва заметное дрожание воздуха над центром пустыря. — Прорехи тут пока нет, но она обязательно будет. Здесь, под нами, копится энергия для полноценного Прорыва четвертого уровня.

И пока Шувалов пытался осмыслить мои слова, в памяти всплывали страницы из учебника, который еще даже не был написан.

История, как известно, любит иронию. Особенно жестокую.

Примерно через два года, летом 1822-го тут должно было произойти событие, которое в моей временной линии вошло во все хроники под названием «Питерский прорыв». Он был страшен не столько числом тварей, сколько их качеством. Из разверзшейся Грани вышло всего трое. Три голема. Казалось бы — что такого, да только вот они были созданы не из хрупкой земли и валежника, как тот монстр, что я завалил на Урале. Нет. Они родились в сердце промышленной столицы и собрали себя из того, что было под рукой — из чугунных слябов, стальных балок, гранитных плит… Три неуязвимые, многотонные машины разрушения.