— Продолжай. А лучше и правду погладь. Если тебе не противно лежать со стариком в два с лишним раза старше.
— Потом. Слушай! Твой редчайший талант прорезается только на большой скорости и в момент экстремальной, смертельной опасности. Говорил, тебя чуть не расстреляли в первый раз, во второй мы падали в пропасть…
Я аж привстал на постели. Понял, к чему клонит. Если ничего не получится, потеряю жалкий остаток старческого существования, но Валентина прожила бы лет 40–50! Ей по возрасту далеко до гробовой доски.
Она встала и включила свет. Лицо спокойное, сосредоточенное, голос ровный как на скоростном допе. Потянулась к комбинезону.
— Едем сейчас. Если стоянка не закрыта на ночь.
Ради возвращения к детям она способна на самоубийство? Более того — убить меня! Восхищаться или возмущаться? Позже решу, если останусь жив. Тоже хотел попробовать этот шанс, чуть более обдуманно, наверно. Не срывался бы в ночь. Но у женщин порой срабатывает интуиция, с виду ничуть не основанная на объективной информации, а результат точнее, чем у математического анализа…
Чёрт побери! Зачем я себя успокаиваю, пытаюсь обмануть, оба идём на верную смерть! Два раза меня спасло чудо, но чудеса, скорее всего, тоже устают. Магией не командуют как телевизором с пульта.
Колебался. Потом сказал себе: если не попытаюсь, больше жить не смогу. Ни с Валей, ни без. И так использую никем не обещанный бонус. А если ничего не получится? Об этом просто не успеем узнать. Вместе жили, вместе умрём.
Разумеется, взяли «людмилу», не «мерседес». Машина — часть того мира, как и Валя. Быть может, как-то повлияет.
Выкатились на шоссе. Я за рулём. Притормозил у обочины.
— Последний раз спрашиваю. Уверена?
— В тебе — как ни в ком другом. Тем более не останусь в мире, где нет Серёженьки и Мариночки, ни на день. Гони! Я — с тобой. До конца. До любого конца.
Если бы другие жёны так доверяли своим мужьям… Вплоть до совместного самоубийства.
Правда, многие воспользовались бы доверием для походов налево.
Мелькнула вспышка фотофиксации. Пусть квитанцию о штрафе за полёт со скоростью 200 присылают… в 1981 год.
— Серёжа! Давай! Я люблю тебя!
Впереди быстро вырастал мост на белых бетонных опорах.
Всё ближе… Последняя секунда в этом мире или в жизни вообще…
И я влетел в одну из опор.
Ба-ба-ба-бах…
Капот машины вынырнул из тумана, колёса забарабанили по просёлке, на треснутое стекло брызнула липкая грязь. Мы вихрем пронеслись мимо холмов и указателя: București 265 km. Валя ещё карту развернуть не успела, прикинул — до второго КП по Румынии осталось не более двух десятков километров.
Словно разжалась стальная рука, стискивавшая внутренности в комок. Чисто на волевых держал руки на руле, они норовили стать ватными. Были на волосок от гибели! Дважды!
«Я жив, снимите чёрные повязки!» (В. Высоцкий).
Надеюсь, с моментом возвращения попали точно. Всевышний, или кто там за тебя дежурит по грешной Земле, прости за наглость: раз уж спас от верной смерти, спасибо, конечно, но обеспечь и эту мелочь, что тебе стоит… Приведи без штрафа за опоздание на пункт контроля времени!
Анатолий Матвиенко
Гений автопрома
Глава 1
Не виноват, но уволен
Два чиновника вошли друг за дружкой ко мне в кабинет. Один был в чёрном костюме с галстуком и белой сорочке, он упорно делал вид, что ему не жарко. Второй перебросил пиджак через руку. Их сопровождала моя секретарша, вооружённая подносом с сифоном и стаканами. Оба с явным облегчением вдохнули охлаждённый воздух.
— Присаживайтесь, товарищи! Газированный лимонад? Чай, кофе, мороженое? Коньяк, если не за рулём?
— Хорошо живут генеральные директора! — сказал второй. — Даже в ЦК столь широкий выбор не предлагают.
— Газировку, если можно, и приступим, — первый, более стойкий, всё же распустил узел галстука. Говорить ему приходилось громко.
В столице в конце июля 1981 года было жарко, но совсем не так, как в Болгарии или в чёртовой Румынии. В моём московском кабинете грохотал кондиционер производства Баку, звуком соперничающий с дизелем Минского моторного завода, такой вот интернационал из СССР. В другой ситуации меня выдернули бы на разгорячённый асфальт городских улиц и заставили переться в центр, внутрь Бульварного кольца, на Старую площадь или в какое-то из министерств. Сейчас получал команду «к ноге» только из Министерства автомобильной промышленности или от заведующего соответствующим отделом промышленности ЦК КПСС, чиновники выше рангом мной не интересовались, ниже — сами просились на аудиенцию. Чтили авторитет. Реальный, а не дутый.
Не буду прибедняться, я вернул АЗЛК былую славу ведущего производителя легковых авто, от полумиллиона штук в год. Если мы и не обогнали ВАЗ, то в общем и целом шли ноздря в ноздрю, чем-то помогая друг другу: информацией, разработками, стандартизацией отдельных расходных материалов для облегчения облуживания машин. В этом отношении жили достаточно дружно и с военным Ижмашем, и белорусским МАЗом, и Вильнюсским заводом спортивных автомобилей, со скрипом и стоном за нами тянулся ЗАЗ, кое-как освоивший модернизированный вариант микролитражки под рядный 3-цилиндровый двигатель объёмом чуть меньше литра. Иными словами, наши машины не уступали основной массе европейских, а в некоторых отношениях их превосходили.
Скромно приложивший руку к массовому переходу малолитражек на передний привод и вообще к тихой революции в легковом автопроме, я всё же не имел такого рейтинга в глазах самого высокого начальства, как «поволжская старая гвардия». Например, Генеральный директор ГАЗа Иван Киселёв имел регалии несравнимо выше моих: Герой Социалистического Труда, Лауреат Ленинской премии и Государственной премии СССР, то есть круче, чем Генри Форд и Фердинанд Порше в одном флаконе. А его завод продолжал планово штамповать «Волга ГАЗ-24», то есть машину технического уровня около 1960 года с двигателем ещё более архаичным. К ней в дополнение завод освоил недоразумение под названием «Волга ГАЗ-3102», внешне более помпезное и с улучшенной отделкой салона, но проклинаемое водителями из-за двигателя с факельно-форкамерным воспламенением рабочей смеси, чрезвычайно капризного. К тому же ещё тяжелее — на полцентнера, и впервые применённые на «волгах» дисковые тормоза не выдерживали гасить инерцию массивной туши, диски коробились и покрывались трещинами. Первая предсерийная партия лаковых чёрных полуфабрикатов уже поступила в Москву для полувысокого начальства, не удостоенного рассекать на ЗИЛах или «чайках», мне немедленно посыпались звонки: когда же, наконец, появится обещанный «Руслан-3160», улучшенный советский аналог германо-американского «Опель-Сенатор». Когда-когда… Оно само по себе не просто. Вдобавок, некоторые возрастные товарищи, бряцая рядами орденов-медалей, рвались в кабинеты своих сверстников и орали благим матом, что легковая машина с мотором объёма более 2 литров может и должна собираться исключительно на ГАЗе, зваться «волгой» и не иметь конкурентов внутри страны (потому что любой конкурент моментально уложит «волгу» на обе лопатки). В такой ситуации невероятно трудно давался каждый шаг.
В начале года, не без моего участия, вышло распоряжение Минавтопрома о коренной модернизации ГАЗ-24 под двухлитровый турбодизель, для начала — для таксопарков. Но дело с места не сдвинулось, завод рапортовал, что весь личный состав по 25 часов в сутки отдаёт совершенствованию «ноль-второй», на улучшение старой «волги» нет ресурсов.
Ровно так же обстояли дела на ЗМЗ, Заволжском моторном заводе, где продолжали клепать дремучие движки ЗМЗ-24Д под ГАЗ-24 с верёвочными огрызками вместо заднего сальника и нижним расположением распредвала, а вот сейчас пришло «славное» форкамерное дополнение модельного ряда. Задание правительства, выписанное заволжским моторостроителям в 1978 году о создании дизельного мотора того же объёма для легковых и малых грузовых машин, заводчанами с честью и бесповоротно было провалено.
