Страж Ордена (СИ) - Семин Никита

— Скажем так, — ответил я, глядя ей прямо в глаза, — я нахожусь в затянувшемся отпуске по весьма непростым семейным обстоятельствам.

Мы как раз подошли к дому с облупившейся штукатуркой. Над дубовой дверью висела скромная, вырезанная из дерева вывеска: «Портной Захаръ Даниловичъ».

Анфиса дернула за шнурок входного звонка и пристально посмотрела на меня, силясь прочесть в лице нечто большее, чем этот лаконичный ответ. В её умных глазах любопытство яростно боролось с осторожностью, причем последняя отчаянно проигрывала. Кажется, эта прогулка оказалась куда интереснее, чем она предполагала.

Дверь отворил сам мастер. Седой, сухой старик в очках на кончике носа, со всклокоченными бровями и цепким, пронзительным взглядом. Его жилет и рукава рубахи были припорошены белой меловой пылью, а пальцы, державшие массивные ножницы, казались вырезанными из корня старого дуба — узловатые, но полные скрытой силы. Он сдержанно кивнул Анфисе, ну а на меня посмотрел так, будто я был комком грязи, который она неосторожно принесла на подошве своей туфельки.

— Захар Данилович, доброго дня, — проговорила моя спутница. — Прошу простить за вторжение. Я привела к вам господина, который, уверена, по достоинству оценит ваше искусство.

Старик хмыкнул, переводя взгляд на принесённый мною свёрток.

— Искусство, сударыня, требует достойного материала и достойной же оплаты, а не только оценки!

Мы прошли в мастерскую, и я ответил старику.

— Об этом не беспокойтесь! — произнес я, разворачивая сукно и кладя его на широкий раскройный стол.

Портной молча подошёл, отложил ножницы. Его чуткие пальцы прошлись по ткани. Он потёр её, потянул, поднёс к свету из окна. Скепсис на его лице растаял, сменяясь глубоким профессиональным интересом.

— Сукно доброе, — наконец изрёк он, скорее для себя, чем для нас. — Плотное. Работать можно. Что изволите?

— Полный костюм.

— Извольте! Но сперва снимем мерку!

— Рубаху скинуть?

— Непременно, — буркнул он, доставая из ящика мерную ленту. — Чай, не сквозь зипун мне вас мерить.

Стянув через голову свою пропахшую дымом и лесом посконную рубаху, бросаю её на стул. Оставшись нагим по пояс, прохожу на середину небольшой мастерской.

На несколько секунд повисает плотная тишина. Портной замер с лентой в руке, его взгляд профессионально, без эмоций, скользнул по моей спине, плечам, груди. Анфиса, стоявшая у окна и делавшая вид, что разглядывает пыльную герань на подоконнике, тоже замолчала. Краем глаза вижу, как она медленно поворачивает голову. Её взгляд, уже без всякой светской игры, открыто, с неподдельным женским любопытством скользит по моему торсу, задерживаясь на свежих, но уже заживших шрамах. Слава регенерации, а то бы до сих пор в повязках ходил. Губы её слегка приоткрыты. Кажется, «принц-изгнанник» в её воображении только что обрёл весьма убедительные физические черты. Забавно. Оказывается в этом времени, боевые отметины производят на дам куда большее впечатление, нежели кошелёк с деньгами. Полезное наблюдение.

— Стать у вас, сударь… не крестьянская, — наконец крякнул Захар Данилович, приступая к работе. Лента холодной змейкой обвила мою грудь. — И не купеческая. Жира ни унции. Мышца сухая, рабочая. На какой же это работе, сударь, так натруждаются, позвольте полюбопытствовать? Не в поле, чай, и не за конторкой.

— На свежем воздухе, в основном, — туманно отвечаю я.

Пока он, бормоча себе под нос цифры, снимал мерки, я изложил свои требования подробнее.

— Сюртук строгого покроя, однобортный. Без лишних украшений, но чтобы движений не стеснял. Жилет простой, под цвет. И панталоны, чтобы для верховой езды годились, с кожаной леей.

— Заказ ясен, — кивнул портной, закончив. — Работа тонкая, спешки не любит. Две недели. И двадцать пять рублей серебром.

Анфиса удивлённо вскинула брови. Цена была немалой даже для здешних мест.

Спокойно достаю из кармана деньги. Отсчитываю сто бумажных рублей и кладу на стол. Затем, еще четверную сверху.

— Мне нужно через неделю. Это возможно?

Старик ошеломлённо уставился на ассигнации, потом перевёл взгляд на меня. В его глазах промелькнуло уважение — не к деньгам, а к подходу. Он ценил не щедрость, а понимание того, что время мастера — тоже товар.

— Будет сделано, сударь, — твёрдо сказал он, убирая деньги.

Мы вышли на улицу. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в тёплые, золотистые тона.

— Благодарю вас за помощь, Анфиса Спиридоновна, — проговорил я. — Без вас я бы не попал к уважаемому мастеру, даже если бы нашел его.

— Пустяки, — отмахнулась она. — Я рада быть полезной.

— Боюсь, мне пора возвращаться в своё… имение, — говорю я, наслаждаясь двусмысленностью фразы. — Дела не ждут. Как мне будет удобнее узнать о готовности заказа?

Она улыбнулась, словно только этого вопроса и ждала.

— Оставьте это мне. Я сама пришлю вам весточку с посыльным. Или же, когда вновь будете в городе, просто спросите у любого извозчика, где стоит дом вдовы Комаровской. Вам всякий укажет.

Ну вот, и фамилия теперь известна, и точный адрес. Lа mission a’ccomplie! Определенно, стоит снова встретиться с этой дамой в свой новый приезд. А костюм я и без похода к Анфисе заберу. Негоже, чтобы она меня снова в крестьянском рубище видела.

Мы вежливо распрощались, и она плавной походкой направилась в сторону центра, богатых господских кварталов. Ну а я остаюсь один посреди улицы. Ну что ж, первый этап пройден. Костюм штука важная — для имиджа, для коммерции, для всего. И, пожалуй, не буду я пока продавать свои товары. Деньги, в общем-то, есть. После всех покупок остается еще двести сорок рублей ассигнациями — стоимость целого крестьянского подворья. Вот будет костюм — продам зажигалки. Заявлюсь в нем к потенциальным покупателям — а это, кстати, не бедные люди, бедным такого не надо — и представлю товар чин-чинарем. Это будет серьезно, А пытаться продавать артефакты или даже вести переговоры в крестьянской робе — всё равно, что торговать алмазами из грязного мешка: потеряешь половину цены и всё уважение. Вряд ли мне еще раз так повезет, как с этой Анфисой, на ходу придумавшей, как я считаю, себе принца инкогнито! С «мужеским полом» такое не прокатит — тут сначала нужно создать образ, и только потом этот образ будет работать на тебя.

Поскольку сидеть в городе неделю без дела мне совершенно не улыбалось, я скомандовал Игнату возвращаться. Дорогой мы заехали на рынок, я купил себе всяких мелочей — соли, лаврового листа, перца, мыла, недорогих тканей на занавески и скатерти, тарелок, ложек, горшков, точильный камень, топор и заступ, а еще изюму для деревенской ребятни и табаку в подарок старосте и Кузьмичу. Долго раздумывал, не прикупить ли мне ружье или самострел. В итоге решил пока оставить эту затею. Не факт что мне продадут — не в крестьянской рубахе точно, а время потеряю.

Еще два дня мы возвращались в деревню Поддубки. За поездку я выдал Игнату 20 рублей ассигнациями и отпустил восвояси. Когда скрип телеги затих, растворившись в вечернем воздухе, я остался один посреди собственного двора. На поля ложилась росистая вечерняя дымка, а вокруг стояла нарушаемая только стрекотом кузнечиков и лаем деревенских пустобрехов тишина. Дом, пахнущий смолой и свежим деревом, стоял неколебимо; тихо мерцали руны на частоколе, «стражи» у ворот дремали в своих глиняных горшках. Ну хорошо — видимо, деревенские идиоты наконец успокоились.

Удобно все-таки, когда на тебя работают люди. Вон, скажем, тот же самый Игнат — возил меня туда-сюда, ухаживал за лошадьми, а я просто на сене валялся. Или та же Аглая: таскает мне еду три раза в день, и вилки не надо мыть. Не завести ли мне постоянного слугу? Его и делами разными можно было бы загрузить, сбросив с себя мелочные бытовые заботы, и, как-никак, дополнительная охрана! Правда, трудно представить себе, чтобы здесь, в деревне, нашелся кто-то готовый идти в услужение. Ну, вернее, зимой-то пара свободных рук всегда найдется, а вот летом — увы. Всем некогда, все что-то пашут и жнут. Так что человека взять попросту негде. Хотя… Кажется есть один вариант!