У меня подкосились ноги. Я была вынуждена прислониться к стене.
Где моё обычное хладнокровие? Я же кроме детей ни за кого никогда в жизни не боялась?
– Зачем ему понадобилось лезть в дом служителя Ордена Святой Жизни?
Если бы я не понеслась как глупая курица, прямо на вертел, Миарон не стал бы выяснять, что стало тому причиной.
Двуликие! Только бы он выбрался!
Только бы выбрался.
Но время шло. Ничего не происходило.
Дым из распахнутой наверху двери валил всё сильнее. Серая, остро и горько пахнущая пелена мешала дышать, сгущаясь с каждой секундой.
– Ваше величество, – как сквозь вату услышала я голос маршала. – Вам лучше уйти.
– Нет, – помотала я головой.
– Ваше величество прошу вас… там невозможно выжить.
Файер попытался взять меня за руку, но я резко отстранилась.
Дикое волнение уживалось во мне с полной уверенностью – Миарон погибнуть не может.
Только не так.
Это просто бессмысленно, встретиться после пятнадцатилетней разлуки, чтобы потерять друг друга снова. Да ещё так нелепо.
Резко потянув меня за руку, маршал заставил меня попятиться, уходя из-под осколочного дождя.
Он, как и я, не отрывал взгляда от мутного провала.
– Глупо было соваться туда, – прохрипел он, закашлявшись.
Пламя слилось в сплошной занавес.
Глаза слезились.
От света.
От дыма.
В лицо бил жар.
Огненные языки плясали, напоминая мне волосы – мои волосы, разлетающиеся под напором ветра.
– Стойте, ваше величество. Не подходите. Это опасно и бесполезно.
Я хотела ответить дерзостью, но сдержалась.
К чему дерзить? Что этим изменишь?
Секунда…
Другая…
Третья…
Я только тогда поняла, что не дышу, когда на балконе второго этажа, двумя этажами ниже того, в которое вошёл, появился мой зверь, словно вырываясь из объятий пламени.
Усевшись на перила спиной к полыхающему дому, соскользнул вниз и только тогда я заметила, что на плече у него не чёрная тряпка, а человек.
– Держите ваше Святейшество, – дёрнув плечом, уронил он к ногам Файера главу Ордена. – Можете попытаться оказать ему помощь, но, по-моему, он мёртв.
– Ты убил его?! – зарычал Файер.
Миарон засмеялся.
Этот смех можно было расценивать как угодно: как согласие или как возражение.
Я попятилась, отходя.
Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь видел меня сейчас, в таком состоянии.
Прислонившись лбом к чёрной от копоти стене, не обращая внимание на то, что угольные следы остаются и у меня на лице, я плакала.
Впервые… впервые не знаю уже за сколько лет.
В последний раз я плакала тоже в дыму и в костре. И тоже – над оборотнем.
Которого тогда считала мёртвым.
– Одиффэ? – твердая рука легла на плечо, заставляя повернуться.
– Ты! – ударила я его кулаком по плечу с разворота. – Сволочной ублюдок! Чтоб тебе пропасть!
– Это что ещё за новости? Ты где слышала, чтобы королевы так выражались?
– Я сейчас ещё не так выражусь! Какого чёрта ты полез в пекло?! Какого чёрта ты всё время туда лезешь! Тебе плевать? Плевать на свою жизнь! Плевать на мои чувства! Ты чудовище! Ты… ты…
Слова обвинения замерли на губах, а я обмякла в обнимающих меня руках.
– Если бы я знал, что вызову такую бурю эмоций, я бы раньше сам какой-нибудь пожар устроил. Честное слово, оно того стоило.
– Стоило?!
– Ну, наконец-то ты подходишь к осознанию того, что я тебе вовсе не так безразличен, как ты привыкла думать.
– Ах ты!..
– Тише, девочка моя, тише. Всё хорошо! – прижал он меня к груди, баюкая как ребёнка.
И я затихла, спрятав все свои колючки.
– Я пошёл в этот дом, потому что почувствовал в нём магию, опасную и живую. Эти святые такие зубастые козлы, скажу я тебе. Похуже всякого дракона. Дракон хотя бы знает, что он дракон, и не корчит из себя облако.
– Мне безразличны облака, драконы и нудные святоши. Не смей больше так делать. Слышишь?! Никогда!
Миарон поймав мою руку, рассмеялся.
– Слышать – слышу. А насчёт «не смей»? Видишь ли, те, кто привык повелевать, обычно плохо умеют подчиняться. Но я обещаю тебе выходить из любого брода, будь хоть вода, хоть огонь, если ты будешь ждать меня, моя Огненная Ведьма. Мой маленький непокорный демонёнок. Милая моя, – его пальцы стряхнули последние слезинки с моей щеки. – Я не умру, когда то, к чему я так долго стремился, совсем рядом, в шаге от меня. О, нет! Я слишком люблю тебя для этого.
На мгновение и лицо, и взгляд его были серьёзны, но потом в глубине глаз сверкнула насмешка, а на губах – ухмылка.
– И себя, естественно, тоже.
Глава 22. Разговор по душам
Не знаю, что такого сказал Миарон Файеру, но нам не мешали уходить.
Дом, в которой меня привёл мой зверь, был роскошным: фонтаны во дворе, скульптуры на крышах, цветы в огромных вазонах на лестницах. И конечно же, любимые, дорогие, разлюбезные его сердцу во все времена занавески.
Круглую кровать со всех сторон окружала разлетающаяся от малейшего дуновения, органза. Непрактично, странно, красиво. Словом, вполне в духе Миарона.
Пламя, отражающееся в окнах, и нас заставило гореть.
Мы были словно два школьника, сбежавших от взрослых несмотря на обещанный им, вполне возможный нагоняй.
Его страсть могла соперничать с яростью.
Она могла бы причинять боль, но… не причиняла.
Каждый раз позволяя себе упасть к Миарону в объятиях я словно ступала на тонкий лёд, рисковала, боялась чего-то. Как неопытный птенец боится расправиться крылья и лететь, но сделав шаг в небо замирает от восторга, так и я, сопротивляясь своим желаниям, боясь собственных чувств, очередного предательства и боли, всё же уступала искушению и… летела.
Летела, задыхаясь от блаженства, замирая от неги. Таяла, как тает снег под лучами солнца, чтобы вместе с талой водой ожить вновь в нескончаемом круговороте жизни.
В страсти, как в полёте, страшно взлетать и приземляться.
Страшно разомкнуть объятия и посмотреть в лицо тому, в чьих руках познал блаженство.
– Пожар гасят? – спросила я, делая вид, что марево за окном меня интересует больше, чем то, что было сейчас между нами.
– Любой огонь гаснет рано или поздно, – зевнул Миарон, сверкнув острыми кошачьими клыками.
Я украдкой бросила на него взгляд, пытаясь понять, специально он это сказал.
Или просто не подумал, каким образом можно истолковать его слова.
– Ну, не дуй губы, моя милая, – привлёк он меня к своей груди. – У тебя для этого нет ни малейшего повода.
Я позволила себе не сопротивляться уверенным рукам.
Пальцы Миарона играли моими волосами.
Я слышала мерный, ровный стук его сердца.
– О чём ты думаешь? – тихо спросил он.
– О тебе.
– Как лаконично, – хмыкнул он. – А можно с подробностями?
Почему, когда чувства переполняют, когда хочется сказать так много, язык словно прирастает к гортани и слова замирают на губах?
Я совершенно не умею говорить о чувствах. То есть – совсем.
– Ты самая неболтливая из всех молчаливых женщин, что мне встречались за долгую жизнь. Порой, когда я гляжу в твои бездонные глаза, мне кажется, что за ним такой богатый внутренний мир, что в пору утонуть. Или сгореть?
Но бывают моменты, когда ты выглядишь совершенно бесчувственной, словно статуя из мрамора.
Каждый раз, когда я начинаю верить, что ты готова распахнуть душу, вновь натыкаюсь на ледяное молчание. Моменты, когда ты приоткрываешь дверцу в свой внутренний мир так редки, что невольно задаёшься вопросом: а не придумываю ли я всё то, во что хочется верить?
Что ты чувствуешь, Одиффэ? И чувствуешь ли ты хоть что-нибудь? Ведь даже на пике страсти ты безмолвна, словно немая.
– Разве не ты учил меня скрывать чувства?
– Я тебя такому учил? – искренне удивился он. – Правда? Ты ничего не путаешь?
