– Может быть и путаю, – не стала спорить я. – Кто теперь разберёт?
Перевернувшись на живот, Миарон навалился на меня всем телом, прижимая к подушкам:
– Скажи, что любишь меня, – потребовал он.
– Зачем?
– Хочу это от тебя услышать. Ну же?
Я покачала головой.
– «Нет» – не любишь. Или «нет, не скажу».
– Не скажу.
– Почему?
– Язык не поворачивается.
– Всё настолько плохо? Что в этом сложного?
– Ты будешь считать, что имеешь надо мной власть.
– Я и так знаю, что имею над тобой власть. С первого дня нашего знакомства и, смею предположить, до последнего вздоха одного из нас. От души надеюсь, что буду первым. Ну, давай, попробуй. «Я тебя люблю», – давай. Это несложно.
Я вдохнула воздух, покорно намереваясь выполнить его требования.
Но… не получалось.
– Чтобы я не чувствовала, если я скажу вслух эту пустую банальность, она прозвучит фальшиво!
– Я жажду услышать, как ты фальшиво произнесёшь пустую банальность.
Я хотела сказать. Правда. Я чувствовала, что он дорог мне, но… слова застревали в горле, не желая рождаться, будто я и впрямь онемела.
Я боялась, что Миарон придёт в ярость, но он смотрел задумчиво, почти с жалостью.
– Неужели это так страшно? Говорить нежные слова? Прикасаться к тому, кого любишь? Чего ты боишься?
– С тобой?
– Ну?..
– Ничего. Просто это стало как тень.
– Ты хоть детям своим когда-нибудь говорила, что любишь их?
– Зачем? Что они, без слов не знают, как много значат для меня? Больше самой жизни. Я готова тысячу раз умереть за каждого из них.
– Но ты хоть раз говорила им об этом? Целовала на ночь?
– Нет. У меня не было такой возможности! Да и так не принято.
– Бедная ты, изувеченная девочка. Что мы все с тобой сделали?
– Ты больше других.
– Не больше, – пожал он плечами. – Но и не меньше, к сожалению. Ты всё ещё ненавидишь меня?
– Моя ненависть к тебе умерла пятнадцать лет назад. В той комнате, в которой я похоронила…
Отблеск давних пережитых страданий до сих пор давал о себе знать.
– Что – похоронила?
– Думала, что тебя. А выходит саму себя. Я тогда словно закаменела. Во мне что-то сломалось. Ты виделся мне вечным, как ночь, что рано или поздно приходит на смену дня. Порочный и сильный – бессмертный. Я так привыкла обвинять тебя и ненавидеть, что, когда тебя не стало, в душе образовалась пустота.
– Но я здесь. По-прежнему порочный и сильный. И, клянусь, мой Красный Цветок, я буду не я, если прежний огонь не запылает в тебе с новой силой.
Я вздохнула, отворачиваясь.
– Скажи, чего ты хочешь? – с мягкой вкрадчивостью промурлыкал он.
Так же мягко кот подкрадывается к ничего не подозревающей мыши.
– Чего может не хватать королеве, облечённой власть? Женщине, одним взглядом способной обратить в пепел половину города?
– Ну, насчёт последнего ты явно преувеличиваешь, – передёрнула я плечами. – А чего может не хватать? Свободы. Меньше, чем у королев её, наверное, даже у рабов нет? Жизнь рабыни мало кому интересна, а на королеву с утра до вечера направлено пристальное внимание многих.
Очень хочется проснуться и не увидеть перед собой подобострастные мины фрейлин. Встать, когда захочешь, одеться, как в голову придёт, и делать что-то не по регламенту, а от души. Не чувствовать постоянную тяжесть тиары. Ты когда-нибудь носил корону?
– У нас, метаморфов, короны не в ходу. Лишь диадемы из серебра.
– Парадная корона весит больше двух килограмм. А уж платье с золотым шитьём! Носить всё это чистая пытка. Конца ей не предвидится.
– Ты не хочешь быть королевой?
– Это смешно? Да, не хочу. И никогда не хотела.
– Смешно? Только не мне. Я-то, на самом деле, очень хорошо тебя понимаю. Если помнишь, я тот, кто безответственно сбежал от счастья занять престол в Синих Горах? И никогда об это не пожалел.
– А как же долг?
– К счастью для себя (и к сожалению, для других) я признаю только те долги, которые взял на себя сам. Я делаю только то, что хочу. И таким намерен оставаться впредь.
– Это-то меня в тебе и пугает, – со вздохом призналась я. – Как можно доверять человеку, не признающему обязательств? Сегодня ты хочешь меня, ты со мной очень мил. А завтра? Когда новизна приестся, позолота поблёкнет? Что будет завтра?
– Я знаю тебя достаточно долго, чтобы любая позолота стёрлась. Это если допустить, что она хоть когда-то была.
– Я не знаю тебя. Совершенно. Не понимаю, что тобой движет. А не понимая, я не могу чувствовать себя в безопасности, расслабиться. Ты сегодня ласков и нежен, а завтра? Кто предскажет, какой каприз завладеет тобой?
Брови Миарона сошлись на переносицей:
– Что ты хочешь, чтобы я ответил?
– Я хочу, чтобы ты сумел убедить меня, что на этот раз любовь стоит того, чтобы за неё бороться.
– На этот раз?
Я, не сморгнув, выдержала его взгляд.
– Да. В прошлый раз за эту иллюзию я заплатила очень дорогую цену. Боюсь, столько во второй раз у меня попросту не найдётся.
– Любить страшно, да? – сощурился чёрный кот и в его глазах мне мерещился вызов.
– Да.
– А жить без любви не страшно?
– Мне – нет. Я привыкла. Я не хочу любить.
– Но?..
Миарон вопросительно глянул на меня.
– Что – но?
– Но ты меня уже любишь. Как и я – тебя. Не то чтобы я выбирал это.
Если бы выбор зависел от меня, я бы выбрал в предмет страсти какую-нибудь улыбчивую, ласковую маленькую дурочку, нежную, любящую готовить и вязать. Не буду вдаваться в подробности портрета. Он не нов. Его предпочитает большинство мужчин. Коротко о главном – женщина не должна доставлять проблем.
А ты, моя огненная ведьмочка, ходячая головная боль.
С первых же дней, как свалилась мне на руки, в прямом смысле слова, до сегодняшнего дня, ты не приносила ничего, кроме боли.
Удивлена? Да-да! Так и было.
Ты всегда рассматривала историю с одной стороны, где я измывался над тобой, принуждая убивать, потом сам убил Дэйрека.
Заставил твоего драгоценного Эллоиссентра изменить тебе со мной.
А закончил ещё хуже, чем начал: похитил тебя у мужа, шантажируя сыном, принудил переспать со мной и бросил. Да ещё прихватив в качестве трофея твоего первенца.
И ведь не поспоришь. Факты вещь упрямая.
– Я никогда не винила тебя в том, что ты заботился об Лейриане.
– А ты уверена, что я хорошо о нём заботился? – с сарказмом протянул Миарон, зло блеснув глазами. – Тебе ни разу не приходило в голову, что я воспитывал его приблизительно в той же манере, в какой обращался с другими моими воспитанника? Что наши отношения могли быть не столь уж отеческими? Не представляла его себе в той же позе, в какой когда-то видела в моих объятиях его отца?
– Замолчи!
– Хочешь сказать, что ни разу не задавалась этим вопросом? Интересно, сколько раз ты прокручивала его у себя в голове?
Подобравшись, как кошка перед прыжком, я безотрывно глядела в его невозмутимое, как у древнего идола, лицо.
Недоброе, тёмное, насмешливое.
– Зачем? – выдохнула я.
– Что – зачем? – вопросительно изогнул он бровь.
– Зачем ты заговорил об этом? Чего ты добиваешься? Почему ты ведёшь себя так всякий раз, как только я начинаю думать, что у нас могло бы что-то получиться?
– Потому что у нас ничего не получится, пока мысли, подобные тем, что я озвучил, бродят у тебя в голове. Ты ведь думала об этом?
Какое-то время мы молча играли в гляделки.
Я не отводила взгляд. И ничего не говорила.
– Ну конечно же думала? – его улыбка была полна сладкого яда. – Почему же не спросила? Мол, так и так, дорогой мой, скажи мне как на духу, как на исповеди, спишь ли ты с моим сыном или у вас платонические отношения? А? Молчишь? Что же ты всё время молчишь?!
– Потому что не уверена, что смогу выслушать правду.
И снова его взгляд, как острый осколок стекла, врезался мне в лицо:
– То есть ты уверена, что ответ положительный? – пропел он, но за этой мягкостью, мне хорошо помнится, раньше всегда следовала буря.
