Пока Алексей игрался, я посмотрел на Анфису и сказал, указывая на неё:
— Сестра.
Показал на себя:
— Брат.
Она не поняла и с тревогой закрутила головой. Диалога, в общем, не состоялось.
Ехали какое-то время молча. Тут, наконец, я не выдержал и спросил:
— Егор, ты по-якутски умеешь?
— Конечно, умею, — кивнул Егор, не оборачиваясь. — Так-то я русский, по паспорту, но наполовину. У меня даже, можно сказать, на три четверти, потому что у меня отец якут, а вот мать наполовину русская, наполовину якутка. Но я себя считаю русским.
Он сказал эти слова с такой гордостью, что я прям аж удивился. Но потом вспомнил, что в те времена действительно была такая политика, когда малые народности стеснялись того, что они малые народности. Было непрестижно быть нерусским. И вот сейчас я это наблюдал собственными глазами.
Но тем не менее я всё-таки хотел решить свою проблему и сказал:
— Егор! А ты можешь перевести Анфисе мои слова?
— Могу, — буркнул Егор. — Чё там надо перевести? Говори.
— Скажи ей, что я её старший брат.
Егор перевёл. Девочка посмотрела на меня огромными, круглыми от удивления глазами. У неё был настолько неподдельный интерес, такое жгучее любопытство и даже страх, что у меня аж мурашки по коже побежали. И тут вдруг она заплакала. Заплакала, а потом потянулась ко мне, и положила свою ручонку мне в ладонь.
Я машинально сжал её ручку, а затем погладил по голове. По сути, контакт состоялся, девочка меня признала. А вот мальчик, Алексей, он, видимо, хоть и понимал, что перевёл Егор, но не отреагировал никак, потому что был ещё очень маленький, а во-вторых, в данный момент его гораздо больше занимала кукла, которую я скрутил из носового платка, чем какой-то там взрослый родной брат. Видимо, с игрушками у них было негусто.
Ну ничего, как только доедем до цивилизации, я это дело сразу же поправлю.
Тем временем мы продолжали неспешно ехать, и тут Егор вдруг сказал:
— Так, Иммануил Модестович. Дети малые, я предлагаю — давай-ка остановимся, перекусим ненадолго, да и лошади пусть передохнут.
Мы остановились. Дети захотели в кустики. Я спрыгнул с телеги, снял девчонку, потом снял пацана, и они быстро-быстро побежали. А я удивился, что это настолько самостоятельные дети, хоть и маленькие, и что не надо было их водить, снимать им штаны. Ну, то есть от современных детей они отличались кардинально.
Тем временем Егор, доставая из торбы лепёшки, вареное, крупно порезанное мясо, варенную то ли репу, то ли я не знаю, что это, ну, и само собой, так нелюбимый мною саламат, вдруг спросил:
— А почему Иммануил Модестович, ты Модестович, а не Павлович? И Бубнов, а не Адияков? Ты же говорил, что ты его сын?
— Сын, — кивнул я, — но они с матерью расстались до моего рождения, и он уехал в Якутию. А мать потом вышла замуж за отчима. Он дал мне своё отчество и фамилию. И воспитал меня…
— Вона как… — задумчиво пробормотал Егор и вдруг рассмеялся, — Во Павлуха даёт! Тебя смастерил, бросил и уехал. Теперь Хомустана и Аньыысу тоже бросил.
Он опять рассмеялся, и аж ударил себя руками по коленям:
— Умора! Кому расскажи — не поверят! В каждом улусе жена у него! Даже в Москве! Ты, Иммануил Модестович, по другим улусам-то прошвырнись, может ещё братьев и сестёр насобираешь! Ох и Павлуха!
Он так заразительно смеялся, что и у меня невольно улыбка тоже появилась на губах. Хоть, честно говоря, и не очень приятно было это слышать. Пусть Адияков мне не отец, но вот Муле, в теле которого я пребываю — родной отец.
Зато появилась прекрасная отмазка для Веры, почему я должен поехать в другой улус. Не буду же я ей говорить об алмазах (в то, что это огранённые бриллианты я не верил, решил, что Адияков приукрасил, чтобы меня дополнительно мотивировать). А так скажу, что Егор упоминал о вероятности других детей Адиякова в этом улусе и что я должен поехать и убедиться.
Потому что иначе она обязательно напросится со мной. Я уже немного изучил её упрямый характер. А ссориться с Верой мне не хотелось, более того — я нагло планировал оставить детей в Якутске на неё.
А вот когда мы вернулись обратно в тот улус, где проживал Егор, Вера встретила меня с изумлением (я, конечно, предугадывал её удивление, но не настолько):
— А это кто? — она с интересом посмотрела на детей, которые так устали за дорогу, что воспринимали всё с отстранённым равнодушием.
Я передал полусонных детей на руки старухе. Та повела их раздеваться, а я тихо объяснил Вере:
— Это мои брат и сестра, — и рассказал краткую историю их появления.
— С ума сойти! — ахнула Вера. — Вот кто бы подумал!
— Да, — кивнул я, — видишь, Вера, в жизни бывает всякое.
— Угу, — покрутила головой Вера и вдруг спросила: — И что ты дальше с ними собираешься делать?
— Ну, как что? — пожал плечами я. — Отвезу в Москву, отдам отцу, пусть воспитывает.
— О-о-о! — засмеялась Вера, — представляю, что там сейчас начнётся!
— А что начнётся? — осторожно спросил я. — Дети нормальные. Что там такого прям начнётся? Я думаю, он их сразу признает и отказываться от воспитания не будет.
— Да я не за него, я за Надежду Петровну…
— А что Надежда Петровна?
— Да представляю, какой она скандал Адиякову устроит! Бедный Павел Григорьевич!
Вера так хохотала, что Егор, который занимался лошадьми, удивлённо выглянул из-за конюшни. Увидев, что это мы так разговариваем, махнул рукой и вернулся к своим делам.
— Да не думаю я, что там будет прям что-то такое, — отмахнулся я. — Скорее всего, да, возможен какой-то серьёзный разговор. Но я думаю, что здесь ничего такого криминального. Ведь Адияков, когда оставил её, он же не знал, что она забеременела. Ну, мной, в смысле. Они же тогда рассорились, вот он себе и нашёл тут другую женщину, жил с ней. А то, что родились дети… Ну да, дети от такого рождаются. Вот другое дело, что он потом её оставил и вернулся обратно в Москву. Вот этого я совершенно не понимаю. Но когда я вернусь, обязательно с ним поговорю. Я должен всё это выяснить.
— Погоди, Муля, — вытирая выступившие от смеха слёзы на глазах, сказала Вера. — Тут же дело даже не в том, что он там этих детей завёл, потому что они да, расстались. А дело в том, что я уже представляю лицо Надежды Петровны, когда Адияков приведёт вот этих двух якутят к ним в московскую квартиру, и она поймёт, что их воспитанием придётся заниматься ей. Вот это номер!
Я тоже представил эту картину, и невольный холодок прошёл у меня по спине:
— Да, Вера, об этом я как-то не подумал… Ну и теперь, куда их девать? Бросить их в этом улусе? Как-то оно не то, им здесь делать нечего. Школы здесь нет. Отвезти их в Якутск, сдать в интернат? Ну, так Алексей ещё совсем маленький, ему там делать нечего, да и они не подготовлены к интернату, русского языка совершенно не знают. Ну и даже если предположить теоретически, что их примут в интернат, то всё равно на каникулы им куда-то надо ездить. Насколько я понял, добираться туда, где я их нашёл, очень далеко и непросто, а старуха, видимо, уже чувствует то, что скоро умрёт. Поэтому бросить двух сироток в Якутии при живом-то отце, при живом-то брате… Ну, это как-то совсем не по-человечески.
Вера кивнула.
— В крайнем случае, — продолжил я, больше успокаивая себя, а не Веру, — если вдруг моя мать там заартачится и не позволит, чтобы эти дети проживали у неё в квартире, то я вполне могу забрать их к нам, в московскую квартиру. Она большая, мы все поместимся. А Дуся ими займётся с удовольствием. Уж во всяком случае, бросить таких детей она не позволит.
— Угу, Ярослава вы уже взяли, — еле слышно процедила Вера, но я услышал.
Отвечать не стал. Так как она была совершенно права. По отношению к нему Бубновы поступили по-свински.
Но он сейчас учится в интернате для одарённых детей. Это лучше, чем если бы он и дальше жил в забитом селе с Печкиным и Ложкиной. Хотя надо по возвращению заняться его судьбой.
