Гришка замер, и хотя сам я не смотрел на него, а внимательно оглядывал двор, но все же почувствовал на себе его удивленный взгляд.
— Да что ты такое мелешь языком своим, камер-юнкер⁈ — Гришка повысил голос. — Уж не хочешь ли ты сказать, что светлейший князь Черкасский имеет какой-то интерес в том, чтобы убить нашу государыню⁈
Он в сердцах схватился за шпагу, и даже выдернул ее слегка из ножен, но я перехватил его руку и силой надавил на нее, заставив спрятать клинок обратно.
— Не ори так, Григорий! — шикнул я на него и вперил взгляд ему прямо в возмущенные зенки. — А ты решил, что я для собственной радости государыню «тайной тропой» прямо из церкви вывез, у сотни народа на глазах? Развлечения ради? Если бы нас там поймали, то Федьку как чародея мигом в острог отправили бы, а то и того проще — вздернули бы на веревке, что б другим неповадно было. А я поехал бы куда-нибудь на Камчатку, сивучей стрелять. А может и рядом с Федькой в петле болтался бы… Но я так же, как и ты, Гриша, давал клятву жизнь свою положить в защиту царской семьи и от слова своего отступать не намерен!
Я почувствовал, что Гришка больше не пытается выдернуть шпагу из ножен, и отпустил его руку.
— Да что ж такое… — пробормотал он с растерянностью. — Такими обвинениями просто так не раскидываются! Такое доказывать нужно!
— Пока я буду доказывать, государыню на тот свет отправят. Нет уж, Гриша, но сперва мы с тобой обеспечим ее безопасность, а уж потом что-то доказывать будем.
Я не случайно сказал «мы с тобой» — это должно было лишний раз напомнить Григорию, что он тоже несет ответственность за жизнь императрицы. Не зря же его приставили сопровождать ее в поездке на богослужение.
Вот пусть и проникнется своей миссией! Пусть теперь вместе со мной поломает голову, как обеспечить безопасность государыни.
— Я знаю одно, Гриша, — сказал я проникновенно. — На той известной ассамблее у князя Бахметьева, светлейший при помощи чародейства вложил в руку графа Румянцева пистолет и заставил его выстрелить сначала в князя, а затем и в самого себя. Таким образом он репетировал более серьезное преступление, а эти двое его давно не устраивали по разным причинам… Потом светлейший вложил пистолет в руку камергера Лефорта и на веки вечные записал его в цареубийцы, хотя Петр Петрович вовсе и не заслужил такой славы. Не по его воле все это случилось, и не по своей воле он стал еще и самоубийцей…
— Странные вещи ты говоришь, Алексей Федорович, — покачал головой Орлов.
— Не странные, а страшные, Григорий Григорьевич! — заверил его я. — Потому что затеял светлейший князь переворот государственный, и теперь хочет сам взойти на престол российский. И очень ему в этом мешает государыня наша Мария Николаевна. Страх как мешает, Гриша! Я сейчас не могу тебе всего рассказать, да, наверное, и права на то не имею, но коль уж государыня сама согласилась на побег из Санкт-Петербурга, да еще таким способом, то уж, верно, она и сама поверила в то, что жизнь ее в большой опасности. Спасти ее — мой долг. Наш с тобой долг, Гриша… Ну, так как? Ты со мной?
Григорий отвечать не торопился. На его месте я бы тоже не торопился. То, что он сейчас от меня услышал, было действительно серьезным обвинением, и если вдруг окажется, что я ошибся, то он и сам может легко оказаться сподвижником государственной измены.
Но тот факт, что государыня все же находилась с нами, заставил его поверить в итоге в мои слова. И он сказал:
— Хорошо, Алешка, ты меня убедил. Пожалуй, в этом деле я с тобой. Но помни: это еще не значит, что я обиды на тебя не держу. Мы, Орловы, народ злопамятный — долго носить в себе могем, а потом как выплюнем-выплюнем, так мало и не покажется!
— Ну что поделать-то? — я пожал плечами. — Носи на здоровье! Только в имении моем не выплевывай. У нас здесь не мусорят.
Григорий рассмеялся на эти слова, тяжело хлопнул меня по плечу и, поднявшись на крыльцо, исчез за дверями. А я еще раз осмотрелся и подошел к тем самым мужикам, которых матушка моя свистнула — они так и стояли на углу дома, переминаясь с ноги на ногу и ожидая дальнейших распоряжений. В одном из них я признал Ваську Щербатого, которого знал с детства. К слову, он был одним из тех мальчишек, которые вытаскивали меня из пруда, куда я прыгнул, спасая щенков от утопления. Это касаемо той самой истории, что я поведал лейб-лекарю Монсею в доме его, прогнавши оттуда страшного Батура.
— Здорово, Василий, — сказал я. — Ты вилы-то свои опусти, негоже так барина своего встречать.
Васька вилы в землю воткнул и оперся на них, как на посох.
— Извиняй, Алексей Федорович, коли напугал тебя вилами-то!
Я расхохотался. Васька тоже, а за ним и другие мужики.
— Так вот, мужики, — сказал я, когда все вдоволь насмеялись. — Приказываю вам забыть, что к нам в имении гости пожаловали. Вы никого не видели и знать не знаете ни о каких гостях, понято вам?
— Конечно, понятно, — закивали мужики. — Что же тут непонятного? Никаких гостей тут не было. Никого мы не видели. Давненько к нам никто не приезжал.
— Разве что княжич Глебов заглядывал, — хитро заметил Васька. — Старший который, Владимир Сергеевич. Но он все больше тайком сюда пробирается, чтобы его барыня Настасья Алексеевна не приметила. А вечером под окнами у Лизаветы Федоровны я его увидел… Вот и думаю: может уворовать чего задумал? А, барин? — Васька мне игриво подмигнул. — Может его на вилы поднять стоит, как вора и разбойника?
В сердцах я потряс крепко сжатым кулаком. Вот ведь неприятность прилетела, откуда и не ждал. Вольдемар Глебов, значит, тайком под окна к Лизке бегает! Чтобы матушка не заметила. Ну, ничего — он только что из Петербурга прибыл, надеюсь, что много не набегал. Да и Лизавета не без царя в голове, наверняка лишнего ему не позволит…
Или позволит?
Я обомлел. А может уже позволила чего? Да нет, быть того не может! Я попытался представить себе эту картину, но тут же зажмурился и затряс головой, чтобы прогнать ее прочь. И понял вдруг, что будь Вольдемар Глебов сейчас рядом со мной, я бы, пожалуй, не думая, проткнул его шпагой.
Быстро овладев собой, я покачал головой.
— Нет, Василий, не твое это дело. Я сам разберусь. А вы, от греха подальше, никуда из имения не отлучайтесь и ни с кем в разговоры не вступайте. Дело тут серьезное, не до смеха будет, если проболтаетесь кому.
— Да понятно нам, барин, не первый день на свете живем. Будет тишь да гладь, божья благодать. А коли нужно будет, то и Володьку Глебова в дальней роще прикопаем на пару саженей в глубину, ты только скажи…
— Цыц, черти! — прикрикнул я на них. — Ишь, удумали чего! Перед вами сыщик сыскного приказу или кто⁈ Я таких, как вы в острог должен прятать, а не в своим имении держать! И помните: о гостях наших никому ни полслова!
— Ни гугу, барин! — снова заверили меня мужики.
Но вид у всех был такой, что я понял: и гугу будет, и бубу. И потому вздохнул глубоко и щелкнул перед ними пальцами, произнеся краткое заклинание. Все они замерли, будто окаменели. Стоят словно статуи и не шелохнутся даже. Хорошо еще, что их в этот момент никто не видел, а то картина не очень-то приятная получилась.
Но прошло несколько мгновений, и они вновь ожили, замотали головами, недоуменно переглядываясь. Но я точно знал, что теперь они даже под пытками ничего не смогут рассказать о наших гостях. Полностью стирать воспоминания о них смысла не имело, поскольку они могут еще ни раз повстречаться в имении. Но возможность говорить о гостях с кем бы то ни было посторонним я заблокировал. Отныне немота на них будет нападать, стоит только кому-нибудь поднять эту тему.
Заклинание сие, конечно, временное, и через месяц-другой оно сойдет на нет само собой, но мне и этого времени достаточно.
— Идите уже работать, нечего тут без дела болтаться, — сказал я.
И прошел в дом.
Глава 17
Матушка знает все! И всегда права…
Гости устраивались на постой. Матушка выделила государыне большую комнату на втором этаже, где когда-то находился батюшкин кабинет, в котором он любил почитывать книги про охоту и всевозможное оружие. А также иной раз разбивал партию в бильярд. Правда, чаще всего сам с собой. Либо с Гаврилой. Не очень общительный у меня был батюшка.
