Для Катерины и камер-фрейлины Голицыной были выделены две маленькие комнатки в дальнем краю жилого крыла. Дверей комнаты не имели, и потому на них по скорому приделали занавески на веревках — можно было сдвигать и раздвигать их по мере необходимости. Не самое лучшее решение, конечно, но матушка заверила фрейлин, что это временно, что она уже послала за плотником, чтобы он срочным порядком изготовил и навесил на комнаты двери.
— К вечеру, — заверила она, — все уже будет сделано, так что беспокоиться не о чем.
Парашку Катерина оставила при себе. Гришке Орлову, Кристофу и Федьке с Гаврилой отдали в распоряжение маленькую пристройку за домом. Для Фике была подготовлена комнатенка рядом с комнатой императрицы — все же она была самой настоящей заграничной принцессой, хотя этот ее титул и мало кто воспринимал всерьез. Я полагаю, что большинство считало это какой-то странной игрой, правила которой были неясны, но казались чрезвычайно забавными.
Хотя, сама Фике никакого особого отношения к себе и не требовала. Кристоф неотлучно находился рядом с ней, и ей этого было достаточно. При посторонних, надо сказать, эти влюбленные вели себя достаточно сдержано и прилично, но каково было, когда они оставались наедине — этого я сказать не могу. Сие мне неведомо.
А, впрочем, возможности оставаться наедине у них и не было. Разве что на пару минут, где-нибудь в гостиной, когда остальные покидали ее по каким-то своим делам. Но считать это чем-то неприличным вряд ли можно было, ведь они особо не таились и не прятались ни от кого, и их кратковременный «тет-а-тет» был скорее вынужденным, нежели подстроенным нарочно.
Но от внимания матушки моей, разумеется, не ускользнул тот факт, что эти двое очень близки и, мягко говоря, симпатизируют друг другу. И потому уже скоро у меня с матушкой состоялся разговор по этому поводу.
— А что это, Алешенька, за два голубка сидят у нас в гостиной, и все чирикают, чирикают? — спросила матушка, отозвав меня на двор. — Кристоф и эта… принцесса? И что за имена у них такие странные, больше на клички собачьи похожие? Может ты мне объяснишь?
Пришлось объяснять, тщательно подбирая слова.
— Кристоф Завадский — мой недавний приятель, мы познакомились на ассамблее у князя Бахметьева… — начал я.
— На той самой ассамблее, где князя пытались застрелить? — тут же перебила меня матушка, выказав небывалую осведомленность о делах столичных.
Я даже брови приподнял. Но тут же совладал со своим лицом, чтобы не давать повода маменьке сомневаться в моей честности.
— Да, та самая ассамблея, которую сразу же окрестили «кровавой», — как можно небрежнее ответил я. — Там очень запутанная история получилась, и я обязательно вам ее расскажу, матушка…
— Да уж расскажи, будь добр!
— … но немного позже. А пока позвольте поинтересоваться, откуда вам стало известно об этой ассамблее? Или «Петербургские ведомости» уже успели привези в нашу глушь?
— «Ведомостей» столичных я не читала, — ответила мне матушка. — А историю это поведал мне сосед наш, князь Глебов. Был он у нас не так давно с визитом.
— Один был или в компании с кем? — как бы между прочим поинтересовался я.
— Почему же один? С женой своей Еленой Андреевной заезжал, да с сыновьями, Владимиром и Борисом. Кофий мы пили с плюшками… Вот князю, кстати, сын старший кофий привез из Петербурга, а ты мне снова позабыл. Остатки допиваем, скоро вообще ничего не останется.
— Обязательно привезу, матушка! — пообещал я, мысленно коря себя за то, что забыл прихватить гостинцы. Да разве ж до того мне было? Впрочем, все это просто оправдания… — Вот дела свои срочные решу, и сразу же привезу!
— Что ж, тогда поговорим о делах, — согласилась матушка. — Объясни-ка мне, Алешенька: с каких это пор императрица сама разъезжает по землям своих подданных, да на постой в их имениях останавливается? Без всякого уведомления, почти тайком? Тебе что-то об этом известно?
— Известно, матушка, — кивнул я. — Все это с тех самых пор, как узнал я, что государыню нашу извести решили, так же, как и ранее императора. Так что в имении нашем государыня жизнь свою спасает… Прошу простить меня, матушка, но это произошло целиком по моему наущению, и я взял на себя ответственность пригласить Марию Николаевну к нам в имение. И я прошу вас держать этот визит в тайне, покуда это возможно, и пока я не нашел другого места для безопасного пребывания государыни.
По матушкиному лицу было понятно, что нечто подобное она и предполагала, и слова мои новостями для нее не стали. Толи настолько проницательной была моя родительница, толи просто очень хорошо владела лицом.
— Допустим… — сказала она после минутного молчания. — Допустим государыня пережидает у нас опасность для жизни своей. Но что здесь делают все остальные люди? Или ты думаешь, никто не заметит, что к нам в имение пожаловало такое огромное количество гостей? Думаешь, это не пробудит ни в ком интерес? Думаешь, люди не станут задавать вопросы? Или же ты рассчитываешь всех их лишить памяти своими… — тут матушка звонко щелкнула пальцами. — Своими щелчками?
Я понуро повесил голову. Я и сам понимал, что прибытие в имение такого количества гостей очень трудно будет скрыть от соседей, но я рассчитывал, что в запасе у меня будет хотя бы пяток дней, покуда я не найду новое место, куда можно переправить государыню.
Но, как знать — может быть матушка и права, и времени у меня в запасе гораздо меньше. Да еще Глебовы к нам зачастили. А язык держать за зубами они, судя по всему, не особо привыкли.
— Матушка, я немедленно займусь поиском нового убежища для государыни! — пообещал я искренне. — Я не думал, что наш визит окажется столь приметным.
— Не думал… — повторила матушка и с прищуром осмотрела двор через мое плечо. — Иди-ка за мной, Алешка, я покажу тебе, о чем ты еще не подумал.
И сразу же пошла вкруг дома к амбару. Я засеменил за ней, почему-то чувствуя себя жутко виноватым. Моя матушка здорово умела вызывать у окружающих чувство вины.
— А не подумал ты, Алешка, о том, — говорила матушка по пути к амбару, — что та опасность, которая грозит Марии Николаевне, может отразиться и на тех людях, которые ее окружают. И если для гвардейцев и прочих фрейлин это все — их собственный крест, который они обязаны нести с честью, то лично для меня и для твоих сестер — это просто неудачное стечение обстоятельств. А я не привыкла быть жертвой обстоятельств, Алеша…
Мы вошли в амбар, ворота которого оказались открыты нараспашку. Здесь возилось двое мужиков с вилами, но они сразу же удалились, едва только матушка на них взглянула. Ей и говорить ничего даже не пришлось для этого.
Как только мужики вышли, матушка торопливо осмотрела амбар, нашла у стены обломок черенка от вил, крепко сжала его и похлопала кончиком себе по ладошке.
— Годится, — сообщила она. — О чем это я? Ах, да — о том, о чем ты еще забыл подумать! А забыл ты, Алешка о том, что, спасая государыню, ты, сам того не желая, подставил под удар нас с твоими сестрицами. Когда царицу зачнут искать — а искать обязательно зачнут, — то дело может и стрельбой закончится, и палить они будут куда ни попадя. А то и избы жечь примутся, чтобы следы замести. Если уж на царицу покусились, то сколько обычных людей при этом покрошат, они и считать не станут… Когда занимаешь политикой, Алешка, политика тоже начинает заниматься тобой!
И с этой мудрой фразой матушка крепко приложила мне обломком черенка по плечу. Я сжался весь, попытался выскочить обратно из амбара, но добрый удар повдоль спины заставил меня коротко вскрикнуть и остановиться. Я так и потянулся рукой к тому месту, куда прилетел черенок, а матушка уже вновь врезала мне пониже спины.
— Больно!.. Матушка, да перестаньте же вы! Ай! Больно-то как!
По обеим бедрам мне прилетела колотушка, потом снова по спине, потом по плечу, по спине, по спине, по спине.
Я заметался по амбару, как поросенок, когда его резать удумали, но матушка повсюду поспевала за мной, будто молния. Я в угол — она туда же. Я в другой — а она уже там меня поджидает, и удары сыплет. Хотел в ворота кинуться — так чуть по лбу черенком не получил.
