Уже из коридора руководитель крикнул:
— Лида, зайди ко мне!
Навстречу Лиде раздался топот мужских ног: для секретного разговора военных с «мужской половины» выгнали. Игорь же остался. Заглянувших к нам Женя решительно спровадила. Лаборантки покосились на неё с удивлённым недовольством и ушли, чтобы постоять с ребятами в тамбуре, пока те будут курить, поболтать.
Я поняла, что Женька задумала.
Приступ острой печали у меня прошёл так же внезапно, как начался, а злость на руководителя ещё не улеглась.
Мы встали друг напротив дружки, взялись за руки и попытались мысленно подслушать секретный разговор, происходивший в соседнем помещении. Однако я никак не могла сосредоточиться, внимание то и дело уплывало в сторону и в дальнюю даль. Посмотрела на Женю. Её блуждающий взгляд был пустым. Женя поймала мой взгляд и отрицательно помотала головой.
— Вдвоём работают?
— Точно.
Игорь и Лида вместе экранировались.
Мы с Женей постарались преодолеть защиту. Как бы не так! Друзья отбивали нападение. Мы постарались в обход: я — через чувства, через картинки, через ощущения, Женя взывала к гордости, к желанию наших друзей похвалиться — мол, вот какие тайны нам доверили! Не вышло. Наоборот, ещё глуше стало.
Я первая отпустила Женины руки.
— Сейчас кто-нибудь из них придёт и попросит не мешать им. Как стыдно-то будет. Они точно нас уже считали!
— Ну и пусть! — возразила Женя запальчиво. — Мы тренируемся для дела. И они пусть тренируются делать дело и сопротивляться одновременно!
— Это же враньё. Кому не понятно, что тебя и меня разбирает любопытство?! Неловко.
— Ну и пусть, что любопытство! Давай пробьём: ужас как хочется их сделать! Двое на двое. Тась, не проигрывать же!!! Не пробьём — так хоть не дадим посовещаться, тогда они позовут и нас. Давай, а?
Я разделяла Женины чувства: меня тоже мучило любопытство и такое неприятное ощущение, будто нас пренебрежительно отодвинули в сторону. Но насильно втиснуться туда, куда не пригласили, не позволяла гордость, а продолжать попытки подслушать, когда это уже всем стало заметно, мешал острый стыд. Одно дело — поиграли и довольно, другое — настырно лезть снова и снова. Путано и неубедительно изложила свои соображения Жене. Та с досадой заявила, что я «сдалась», что я «не борец», и ушла в тамбур.
Я ещё раз мысленно прикоснулась к Николаю Ивановичу — очень аккуратно, чтобы не насторожить ребят. Не осталось сомнений, что разговор у них шёл обо мне. Они никоим образом не хотели, чтобы его содержание узнала Женя, да и от меня стремились его скрыть во что бы то ни стало. Но я не чувствовала какого-то пренебрежения в свой адрес, отношения свысока. Другое преобладало в их настроении… Будто собрался консилиум врачей… Или будто инженеры осматривают опытный образец нового самолёта и решают, пора ли отправить его в полёт… Точнее не скажу… Содержание оставалось скрыто наглухо. Что-то могло разрушиться, если бы я узнала, о чём они говорят.
Вернулись из тамбура Сима с Катей и военные, принеся едкий запах дыма. К ужину вышли и наши секретные переговорщики.
Николай Иванович заметно успокоился, тревожная озабоченность на его лице сменилась более характерной деловитой задумчивостью. Лида прятала от меня глаза: наверное, ей было неловко, что пришлось вступить с подругами в открытое противостояние. А вот Игорь удивил: его обычное выражение надменного превосходства, которое распространялось на всех учеников Школы, куда-то улетучилось. Он присмирел, просветлел лицом, не стал задирать нас с Женей по поводу нашего «проигрыша» в мысленной схватке, а на меня то и дело поглядывал с сочувствием и уважением. Только теперь меня озарило: пока я любопытничала, а потом, наоборот, миндальничала и всячески старалась мысленно отвернуться от того, что происходило за щелястой деревянной стеной, Игорь беззастенчиво и успешно сканировал меня! По заданию Николая Ивановича. При молчаливой поддержке Лиды. И нечто Игорь обнаружил в глубине меня такое, что изменило его отношение. Что они искали втроём и что нашли? Загадка казалась неразрешимой.
К вечеру мы все снова объединились в молчаливой и не заметной окружающим «помощи фронту».
Да, наша жизнь в теплушке, пробиравшейся степными дорогами к известной только руководителю цели, протекала размеренно и в целом спокойно. Переживали за родных и знакомых, оказавшихся на фронте, но так повезло, что никому из девчонок не пришлось беспокоиться о самых близких.
Лидин папа имел бронь от завода, который эвакуировали в глубокий тыл. Папа хотел уйти добровольцем на фронт, но ему запретили. Он — токарь высшего разряда на оборонном заводе, делает сложные детали по спецзаказам инженеров. У Кати братьев нет, есть отчим, которого она недолюбливает. Да и тот не торопится на войну, и его пока не призывают. У Симы папа уже совсем пожилой, но воюют двоюродные братья. Сима, конечно, переживала за них, но к Женьке с вопросами не подкатывала. Сима с Катей обе суеверно полагали, что плохим пророчеством можно притянуть плохое будущее, а так оно, глядишь, и стороной пройдёт.
Я спросила Женю, как та считает, можно ли пророчеством притянуть будущее. Ответ у подружки был готов: она интересовалась этим вопросом, обсуждала, думала. Она считала: точное, умелое пророчество лишнего не притянет. Может помочь отвратить беду. Но от другого беды не отведёшь. Нужно, чтобы человек сам выслушал неприятное предсказание и нашёл способ изменить судьбу.
Между тем военные сводки оставались предельно тревожными: немец снова наступал и брал подмосковные города. Правда, уже не так легко, как в середине октября. С натугой. Мы же помнили Женькино пророчество и старались ориентировать своё настроение только на него.
Новенькие и те признали в Женьке провидицу: она ведь и сама не прочь была подать себя соответствующим образом. После памятного пророчества от девятнадцатого октября её всё время спрашивали о ходе боевых действий. Она изо всех сил старалась объяснить, но как, если ты — не военный человек и сама не понимаешь, что видишь?! Лида придумала за ней записывать. Спустя два-три дня мы вместе с военными, наслушавшись сводок, — старались не пропустить ни одной! — перечитывали записи. Тогда из тарабарщины, которую Женька нагородила, проступали реалии прошедших дней. Она тогда, ещё в начале пути, и ранний мороз предсказала, и самое близкое расстояние до города, на котором фашистов остановят, и стала называть направления контрударов.
Случилось неизбежное: Николай Иванович услышал, о чём мы толкуем, и потребовал подробных разъяснений, после чего строго запретил продолжать эксперимент. Нам, операторам, он сразу ничего больше не сказал, а военным досталось.
Начальник сначала устроил «совещание», на котором говорил практически один.
Мы не слышали слов: так были расставлены ящики с имуществом, что внутренняя звукоизоляция получилась в нашей теплушке отменная. Это с улицы долетал каждый шорох, но из соседнего помещения — ничего. Слышали только голос Николая Ивановича, неожиданно резкий, и что фразы он рубит жёсткие, короткие. Скоро донеслась команда: «Разойтись!»
Но то была лишь первая и самая безобидная часть истории. Дальше началось наиболее неприятное для наших военных: товарищ Бродов вызывал их по одному и каждого песочил — тихо, но увесисто и долго.
Женька, хоть и напуганная, заявила:
— Пойду к Николаю Ивановичу. Пусть мне сразу достанется: это же я всех втянула в историю!
— Да. Ты втянула в историю целый отряд взрослых, сознательных командиров, — спокойно заметила Серафима. — Пойди сообщи об этом товарищу Бродову. Может, он развеселится.
Женя поджала губы и примолкла.
— А я придумала записывать. Мы все участвовали, — заявила Лида.
Полдня длилось «избиение» военных. Мы извелись, потому что ждали своей очереди «на ковёр».
Вот вроде бы затихли голоса в соседнем помещении, а нас всё не вызывают. Потом мы услышали твёрдые шаги и коллективно вздрогнули.
Войдя, Николай Иванович обвёл нас строгим, ледяным взглядом:
