Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ) - Щепетнёв Василий

Собственно, в Праге Арехина больше ничего не держало. За исключением одного, вернее, двоих: братьев Гавелов.

Ещё вчера Шаляпин говорил, что Гавелы будут на приватном вечере, где ему, Шаляпину, придётся петь. Вечер в честь помолвки дочери устраивает богатый ювелир и покровитель искусств Гуго Бернстайн.

Арехин заехал в гостиницу, привел себя в презентабельный вид, надел турнирный фрак (на турнирах он всегда играл во фраке), и только потом вышел в общество. В вестибюле он повстречал Есенина, тот, как обычно, поджидал даму.

– Партийку? – спросил поэт шахматиста.

– В другой раз. Спешу на вечер.

– Случайно, не к Бернстайну?

– Случайно к Бернстайну.

– Вот и говори, что мир велик. Велик‑то велик, а все собираются у Бернстайна. Мы тоже. Дора танцевать будет, я почитаю что‑нибудь новенькое. Вы, верно, сеанс одновременной игры будете давать?

– Нет. Сеанс одновременной игры на подобном вечере – это очень и очень скучно.

– А что же вы будете делать?

– Настраивать рояль. Знаете, Шаляпин терпеть не может, если рояль хоть немного расстроен, и обязательно проверяет его перед концертом. Вот я и проверю, а будет нужно – настрою.

Есенин с сомнением посмотрел на Арехина:

– А где же ваши инструменты? Камертоны, ключи?

– Всё уже на месте, ждет меня. Потому извините, спешу, – и он ушел прежде, чем появилась мисс (или миссис?) Дора.

У отеля стояли не только коляски, но и моторы. Арехин выбрал лошадок. Накатался он на автомобилях, довольно.

Извозчику он сказал ехать в дом Бернстайна – Шаляпин утверждал, что этого довольно, что этот дом в Праге знают все. Так и вышло, извозчик кивнул, ездили, знаем, и коляска покатилась по мостовым города. В Праге дорогие извозчики отличались от дешёвых не скоростью, а видом и плавностью хода коляски. Хотя, как показал вчерашний день, при нужде и чешские кони бегут резво.

Но сейчас нужды никакой не было, и Арехин наслаждался и плавным ходом, и вечерней Прагой, и пражанами, которые не прыгали под экипажи, а чинно шли по тротуару, каждым шагом выказывая довольство и уверенность в сегодняшнем дне.

Или не шли, а сидели в открытых кофейнях, по европейски проводя за чашечкой кофе столько времени, сколько заблагорассудится. Отдыхая.

Дом Бернстайна оказался не очень большим, а по петербургским меркам даже маленьким особнячком.

Расплатившись с извозчиком, Арехин пошёл ко входу в крохотный парк. Воротца по случаю приёма были открыты, но ливрейный лакей в напудренном парике, явно нанятый на один вечер, протянул руку:

– Ваше приглашение, сударь.

Арехин достал визитную карточку, написал карандашом на обороте три слова:

– Передайте господину Бернстайну. Срочно.

– Я не могу оставить пост.

– Можете, можете. Быстренько. Одна нога здесь, другая там.

– Я пошлю Яроша, – рассудил лакей и кликнул садовника.

Тот неторопливо подошёл, неторопливо выслушал лакея, взял карточку и пошёл к неприметному входу для прислуги.

Ну не маузером же грозить? У него и маузера‑то никакого нет… Можно, конечно, и просто пройти мимо лакея, но не хочется портить вечер ни хозяевам, ни гостям, ни наемным работникам искусства. Да и разговор тогда получится не тот.

Уже из парадного вышел новый человек. Торопливо подошёл к воротцам:

– Как я рад! Как я рад видеть вас!

Словно нарочно, в этот момент подъехала коляска с Есениным и мисс Дорой, и они стали свидетелями того, как хозяин дома, господин Бернстайн ласково, под руку, ведёт дорогого гостя, второй рукой указывая путь, чтобы ненароком не заблудился.

– Да, настройщики роялей здесь в цене! – сказал Есенин.

А Дора ничего не сказала. Она знала Арехина ещё по Коминтерну.

Во времена не столь отдалённые Арехин входил в группу, осуществлявшую подготовку продаж конфискованных драгоценностей через надежных зарубежных контрагентов. Одним из них и был господин Бернстайн, с которым Арехин виделся пять минут, но эти пять минут превратили Бернстайна из крупного ювелира в очень крупного. Такое не забывается. Вдруг готовится новая сделка?

Арехин на расспросы Бернстайна отвечал уклончиво, мол, он в Праге более по иным делам, но о прежних не забывает, потому и решил заглянуть к Бернстайну, посмотреть, что и как. Бернстайн просто расцвёл: он всегда, всегда мечтал видеть в своем доме такого замечательного человека, познакомить его с семьёй, и вообще.

Арехин попросил ничем его среди прочих не выделять. Он тут как бы инкогнито. Не коммерсант, а просто проезжий. Как же вас представить, спросил Бернстайн. О, это просто: шахматист, гроссмейстер. А вдруг кто‑нибудь из гостей задаст каверзный вопрос, гроссмейстеры, ведь они наперечёт, не так ли? Ничего страшного, отвечал Арехин, он действительно гроссмейстер. И знает Станица и Ласкера? Со Стайницем, увы, подружиться не успел, а с Ласкером поддерживает отношения. Но простите, вы только не обижайтесь, ведь вы не еврей? Нет, не еврей, но всё равно гроссмейстер.

Бернстайн согласно кивал, но видно было – сомневается. То ли по части шахмат, то ли полагает, что у Арехина есть бабушка, Юдифь Соломоновна или около того. Или вообще думал о другом, например, о новых туфлях, сшитых на заказ, но которые жали, особенно правая. Разносятся, денька три‑четыре поносить, и разносятся. Шили по мартовской мерке, а сейчас ноги отекли немножко, вот и жмут. Нужно каждый раз снимать мерку заново, но ведь дела, времени не хватает. А тут ещё этот большевик. Конечно, прошлая сделка принесла колоссальную прибыль, и хорошо бы повторить дельце, но есть в этих сделках что‑то цепляющее, дергающее, неправильное. Придут большевистские агенты и заставят быть шпионом, потребуют завербовать какого‑нибудь министра или выкрасть чертёж аэроплана. Глупости, конечно. Для этого у них есть другие люди. А он – ювелир. В широком смысле слова. Самом широком.

И Бернстайн прогнал тень озабоченности с лица, провел Арехина в гостиную, жестом подозвал официанта с шампанским и предложил гостю не стеснятся.

– Братья Гавелы? Конечно, я вас познакомлю, – сказал Бернстайн, и – познакомил. А потом так же гостеприимно предложил пройти в библиотеку, если господам нужно поговорить приватно.

Братья Гавелы переглянулись: а нужно ли? Но решили – нужно. Бернстайн зря слова не скажет, а уж если библиотеку предоставляет, то подобными предложениями пренебрегать не след. Всегда ведь и оборвать разговор можно.

Не успели они обжить удобные кожаные кресла библиотеки, как пришёл официант с бутылкой коньяка и тремя большими пузатыми рюмками‑снифтерами на подносе. Пришёл, поставил поднос на столик и ушёл, аккуратно прикрыв за собой дверь.

– Мы к вашим услугам, – сказал брат Вацлав, всем видом изображая умеренное нетерпение.

– Господа, я полагаю, вы знаете, что произошло с режиссером Хисталевским, который работал над фильмой вашей студии?

– Он… Он внезапно уехал, – сказал брат Вацлав, который был, похоже, главным.

– Туда, откуда не возвращаются?

– В Вену – сказал брат Милош

– То есть в Берлин – поправил брат Вацлав.

– Это вы сами придумали, или вам приказали так говорить?

– По какому праву… – начал возмущаться брат Милош, но Арехин перебил его:

– Вижу, вижу. Приказали.

– Мы согласились вас выслушать лишь по просьбе нашего уважаемого… – начал брат Вацлав, но Арехин перебил и его.

– Вы решили меня выслушать, потому что боитесь, что за вами приедет серый автомобиль.

Арехин отчасти блефовал, но совсем немного. Да ему и позволительно, он – лицо абсолютно неофициальное, к тому же заинтересованное.

– Если вы – один из них, то должны знать, что мы все сделали, – сказал брат Вацлав. – Прекратили съёмку фильма, закрываем студию. Под предлогом финансовых трудностей.

– Тут и выдумывать ничего не нужно, трудностей сейчас у каждого с избытком, – добавил брат Милош.

– Прекратили съёмку фильмы, закрыли студию, и полагаете, что гроза пройдёт стороной?

– Полагаем, надеемся, верим – не всё ли равно? – ответил брат Гавел. – Нам поставили условия.