Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ) - Щепетнёв Василий

– Ультиматум?

Прежде чем ответить, Вацлав Гавел налил коньяк в три рюмки, налил щедро, не скупясь. Да и чего скупиться, коньяк‑то не свой. Хозяйский коньяк. Милош тут же взял рюмку и начал пить, будто сливовицу, безо всяких аристократических потуг и даже расплескал немножко на свой фрак. Вацлав догнал и перегнал брата. Арехин же проявил умеренность и аккуратность. Коньяк был доброкачественный, с таким коньяком торопиться нет нужды.

Допив коньяк, Вацлав продолжил:

– Это не ультиматум. Ультиматум предполагает, что его можно отвергнуть. Продиктованные условия этого не предполагают. Вы же не объявляете ультиматум своему чайнику – вскипяти воду, а не то… Нет, вы просто ставите его на огонь, будучи абсолютно уверенным, что этого достаточно. Какой у чайника выбор? Разве что выкипеть и распаяться. Но страшно и не хочется. Да и не дадут выкипеть. Снимут с огня своевременно

Послышались звуки рояля, а затем и голос Шаляпина:

– Много песен слыхал я в родной стороне…

– Что же вы намерены делать дальше? – спросил Арехин.

– Что делать, что делать… Жить.

– Только жить?

– Разве этого мало? Жизнь – штука сложная. Чтобы наступило завтра, нужно не жалеть сил сегодня. А фильма, что фильма. Лет через десять, если охота не пропадёт, снимем и фильму. Но только не историческую – брат Гавел наполнил рюмку заново, и выпил столь же быстро, как и первую.

Брат Милош потянулся было за бутылкой, но передумал:

– Мы здесь не за этим.

– А зачем? – спросил брат Гавел. – Раз уж нам приходится говорить о тех вещах, о которых лучше бы помолчать, то пусть у нас будет оправдание.

– Коньяк для них не оправдание, – сказал брат Милош.

– Я и не оправдываюсь. Нам и оправдываться не в чем. Просто поговорили о том, о сём.

– О том, что правит миром, сокрушая империи – сказал брат Милош.

– Ну, не всё так однозначно, не правда ли? – брат Гавел посмотрел на Арехина, ожидая подтверждения.

Но Арехин тему развивать не стал. Братья Гавелы в австрийских и чешских делах осведомлены много больше его, и потому он последовал мудрости, передаваемой гимназистами из поколения в поколение: не знаешь – молчи, знаешь – молчи подавно. Это касалось, конечно, не ответов на уроках, а поведения перед инспектором, если в классе кто‑то нашкодил: окно разбил, пролил чернила на учительский стол или подрисовал нимб святого к портрету государя императора.

– Что ж, желаю вам покоя и процветания, – сказал Арехин.

– Не нужно нам угрожать, – ответил брат Вацлав. – Мы – да и вы тоже – пылинки, подхваченные бурей.

– Помилуйте, какие угрозы? Не ищите подтекста там, где и текста‑то нет. Всего доброго, – Арехин поднялся и вышел из библиотеки.

Братья Гавелы построили крепость, и выманить их из неё – задача сложная. Как в шахматах, если не установлен лимит времени: вы сделали ход, а соперник не отвечает. Сидит над доской с задумчивым видом, и ничем его не проймёшь. Вот и братьев Гавелов он не пронял. Но понял: они испугались противника настолько, что капитулировали без единого выстрела. Значит, противник силён, и силён настолько, что ничья с ним – исход самый благоприятный. Или он, противник, хочет, чтобы так думали. Боялись – и не искали путей к победе.

Он ушёл, не попрощавшись с хозяином. Да и Бернстайну было не до него: приём явно удался, и он, вращаясь среди гостей буквально, ловил мгновения счастья.

Арехин шёл по ночной Праге. Сдаваться до первого выстрела? Нет, он несправедлив к Гавелам. Смерть Кейша, исчезновение Хисталевского – сколько ещё вам нужно выстрелов?

Хотя… Вдруг это кто‑то из Гавелов предложил Кейшу залезть в шахматный комод? Нет, вряд ли. Скорее уж Хисталевский. Попросил Кейша – нужно проверить, получится ли. Кейш залез внутрь и получил инъекцию пражской осы. Опять не сходится: Хисталевский и люди серого автомобиля – на разных сторонах доски. Или нет? Что он, собственно, знает о Хисталевском? Талантливый московский режиссер, блестяще дебютировавший фильмой «Пражский студент», снятой на немецкие деньги в Праге. О Хисталевском ходили слухи, будто он погиб в Ялте, когда красные вошли в Крым. Потом оказалось – не погиб, а чудом на какой‑то фелюге добрался до Стамбула. Заболел нервной горячкой. Выздоровел. Снял четыре фильмы мистического толка в разных студиях, великой прибыли не принесли, но себя окупили, и о них говорили.

Пражский студент, пражский студент… История о двойнике, тени, стремящейся заменить собою оригинал. Был ли Хисталевский тем самым человеком, который был в Крыму во время штурма Перекопа?

Арехин огляделся. Ноги сами привели на Старомесную площадь.

Куранты для удобства гуляющей публики освещали электрическим светом. Близилась полночь. Арехин присоединился к кучке зевак.

Ждать пришлось недолго. Скелет дёрнул за веревочку, переворачивая песочные часы, Турок покачал головой, скряга тряхнул мошной, ангел взмахнул мечом, апостолы и себя показали, и людей посмотрели. А затем запел петух.

Вот так ищешь, ищешь рукавицы, а они даже не за поясом, а на самом видном месте.

Арехин поймал извозчика и отправился в гостиницу. Всё. Завтра уезжает. А то ведь поставят на огонь – и кипи…

Глава 9

Поезд отправлялся через сорок минут. Арехин сидел в вокзальном буфете за чашкой кофе и читая «Лидове новини» – если, конечно, можно назвать чтением разглядывание заголовков с иллюстрациями. Отдельные слова складывались в предложения неохотно. Вот если бы он прожил в Праге месяц или два, тогда бы и язык выучил, и к пиву бы привык. Если бы остался в живых. Что не факт.

«Zdraví Leninův se zhoršila». Печально.

В буфет вбежал Чапек:

– Чудом узнал, что вы уезжаете. Уже и не надеялся, – сказал он, подсаживаясь рядом.

– Уезжаю, – подтвердил Арехин.

– А у меня день пропал. Помню, как мы пили водку в русском ресторане, а потом долгий сон. Просыпаюсь – а уже сегодня. Получается, спал ночь плюс ещё сутки.

– К водке нужно привыкнуть, с водкой нужно подружиться, тогда мир станет другим.

– Нет уж, не нужно. Я и так снов насмотрелся – на три романа.

– Это хорошо, – Арехин посмотрел на часы.

– Я, собственно, почему здесь, – заторопился Чапек и вытащил из кармана пиджака склянку тёмного стекла. – Это и есть средство Макропулоса. Настоящее, без обмана. Я догадываюсь, кому оно может понадобиться. Только предупреждаю – применять его можно лишь в крайнем случае. Оно не исцеляет, оно погружает в вековой сон – как Елену Макропулос. А что будет после пробуждения – никто не знает. Возможно, быстрая смерть. Или, напротив, долгая жизнь. Одна надежда, что когда спящий проснётся, наука успеет к этому подготовиться.

– И часто его принимают – здесь, в Праге?

– Вряд ли. Страшно. Вдруг не проснешься, или проснешься с тем, чтобы в три дня состариться и умереть заново? Впрочем, возможно и принимают, но хранят это в тайне. Хотя доступно это лишь людям состоятельным – за телом нужен королевский уход.

– А ваши короли, вернее, императоры?

– Король умер – да здравствует король. Хотя – опять же может быть. Слухи разные ходят. Я передаю вам средство и умываю руки. Решайте сами.

– Решим, – Арехин взял склянку на три унции. Хорошее, толстое, закалённое стекло, и пробка залита смолой.

– Да, а я ведь ещё должен был у вас интервью взять, – сказал Чапек, видя, что Арехин собирается покинуть буфет.

– Вот и взяли. А что можно писать, что нельзя – решайте сами, вам тут жить.

– Но ваши планы?

Арехин покачал в руке склянку, потом спрятал её во внутренний карман.

– Планы простые: совершенствоваться в игре.

Прага осталась позади, за окном сельская Богемия занималась своими делами, не обращая внимания на поезд.

Арехин достал флакон из кармана, переложил в чемодан, укутав шарфом – на всякий случай.

Раз уж вся история со съёмкой фильмы была разыграна ради того, чтобы Чапек вручил ему это снадобье, нужно его сберечь. А принимать его Ленину, не принимать – не Арехину решать. Хотя он уже видел результаты долгого сна, сна на грани жизни. Ничего хорошего. Но Ленин боец, он не упустит ни малейшей возможности получить передышку в схватке со смертью. Брестский мир отдельно взятого человека. А что будет через сто лет – через сто лет и станет ясно.