Добрым словом и пистолетом - Погожева Ольга Олеговна

Смуглый ассистент белозубо ухмыльнулся, вскидывая руки.

– Не тратьте сил понапрасну, сеньорита Джен! Одного неосторожного безумца вы уже пленили… А может, и не одного? – призадумался болтливый ассистент. – Впрочем, неважно! Главное – вы здесь, со мной, и вольны отдавать любые приказы – ведь я весь в вашей власти!

– Хотите перекинуть вину за собственные поступки на кого-то другого? – фыркнула Джен, поправляя очки.

– А почему бы и нет? Многие так хотели бы! А я что? Я лишь готов выполнить любое пожелание самой очарова…

– Найдите моего брата, – воспользовалась предложением Джен. – Или мы опоздаем в театр.

Суарас захлопнул рот, подумал секунду, вытянулся и отдал честь.

– Ради прекрасной сестры моего начальника – сделаю невозможное, – пообещал он. – Пробьюсь к суперинтенданту, получу по шее, напишу заявление по собственному, но добьюсь, чтобы старшего инспектора немедленно отпустили к двум нетерпеливым леди, которым неймётся посмотреть представление! Хотя, осмелюсь предположить, лучшие спектакли именно у нас, в уголовном розыске, – задумчиво подметил Хосе.

Быстро поклонился и так же быстро исчез на лестничном проёме. Наблюдавший за сценой пристав только глаза закатил: видимо, не в первый раз слушал болтовню ассистента Суараса.

– Настойчивый молодой человек, – улыбнулась Эвелин Ллойд, когда Джен вошла в кабинет к брату и прикрыла за собой дверь. – Вам такие нравятся, мисс Эвергрин?

– Мне на таких везёт, – вернула улыбку Джен. – И, пожалуйста… просто Джен.

Эвелин буквально просияла, отчего и без того совершенное лицо стало ещё краше.

– Вы и впрямь ангел, – сказала она. – Джон так и говорил. Я так хотела с вами познакомиться! Ведь вы единственный по-настоящему родной Джону человек… И он любит вас! Я… очень дорожу вашим мнением, хотя мы только встретились…

– Перестаньте, – смущенно улыбнулась Джен. – Вам не нужно моё одобрение, потому что Джон и так знает, что я поддержу любой его выбор. Кроме того, одно я уже знаю точно: вы очень сильно его любите.

Эвелин вспыхнула, рассмеялась через силу.

– Простите за эту безобразную сцену, Джен! Сама не знаю, что на меня нашло. Но когда я увидела этот пакет… её признания и фото «на память»… Никакая любящая супруга не сдержалась бы! Впрочем, это я себя так утешаю. Всё равно подобное поведение недопустимо. Я даже не сдержала стихию – так хотелось припугнуть эту девицу!

– Вы – сильная стихийница, Эвелин. Это было… завораживающе.

– О, можно просто Эва! Я владею лишь магией воды и воздуха, – призналась невестка. – Магия огня не поддаётся мне вообще, а магия земли… скажем так, стараюсь не взывать. Получается либо невразумительное, либо опасное.

– Типичный «маг льда»?

– Да, так нас теперь называют…

Снаружи глухо хлопнуло, осыпалось битым стеклом, наполняя воздух звенящим гулом. На другом конце коридора пронзительно закричали. Затем снова и снова, словно кричащий бежал к лестнице. Странный звон ещё стоял в воздухе, когда Эвелин подскочила, едва не наступив на полог серебристого платья, и выскочила из кабинета.

Джен едва поспевала за ней. Невестка бежала обратно, к секретариату, так быстро, словно родилась в каблуках. И резко остановилась перед распахнутой дверью.

Воздух пропитался ледяной крошкой, холодом и красными каплями, зависшими посреди застывших снежинок. И запах. Жуткий запах крови, которым пропитался весь этаж. Густой, душный, тошнотворный.

Джен добежала к секретариату вместе с ещё несколькими клерками, оставившими рабочие места и выскочившими из кабинетов. Протиснулась вперёд, к застывшей, словно статуя, Эвелин. Выглянула из-за плеча невестки и тотчас зажала рот обеими ладонями.

Будучи ассистенткой профессора в психиатрической лечебнице, Джен никогда не считала себя впечатлительной. Но вид кроваво-ледяной статуи, рассыпавшейся по полу кусками обмороженного мяса и хрупких костей, пронял даже её.

Миранда Джонсон совершенно точно не побеспокоит больше чету Ллойд.

Вот только подобная кончина казалась запредельно жестокой платой за единственное письмо с признаниями.

ГЛАВА 2. Семья есть семья

«Когда-нибудь надоедает счастье других и хочется своего».

Невил Хэтч

Ислингтон, по мнению Джен, был одним из лучших районов Лондона. На Рождество он преображался до неузнаваемости: огни на улицах и венки на дверях, радостные школьники, спешащие домой, семьи, собирающиеся под одной крышей, гирлянды и припорошенные снегом сказочные улицы. Джен наблюдала за соседями из окна и радовалась почти так же, как если бы находилась с ними, внутри.

Когда её коллега, Невил Хэтч, узнал, где она живёт, то удивился.

– Семьи, дети, шум, – припечатал Невил. – Это не для таких, как мы, унылых одиночеств, Джен! Выбирайся за город – вот где раздолье для интроверта!

Сам Хэтч им не являлся и потому поселился почти в центре Лондона.

– Мне нравится, – искренне отвечала Джен. – Меня как будто окружает праздник! Даже если чужой – это всё равно приятно. Неужели ты не умеешь радоваться за других, Невил?

– Только это и делаю, – буркнул парнишка. – Что мне ещё остаётся, Джена? Я не менталист, чужими эмоциями не питаюсь. Когда-нибудь надоедает счастье других и хочется своего.

Со сложными предпочтениями Невила обрести счастье ему ещё долго не светило. Впрочем, Джен тоже на него особо не рассчитывала. Зато отдавалась работе. Профессор Присли радовал новыми проектами, и в прошлом году они значительно продвинулись в изучении скрытых потенциалов мозга. Психиатрическая клиника предлагала широкий выбор пациентов для исследований, и это самое большее, на что могла рассчитывать выпускница медицинских курсов. Пусть даже и потомственная менталистка.

В последние несколько дней, впрочем, Джен не радовали ни шумные дома соседей, ни уютные фонари, встречавшие её после работы. Весна в Лондоне – испытание для сильных духом, но Джен несказанно повезло: в её студии находился камин и небольшая приемная на первом этаже, где Джен читала или работала до поздней ночи.

Сегодня, едва шагнув в квартиру и отряхнув зонт, Джен первым делом стянула мокрый плащ и оправила тёплое шерстяное платье – «прощай, молодость», как назвал его Невил. Двадцать шесть – тот возраст, когда на такое уже не обижаешься, но задумываешься.

Вся неделя прошла, словно в дурном сне, начиная с той ужасной пятницы. Всех свидетелей жуткой смерти Миранды Джонсон собрали в отдельном кабинете с суровыми приставами и вызывали в допросную по одному. Там Джен и увидела наконец брата.

Досадно, что первая за четыре года встреча прошла именно так.

Джон сидел за столом с двумя ассистентами – уже знакомым ею сержантом Суарасом и молодым инспектором-детективом Адамом Кёстером. В углу примостился стенографист. Лицо брата было бледным и осунувшимся, но даже подавленный – Джон выглядел великолепно. Тщательно уложенные волосы, белоснежная рубашка и запах хорошего парфюма: всё-таки брат собирался с ними в театр.

Образ портил только развязанный галстук, небрежно перекинутый через плечо.

– Как долго я не видел тебя, Джена, – тихо проговорил старший инспектор Ллойд.

В присутствии посторонних он не сказал ничего больше, только тяжело склонился к папке с бумагами и так же, словно через силу, взял ручку.

– Давай покончим с этим поскорее, – сухо и надтреснуто проронил Джон. – Расскажи мне, что видела.

Брат обещал заехать на неделе, ведь планы на выходные бесповоротно разрушились. Перед уходом из отделения уголовного розыска Джен разыскала замотанного Хосе Суараса, который, несмотря на занятость, всё же притормозил перед ней, спрятав папку с протоколами допросов за спину.

– Мистер Суарас, как обстоят дела? – тихо спросила Джен. – Джон наверняка занят, я бы не хотела его беспокоить…

– Я сообщу, если вы понадобитесь, – буркнул смуглый ассистент брата. Поймал её взгляд и тотчас смягчился, – дело серьёзное. И обвинения против миссис Ллойд – тоже. Пока неизвестно, чем закончится, но точно не добром.