Желанное сокровище орков
Мира Влади
-1-
Я сидела в телеге, укрытой грубой тканью, что колыхалась от каждого дуновения ветра, словно живая, будто дышала вместе со мной. Сквозь узкие щели пробивались тонкие лучи солнца, играя пятнами света на моих руках, и я, устроившись на мягких шкурах, осторожно плела венок из незабудок.
Мои пальцы подрагивали — не от холода, а от смутного беспокойства, что грызло меня с самого утра, как мышь старую тряпку, оставляя внутри неприятный холодок. Серебристые волосы падали мне на лицо, цеплялись за ресницы, щекотали мои щёки, и я то и дело отводила их назад, тихо напевая старую песенку о любви и лесах:
Лес шепчет мне в тишине,
Тени танцуют в лунном огне.
Где-то за рекой цветёт мой дом,
Только путь мой скрыт густым крылом.
Ой, ветер, унеси меня туда,
Где сердце не знает стыда.
Сквозь чащу, сквозь мрак, где любви маяк,
Я иду, не боясь, вот так.
Мой голос дрожал, тонкий и хрупкий, как лепестки на ветру, но пение было моим спасением — оно заглушало страх перед дорогой через земли орков, что поднимался во мне, как тёмная волна.
Я никогда их не видела. Только слышала рассказы у очага — страшные, от которых мурашки бежали по спине, а сердце замирало. Старуха Гера, сгорбленная и с глазами, как высохшие колодцы, шептала, что орки огромные, с зелёной кожей, блестящей, как чешуя змеи, и клыками, длинными, как у волков. Говорили, они едят детей, вырывают им сердца ещё живым, пьют кровь из черепов и сжигают деревни ради забавы.
Но правда ли это? Может, это просто байки, чтобы пугать нас, малышей, чтобы мы не бегали к лесу по ночам? А вдруг они не такие уж и страшные?
Я украдкой бросила взгляд на ткань, за которой простирался лес — тёмный, густой, полный шорохов.
Интересно, какие они на самом деле? Высокие ли, как сосны, что растут у реки? Или, может, их глаза правда горят, как угли, как клялась Гера, приложив руку к груди? А что, если у них есть семьи, как у нас? Дети, жёны? Или они живут одни, как звери в своих логовах?
Мои мысли путались, и я сильнее сжала венок, чувствуя, как стебли царапают кожу.
А вдруг они не такие злые, как говорят? Может, договор, о котором шептались старики, правда держит их в узде? Но тогда почему все так боятся?
Я подняла глаза к щели в ткани, пытаясь разглядеть хоть что-то за ней — тень, движение, намёк.
Что, если они сейчас смотрят на нас? Слышат, как я дышу? Или им нет дела до какой-то телеги с товаром?
– Хватит петь, Эйвери, – вдруг буркнул кучер, старый дядька с нашей деревни, даже не обернувшись ко мне. Его голос был хриплым, раздражённым, как будто я наступила ему на больную мозоль, и я вздрогнула от неожиданности. – Нервы и так на пределе.
Я замолчала, прикусив губу, и крепче сжала венок в руках, чувствуя, как цветы мнутся под пальцами.
– Простите, дядя Торн, – пробормотала я тихо, почти шёпотом, не желая его злить. Он и без того ворчал всю дорогу, то на лошадей, то на пыль, то на жару. – Мне просто… боязно.
– Боязно? – он фыркнул, бросив на меня короткий взгляд через плечо, его седая борода дрогнула. – А чего тут боязного-то? Орки нас не тронут, договор есть договор. Только не пой, а то уши вянут.
– А вы их видели? – вырвалось у меня, и я тут же пожалела об этом. Но любопытство пересилило. – Орков, в смысле. Они правда такие, как рассказывают? С клыками? Едят людей?
Он хмыкнул, почти что рассмеявшись, но тут же вернул себе самообладание.
– Ну, не знаю, девка. Слухи ходят, да кто их видел-то? – проворчал он, снова уставившись на дорогу. – Ты лучше сиди тихо и не дёргайся. Нам бы до рынка добраться, а там уж разбирайся с орками, если встретишь.
Я кивнула, хоть он и не смотрел на меня, и опустила взгляд на цветы, перебирая их в пальцах. Его слова не успокоили — наоборот, тревога только выросла.
А что, если орки и правда следят за нами прямо сейчас? Слышат ли они, как стучит моё сердце? Чувствуют ли мой страх? Или им всё равно, что какая-то девчонка вроде меня едет через их земли?
Я сглотнула, пытаясь прогнать эти мысли, но любопытство всё равно шевелилось где-то внутри, смешиваясь со страхом, как вода с маслом.
Может, они не такие уж звери? Или всё-таки хуже, чем в сказках?
Тишина давила, и я снова посмотрела на ткань. Лес за ней казался живым — шорохи веток, далёкий крик птицы, треск сучьев где-то в глубине. Я затаила дыхание, прислушиваясь.
Это просто ветер? Или… что-то ещё? Что-то большое, тяжёлое, крадущееся в тенях? Мои пальцы замерли на венке, а в горле пересохло. Что, если это они?
И тут из леса донёсся шум — низкий, нарастающий, как рокот далёкого грома. Я втянула голову в плечи, сердце заколотилось быстрее.
Это лошади? Или… шаги? Кто-то идёт? Или бежит? Я посмотрела на дядю Торна, но он тоже замер, вцепившись в поводья, и его лицо побледнело.
– Что это? – прошептала я, но он не ответил.
Шум приближался, и я поняла: это не ветер. Это что-то живое. И оно близко.
-2-
И тут раздались крики — резкие, дикие, от которых кровь застыла в жилах, а дыхание перехватило, как будто кто-то сжал мне горло. Они вырвались из леса, словно стая волков, окружившая добычу, — пронзительные, нечеловеческие, смешанные с хриплым рёвом и топотом, от которого земля под телегой задрожала.
Телега дёрнулась так резко, что я ударилась плечом о деревянный борт, боль прострелила руку, а венок чуть не выскользнул из пальцев, повиснув на кончиках. Я вцепилась в него, как в последнюю ниточку к прежней жизни.
Снаружи загрохотало: звон металла — резкий, как удар молота о наковальню, — хриплые вопли караванщиков, полные ужаса и отчаяния, топот тяжёлых ног, сминающих траву и ветки, и рёв — низкий, звериный, глубокий, от которого у меня задрожали колени, а в груди всё сжалось.
Что-то тяжёлое ударило по соседней повозке, раздался треск ломающегося дерева, и чей-то крик оборвался на высокой ноте, сменившись мокрым хрипом. Я зажмурилась на миг, но тут ткань, укрывавшая телегу, затрещала, разрываясь под чьей-то грубой силой, как бумага под ножом, и в проём ворвался он .
Я замерла, не в силах даже вздохнуть, воздух застрял в горле, словно ком. Огромный, выше любого мужчины в нашей деревне — выше даже кузнеца Брана, что казался мне великаном в детстве, — он заполнил собой всё пространство, загородив свет. Его зелёная кожа блестела, как мокрый камень после дождя, с тёмными прожилками, будто высеченная из скалы, а клыки — длинные, острые, как ножи из сказок, что старуха Гера описывала с дрожью в голосе, — торчали изо рта, белея в полумраке телеги.
Орк.
Мой первый орк.
Его мускулы бугрились под грубой бронёй, натягивая её так, что швы трещали, а каждая пластина, казалось, вот-вот лопнет от напряжения. Глаза — жёлтые, горящие, как угли в очаге, только что вынутые из огня, — впились в меня, и я почувствовала, как холодный пот стекает по спине, оставляя липкий след.
Это правда? Они такие? Или это только начало кошмара?
Мой разум кричал: "Беги! Спрячься!", но ноги не слушались, приросли к шкурам, будто вросли в них корнями, а сердце билось так быстро, так громко, что я боялась, оно разорвётся или он услышит его стук и решит вырвать его из груди.
Орк шагнул ближе, и телега качнулась под его весом, скрипнув, как старый дом на ветру. Я услышала шум схватки за его спиной — лязг мечей, быстрый и беспорядочный, треск ломающихся досок, будто кто-то крушил повозки голыми руками, чей-то предсмертный хрип, оборвавшийся булькающим звуком. Где-то рядом упала лошадь — я услышала её ржание, полное боли, и глухой удар о землю.
Запах крови и железа просочился в телегу, смешиваясь с сыростью леса, и я сжалась, втянув голову в плечи, ожидая, что сейчас он выхватит клинок и полоснёт им по мне, как в тех страшных историях, что шептались у огня.
