Меж двух огней (СИ) - "Lt Colonel"

С тех пор Веталину постоянно мутило. Желудок точно подвесили на крючке, и при каждом шаге его содержимое бултыхалось и тряслось. Она спрашивала себя, как такое могло произойти. Как Селеста, до мозга костей прагматичная девушка, додумалась выкопать себе могилу? Хуже всего, что дату коронации назначили на день перед концом траурного месяца. Это попрание традиций способно всколыхнуть даже самых верных приверженцев Селесты. Если бы не интуиция, которая настойчиво твердила, что всё в порядке, Веталина бросилась бы догонять отца, ушедшего с орлами.

Веталина вглядывалась в людей, допускавших святотатство. Искала признаки предательства, — и ничего не находила. Дворяне улыбались, выполняя распоряжения принцессы. Естественно, и Веталина улыбалась, ни за что не давая понять, как смущают её приказы, но она-то вылеплена из другого теста! Она способна лгать с непроницаемым лицом, в отличие от остальных. Нужно лишь дождаться раскола, оценить его и решить, присоединиться к вызревающему заговору или выдать его.

Роковой день приближался, а брешь по-прежнему не проявляла себя. Постепенно Веталина смирилась. Если аристократам вокруг хочется прыгнуть в пропасть, она последует за ними — их тела смягчат падение.

На фоне этого поручение Селесты развлекать какого-то горбуна и его свиту мужчин в чёрных балахонах, прибывших незадолго до памятной даты, почти не беспокоило Веталину. Она сочла задание сумасбродным, в особенности условие сохранить их присутствие в тайне. Её вынудили дать клятву надеждой на спасение в свете!

Веталине приходилось лично приносить им еду, как прислуге, однако горбун и его люди оказались неразговорчивы и не донимали её сильнее других странностей, творившихся во дворце.

В утро коронации Веталина ничего не съела. Тревожность, которую она испытывала до этого, не шла ни в какое сравнение с тем, что ей приходилось переживать сейчас. Её буквально трясло от волнения, предчувствия скорого взрыва. Веталина не выявила мятежников, но те, несомненно, сорвут церемонию, закуют Селесту в цепи прямо в тронном зале. И тогда все дворяне, что клялись принцессе в верности, наперебой станут называть наиболее близких к ней людей, — а Веталина не сомневалась, что ближе неё к Селесте мало кто стоял.

Когда она заняла своё место в зале, то принялась осматривать выстроившихся аристократов. Ей казалось, что она вот-вот ухватит заговор за кончик хвоста, поймёт, кто решил выдать Селесту Меридию. И хоть на лицах дворян застыла елейная угодливость, смешанная с восторгом, Веталина ни на йоту не верила в их чувства. Правда, сама нацепила похожее выражение, как маску, скрывая за ней смятение.

Буру чувств выдавала рука, поглаживавшая живот. Веталина спохватилась и убрала ладонь, покосилась в сторону соседей, не заметил ли кто. Нет, не заметил — вокруг каменели исполненные почтения физиономии, глаза пожирали высокие двери, на которых переплетались выкованные из серебра и золота цветы.

Двери распахнулись. На алый ковёр ступила девушка в белоснежном платье, подол которого был расшит тёмным хрусталём. Её шею обвивала тонкая, практически неразличимая золотая цепочка, на которой висел кулон, облепленный рубинами. Золотые волосы водопадом стекали по плечам девушки, сверкая в свете многочисленных факелов. Прекрасное лицо её было бесстрастно. Она по-хозяйски осмотрела толпу дворян.

Вот сейчас кто-нибудь выступит, потребует остановить коронацию — и верные традициям стражники схватят Селесту, запрут в её покоях до прибытия принца…

— Её высочество первая принцесса Селеста-Элеонора де ла Серда! — объявил церемониймейстер, и Селеста зашагала по шёлковой дорожке под гробовое молчание. Она остановилась у трона, вскинула подбородок, давая сигнал, и церемониймейстер продолжил. Если он и сомневался в том, что делает, интонации этого не выдавали.

— Понтифик Климент из церкви Триединых богов Священной Реманской империи!

Веталина понадеялась, что писк, который она издала, никто из соседей не услышал. На пороге показался горбун — тот самый, которого она обхаживала. Даже сейчас, одетый в роскошную мантию с золотыми треугольниками, он смотрелся не на своём месте. Тщедушный, уродливый человечек, он приблизился к Селесте нелепой прыгающей походкой, придававшей ему сходства с вороном.

Замысел её высочества наконец стал ясен Веталине, и дурнота усилилась. В отличие от изоцельской ветви, эквитеральная, господствовавшая в западном осколке, не признавала женщин во главе государства. Немыслимы жертвы, на которые пошла Селеста, чтобы этот… Климент согласился возложить на неё Диадему. И более того — позволить равнику коснуться короны! Равники мало чем отличались от еретиков, не признавая первенства Векхцвайна. Они недостойны этой чести. Присутствие Климента попирало все основания, на которых зиждился Аглор.

Веталина не сомневалась, что перед ней происходит политическое самоубийство — и, скорее всего, ещё до заката принцессу задушат подушкой или заставят выпить отравленного чая. Она не собиралась выступать первой, однако поддержала бы того, что бросил обвинения Селесте в лицо.

Дворяне молчали. Молчали и тогда, когда внесли Диадему. Глубоко возмущённая происходящим Веталина тоже помалкивала. Едва ли кто-то счёл бы, что преданность в её взоре слабее преданности других аристократов.

Безо всякого почтения Климент поднял корону с бархатной подушечки. Веталина содрогнулась, ожидая молнии. Она поразит равника за то, что посмел притронуться к реликвии, которую носили поколения истинных верующих.

Ничего не произошло.

— Клянёшься ли ты, Селеста-Элеонора де ла Серда, верно служить Триединым богам и мудро править народом Аглора? — спросил понтифик.

— Клянусь.

— Клянёшься ли ты преследовать тьму, где бы она ни скрывалась, и искоренять её ростки, дабы воссиял свет?

— Клянусь.

— Клянёшься ли ты…

Веталина нервно облизала губы. Клятвы были другими, не совсем теми, которые с детства заучивал и самый захудалый сын рыцаря. Где восхваление всемогущего Векхцвайна, где троекратное начертание равнобедренного треугольника перед собой? Селеста сделала жест всего раз, и напоминала фигура равносторонний. Отличия стремительно накапливались, образуя святотатство. Веталина не считала себя ретивой верующей, однако есть разница между редкими посещениями церкви и ложными клятвами при вступлении на трон.

Её высочество наклонилась — еле заметно опустила голову, и горбун с трудом, вытянувшись на носках, возложил на неё Диадему Лилий.

Церемония свершилась. На мгновение зал погрузился в тишину. А затем…

Веталина закричала, и прочие дворяне закричали с ней, желая долгих лет правления королеве Элеоноре. Люди хлопали в ладоши, не щадя рук, и каждый посматривал на тех, кто рядом. Увидев одно лишь ликование, ликовал и он.

Настроение у Оливии пробило дно, когда армия наткнулась на очередную деревню неупокоенных. От вони палёного мяса у неё навернулись слёзы, и она предпочла уйти подальше от ополчения, которым номинально командовала. На деле всем распоряжался Вербер, хотя воинство Приама было до того куцым, что с ним разобрался бы любой сотник.

Об отце она старалась не думать. Устала плакать.

Оливия вышла к берегу реки и прогулялась вдоль неё, всё сильнее погружаясь в меланхолию. Её выслали из Эстидака, не особо скрываясь. Бекельмейту и Зиновьеру не нужна была девчонка, которая путалась под ногами, пока они делили её баронство. Это злило Оливию до зубовного скрежета, но поделать она ничего не могла. С трудом удалось утвердить малую численность отряда, посланного для подмоги Меридию. Оливия считала войну — любую войну — бездумной тратой денег. Вкладываться в снаряжение и провизию для солдат, которые умрут в борьбе с Мадилом, для неё было не легче, чем поцеловать квакшу-большезобку.

Куда выгоднее для земли, если человек вспашет её, вместо того чтобы обагрять своей кровью. Приаму требовались землепашцы, на том Оливия и стояла, пока управляющий, переглянувшись с епископом, не пожал плечами. Им в самом деле было безразлично, что она думала, лишь бы выполняла, что скажут. Ломать копья в сражении за такую мелочь они посчитали излишним.